Категории	Книги Книги Художественная литература

1 отзыв

Регистрация не требуется

Анонимно

2 мар. 2016 в 21:09

5 оценка
Рекомендую

Обычно о книгах я пишу сразу после прочтения: пока ещё хоть что - то помню, свежи эмоции, в голове не стёрты имена героев и некоторые детали, с "Детством Иисуса" всё пошло иным путём. Книга появилась в продаже во второй половине 2015 года, хотя издана на английском была ещё в 2012, а Кутзее достаточно именитый писатель уровня Умберто Эко, обладатель Нобелевки и парочки Букеров, так что его - то творения можно переводить и сразу, ко мне попала к концу года, тогда же и была прочитана, но разложить всё по полочкам в своей голове я, честно признаюсь, не могу до сих пор. Мне, в общем - то, не впервой встречаться с аллегориями и метафорами, даже если они и составляют всё произведение, эка невидаль, символисты вон как ловко всё шифровали и ничего, теперь - то мы знаем всё о "фиолетовых руках на эмалевой стене" Брюсова и прочих составляющих жизни творческих людей. Обычно даже в так называемой "интеллектуальной прозе" (дурацкое условное наименование, конечно, но куда деваться) всё либо лежит на поверхности, либо довольно просто автор подсовывает своему читателю ключ, с помощью которого можно открыть если не всё - всё, то хотя бы значительную часть замочков и ящиков произведения. Кутзее подумал, что какой - то там ключик - это для девочек, а настоящий читатель, если он не дурак, справится сам (или не справится и плюнет на это дело).
Итак, представьте себе идеально стерильный и пресный мир, где каждый улыбается другому и готов ему помочь, но в строго отведённое время, поскольку делается это всё не от доброты душевной, а из абсолютного равнодушия: тебе я улыбаюсь точно так же, как любому другому, вы все мне одинаково приятны (как добавил бы Борат из одноимённого фильма: "не очень!"). Вот в него - то на корабле из неизвестной страны пребывают двое. Имена им дают Симон и Давид, возраст определяют по внешнему виду: 45 и 5 лет. Вот выданы новые документы, эти двое не являются друг другу родственниками, но отправляются в одну комнату в социальном центре. Затем им даётся возможность обзавестись квартиркой, работой и зажить нормальной, но уж больно серой и неинтересной жизнью. Симон и Давид друг к другу привязаны, хотя знакомы не так давно, но всё - таки мужчина отчаянно хочет найти настоящую мать мальчика, которую, он уверен, он сам узнает с первого взгляда, даже если она с этой ролью будет несогласна.
Кутзее довольно чётко даёт понять, что любые параллели строить бесполезно: Новилла, город в который попадают из порта наши герои, не имеет ничего общего с современными испанскими городами, хотя люди и говорят в нём на испанском. Это мир не прошлого и не будущего, он словно существует сам по себе, только в рамках созданной художественной реальности, а потому, все связки с миром реальным - весьма условны, так как ни время ни место сопоставить невозможно, а то, что хлеб, который едят герои, имеет хоть что - то общее с тем хлебом, который един и видим мы - просто договорённость. Фактически единственное настоящее в мире Новиллы - это Давид и Симон, которые уже довольно плохо помнят своё прошлое и всё, что произошло в их жизни до прибытия в город, но отчаянно не хотят и не могут примириться с тем, что ожидает их здесь: пресная еда, отсутствие телесных удовольствий, ограниченные люди, которым всё хорошо и так. Это мир, который, если описывать его на языке геометрии, был бы точкой: абсолютно статичен, никакого развития, времени для него словно не существует вовсе, оно нужно лишь для того, чтобы ложиться спать и вставать по утрам. На первый взгляд в Новилле всё хорошо: город фактически состоит из беженцев, которые точно так же, как Давид и Симон, приплывают сюда откуда - то с иных берегов, уже не помня своего прошлого, но все они вежливы и любезны, готовы работать и заниматься неким саморазвитием - ходить по вечерам в Институт самосовершенствования. Но в какой - то момент понимаешь, что если здесь еда без соли, а секс без любви, то проблема - то на самом деле размером как минимум с многоэтажный дом где - нибудь в Дубаи.
Название романа, которое сам Кутзее настойчиво хотел бы помещать исключительно в конец своего произведения, чтобы оно было последним, что увидит его читатель на страницах книги, всё - таки не спрячешь, а потому, понятно, что ключиком ко всей этой истории, где условность, алогичность и бессистемность правят балом похлеще, чем в "100 лет одиночества", становится мальчик Давид, тот самый маленький Иисус, который боится ехать в закрытую школу потому, что ходят слухи, что забор её окружён колючей проволокой, этаким терновым венцом, протяжённым в пространстве. Давид наделён одной странной, и, кажется, абсолютно бесполезной, мешающей ему же самому, особенностью: он совершенно особым образом ощущает окружающий его мир, а особенно ярко она проявляется в восприятии чисел. Для Давида 1+1 никогда не будет равно двум, просто потому, что отдельные предметы непременно наделены своими особенностями, и говорит о них, как о некой однородной творожной массе просто глупо. Разве вы плюс какой - то второй человек, плюс ещё 10 разных человек - это группа? Нет, конечно, ведь вы с лёгкостью назовёте сразу 100 причин, почему каждый из вас не какая - то там часть целого, а нечто само по себе очень даже цельное. Собственно для Иисуса не было никаких "верующих" (а потому, как верно подметил один критик, он никогда бы не стал говорить о таком явлении, как оскорбление чувств верующих, ведь у каждого из них своё чувство, неслиянное), был один верующий и ещё один верующий, и ещё один, +1, +1, etc.
Но любое литературное произведение, о чём бы оно ни было, хоть о пейзаже, который виден через окно, прежде всего говорит о нас с вами, о людях (ну а кто ж этот пейзаж видит - то, в конце концов?), не исключение и "Детство Иисуса" Кутзее: кафкинский мир, в котором каждый чужой, непомнящий своего прошлого и не думающий о будущем - это своеобразная проекция мира реального, от которого всё же нельзя так просто отмахнуться даже при создании какой - нибудь уж совсем нереальной фантастической саги. На самом деле каждый из нас хоть разочек был на месте Симона и думал о том, какой пресной стала его жизни, хоть раз сталкивался с тем, что…

—