Поиск по сайту
Рекомендуют

На основе 5288 отзывов

Категории

Фото

Показать все фото (2380)

5288 отзывов

Регистрация не требуется

11 мая 2022 в 20:36

  • Воркута
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться
«Послесловие» к «Незабываемому» грустноватое слегка. В 1919 потерял Марка Тимофеевича, в 1924 – Владимира Ильича, в 30-ых – Анну Ильиничну, Марию Ильиничну и Надежду Константиновну, а в 1943 и Дмитрия Ильича. Ну хоть достойным человеком вырос. А вам как «Послесловие»?

2

11 мая 2022 в 21:02

  • Воркута
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

11 мая 2022 в 21:06

  • Воркута
  • Пожаловаться
Карина К, а жалко, что Гору столько не пускали к Ильичу (вот первый комментарий ниже). Может наоборот надо было пустить? Хорошие эмоции всегда помогают. А то что паренёк цветочки дяде собирал – милота!

–

11 мая 2022 в 21:14

  • Воркута
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

11 мая 2022 в 21:19

  • Воркута
  • Пожаловаться
Иосиф, мне раздел из детства понравился (Сергей днём сегодня тут описал в нескольких подходах). Жалко Марка Тимофеевича – хотел арию спеть, но закашлялся)

–

11 мая 2022 в 13:06

  • Гунценхаузен
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Ильич хорошего парня вырастил. Георгий в воспоминаниях отразил и свою с ним последнюю встречу: «..В середине лета 1923 года я, как обычно, приехал в Горки на летний отдых, успешно окончив рабочий факультет. Встретив меня, Мария Ильинична, без сомнения догадывавшаяся о моей обиде (что меня не допускают к Владимиру Ильичу), решила начать серьезный разговор. — «Видишь ли, Гора, мне кажется, ты плохо представляешь себе степень серьёзности состояния Владимира Ильича. Он был настолько опасно болен последние месяцы, что то «значительное улучшение», о котором было позволено объявить в печати, ещё не означает окончательного поворота к полному выздоровлению.: Поэтому до сих пор к нему почти никто не допускается. Всякий новый человек, хотя бы и близкий, которого Володя не видел продолжительное время, может вызвать в нём волнение, а всякое волнение не только вредно для него, но может оказаться даже опасным. Я думаю, что ты уже достаточно взрослый, чтобы понять всё это». Я утвердительно кивнул головой, и Мария Ильинична продолжала: — «Я хорошо знаю, что ты очень привязан к Володе и что тебя огорчает невозможность видеться с ним. Пока ещё нельзя этого, Гора: Володино здоровье дороже всего. Больше того, я хочу предупредить тебя вот о чём. Владимир Ильич каждый день совершает прогулки по парку; возят его в кресле: сам он сейчас не может ходить. Ты, я знаю, тоже часто в парке гуляешь. Так вот, я прошу тебя ни в коем случае не встречаться с Володей, если ты действительно его любишь». Я воспринял эти слова очень серьёзно – я ни в коем случае не хотел, чтобы из-за меня Владимиру Ильичу стало хуже – я его и Анну Ильиничну любил ещё больше, чем родных родителей, живших в Саратове. В последующие дни я старался забираться в такие уголки, куда, по моему мнению, не могли завезти больного Владимира Ильича. И, несмотря на предосторожности, я всё-таки увидел его. Я сидел на боковой, или косой, как ее ещё называли, аллее в глубине парка на скамье, считавшейся у нас любимым местом отдыха Владимира Ильича. В отдалении от большого дома, в затишье, словно оберегаемая широкими лапами высокой ели, полускрытая скамья в самом деле располагала к задумчивому отдыху и спокойным размышлениям. И я не сразу расслышал приближавшиеся со стороны большой аллеи голоса. Вскочив с места, я быстро спрятался за толстым стволом ели, замаскированный спускавшимися до самой земли ветвями. В нескольких шагах от меня провезли в больничном кресле на колесах Владимира Ильича. Коляску вёз старый чекист Паккалн; рядом шёл молодой дежурный врач Николай Семёнович Попов в повёрнутой козырьком назад кепке и с ореховым прутиком в руках. Наклоняясь к больному, он что-то говорил про грибы. Я догадался, что они развлекаются поисками грибов, которые обильно росли в этой части парка. От волнения колотилось сердце, хотелось выскочить и обнять своего дядю, но я не пошевельнулся, помня наказ Марии Ильиничны. В другой раз я избрал для прогулки противоположный конец парка, возле беседки на шести колоннах, с круглым зеленым куполом. Отсюда с холма открывался вид на деревню Горки и на Подольское шоссе; вдали виднелся железнодорожный мост через р.Пахру. На залитой солнцем лужайке красовалась цветочная клумба с высокими душистыми флоксами, окаймленная белыми нарциссами. Я решил нарвать небольшой букет для Владимира Ильича, зная, что он очень хорошо относится к цветам, и принялся собирать нарциссы. Нагнувшись, чтобы сорвать цветок, я не заметил, как из-за беседки на лужайку вывезли Владимира Ильича, а когда заметил, то было уже поздно. На этот раз за коляской шли Мария Ильинична, Надежда Константиновна и профессор Розанов, в белом халате, с засученными по привычке хирургов рукавами. Розанов слегка улыбнулся при виде оторопевшего парня. Мария Ильинична, строго посмотрев на меня, поняла, что мне невозможно было скрыться, и только молча сделала предостерегающий знак. Широко раскрыв глаза, я остался стоять на месте, растерянный, но дико довольный в душе этой новой встречей. Владимир Ильич, одетый в белую летнюю рубашку с расстегнутым воротом, сидел в кресле, и, показывая рукой вперед, просил везти дальше. Голову его прикрывала старенькая кепка. Правая рука как-то неестественно лежала поперек колен... Владимир Ильич, видимо, не заметил меня, хотя я стоял на открытом месте посредине поляны. На глаза навернулись непрошеные слезы; цветы выпали из рук от того, что мне нельзя пока с ним видеться, от того, что время не пришло, и я жутко расстроенный медленно поплёлся обратно к дому... Я пожелал поступить в Петроградский политехнический институт. Выехал в Петроград и был зачислен студентом механического факультета. Анна Ильинична в письмах сообщала, к моей радости, что в состоянии здоровья Владимира Ильича намечается явное улучшение. 21 декабря 1923 года (за месяц до смерти Владимира Ильича) я получил возможность поехать на зимние каникулы домой. Через пару дней после приезда Анна Ильинична удивила меня приятным сообщением: — «Знаешь, Горушка, мы сегодня в Горки поедем, к Володе в гости, так что ты никуда надолго не уходи». Я просто опешил от неожиданности. — «Как — в гости? — удивился я. — Разве к нему можно теперь?» — «Теперь уже можно, — улыбнулась Анна Ильинична. — Володя последнее время хорошо себя чувствует, так что тебе можно будет повидаться с ним. Ты рад?» Вместо ответа я обнял и расцеловал её. Лучшего подарка и представить было нельзя...»

–

11 мая 2022 в 13:11

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«...Путешествие в Горки мы проделали в автосанях, одевшись потеплее. Нас радушно встретили Надежда Константиновна, Дмитрий Ильич и Мария Ильинична. За большим круглым столом было уже накрыто к ужину, и ожидали лишь Владимира Ильича. Я страшно волновался. Наконец у входа в зал показалось знакомое передвижное кресло, на котором сидел радостно улыбающийся Владимир Ильич, свежий, побритый. Выглядел он бодрым и оживленно-весёлым; словом, был прежний, как всегда, такой привычный, каким я его видел в Кремле. Ничто в его внешности не напоминало изменившегося, исхудавшего человека, виденного мною несколько месяцев назад на дорожках парка. А о его болезни мне напоминала только лежавшая по-прежнему безжизненно на коленях правая рука, да это кресло. Не глядя на это, вообще было трудно догадаться, что Владимир Ильич болел. Мария Ильинична предупредила заранее брата о моём приезде, и он ещё издали, улыбаясь, приветствовал меня. Много раз, мысленно представляя себе нашу встречу, я думал, что брошусь к Владимиру Ильичу, обниму его; хотелось много сказать ему хорошего-хорошего... И вдруг словно кто-то сковал мой язык, мои движения (может, смутило меня то, что все смотрели на нас в эту минуту – ведь выглядели мы оба как люди, не видевшие друг друга полвека!). Только за столом, кажется, я пришёл в себя и обрёл дар речи. Благодаря вниманию Марии Ильиничны мой прибор оказался рядом с прибором Владимира Ильича, и во время ужина я не столько ел, сколько глядел счастливыми глазами на него, рассматривая заново каждую чёрточку на лице, радуясь знакомой милой улыбке и его неиссякаемой жизнерадостности – глаза и улыбка были те же. Не без некоторой гордости рассказал я Владимиру Ильичу, что за прошедший год успел окончить рабфак и стал настоящим студентом, учусь в Петрограде. — «Только у нового студента легкомыслия ещё многовато, Володенька, — улыбнувшись, заметила Анна Ильинична, — помнишь их путешествие в Англию прошлый год на торговом судне «Карл Маркс»? Горка же вернулся просто влюблённым и в море, и в этот пароход. Осенью «Карл Маркс» пришёл из плавания и стоял на Неве; он, узнав об этом, помчался в город, позабыв даже комнату запереть, и целую неделю пропадал на корабле. А за это время у него в общежитии готовальню похитили, ту самую, что ему Манечка подарила, немецкую. Вот-так настоящий студент!» Я смутился и укоризненно посмотрел на Анну Ильиничну: разоблачила, мол, меня, а Владимир Ильич громко рассмеялся, и мне было уже не так стыдно за свои проделки... Как и прошедшим летом, у Владимира Ильича была по-прежнему сильно затруднена речь, но окружающие почти всегда понимали его. За столом, как правило, вёлся живой, непринуждённый разговор на разные общие темы в весёлом тоне. Перебрасывались шутливыми замечаниями, часто обращаясь непосредственно к нему с лёгкими вопросами, но так, чтобы он мог ответить утвердительно или отрицательно, не затрудняясь сложным ответом. Родные и близкие стремились поддерживать в нём бодрость духа. Все дни, что я провёл в Горках, я старался не разлучаться с Владимиром Ильичем, насколько это позволялось обстановкой. Он по-прежнему занимал все ту же небольшую комнату на втором этаже, которую выбрал ещё в 1918 году. По соседству, через площадку внутренней лестницы, была расположена обширная комната Надежды Константиновны (к величине которой она, кажется, никогда не могла привыкнуть). Мария Ильинична предупредила меня, чтобы я не ходил наверх, так что я вначале не знал, как проводит время Владимир Ильич в своей комнате. Проснувшись утром, он одевался с помощью дежурного медика, проходил, опираясь на палку, через комнату Надежды Константиновны, желая ей доброго утра, и шёл умываться в ванную. К завтраку, обеду и ужину он спускался по лестнице исключительно сам; и только внизу усаживался в своё кресло на колесах, на котором и въезжал в зал, свежий и улыбающийся, здороваясь с родными. Одет он был по-зимнему, в свой старенький военный френч, бывший на нём в день нашей первой встречи в Петрограде в апреле 1917 года. После завтрака, как правило, устраивалась прогулка по парку, по расчищенным от снега дорожкам, в кресле на колесах, которое толкал Петр Петрович Паккалн. Надежда Константиновна обязательно сопровождала мужа во время этой прогулки, а теперь к ней присоединился и я. Мы старались развлекать Владимира Ильича интересными разговорами и весёлыми шутками, на которые особенно была изобретательна Надежда Константиновна, очень долго болтали. Я рассказал ему всё-всё, что со мной произошло, пока я возмужал, будучи матросом на пароходе Россия-Англия. Словно по расписанию, прибегали два неразлучных больших щенка, живших у кухни санатория, и сразу же затевали бесшабашную возню, гоняясь друг за другом по сугробам. Владимир Ильич, который одинаково любил и кошек и собак, одновременно с нами весело смеялся, забавляясь кувырканьем расшалившихся щенков. Надежда Константиновна не забывала захватить в карман сахару: щенки ловко ловили на лету лакомство и, жмурясь от удовольствия, с аппетитом грызли сахар, помахивая хвостами. Ещё больше нравились Ильичу дальние прогулки, носившие ироническое название поездок «на охоту». Они заключались в следующем: тепло одетый Владимир Ильич усаживался в легкие сани, рядом с ним устраивался Паккалн, бережно поддерживая Ильича. В простых деревенских розвальнях размещалось человек 5—6 из охраны, вооруженных кто карабином, кто охотничьим ружьём. Шумная кавалькада отправлялась неторопливой рысью кататься по зимним лесным дорогам в окрестностях Горок. Можно догадываться, что, заслышав за полверсты таких «тихих» охотников, все зайцы разом разбегались. Часа через полтора или два, в зависимости от погоды, экспедиция весело и шумно прикатывала домой. Владимир Ильич сидел посвежевший, разрумянившийся от мороза, неизменно улыбающийся. Есть Владимир Ильич хотел неизменно то же самое, что подавалось и остальным, без каких-либо изысков. Несмотря на бодрящие прогулки на свежем воздухе, аппетит у него был неважный. Если ему не нравилось какое-нибудь блюдо, он начинал строить жалобно-уморительные гримасы, показывая, что «не очень-то это вкусно». И, рассмешив других, громче всех…

–

11 мая 2022 в 13:14

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«...Быстро и незаметно, как счастливый сон, промелькнули дни, проведенные в Горках возле Ильича. Мы успели устроить ёлку (последнюю в жизни Владимира Ильича). На ёлке были местные дети. Неописуемо в тот вечер светился Владимир Ильич от счастья. Заканчивались мои зимние каникулы; меня ждала учеба в институте. Это было 10 января 1924 года. Неохотно расставался я с Владимиром Ильичем. Долго и тепло прощался я с ним в этот день, не подозревая, что вижу его в последний раз и расстаюсь с ним навеки... Через три дня я возвратился в Петроград, исполненный глубокого убеждения, что Владимир Ильич находится на пути к выздоровлению. Я не сомневался, что хоть и не слишком скоро, но он встанет на ноги, вернётся к жизни и к работе. Я занимал небольшую комнату в общежитии коммуны водников поблизости от института. 22 января был выходной день, занятий в институте не было. С утра бесновалась вьюга. Весь Лесной район отрезан от города: не было ни писем, ни газет, улицы и трамвайные пути занесло сугробами. Разыгравшаяся непогода нагоняла тоску. Сидя один перед топящейся печкой, я не заметил, как и стемнело; разморенный жаром, я не спешил включать электричество. Так было даже лучше — устремив глаза в огонь, о чем-то думать под свист бури, швыряющей в окна целые охапки сухого колючего снега. Вспоминались прошедшие каникулы, первые в моей студенческой жизни; в голове проносились, словно меняющиеся кинокадры, картины поездки в Горки, встречи с Владимиром Ильичем, дни, проведенные в его обществе. Живо представилось его приветливо улыбающееся лицо. С удовольствием припомнил весёлый ребячий праздник и ленинский удивительный смех. Я вздохнул, помешивая горящие угли. Как-то там Владимир Ильич теперь, становится ли ему лучше? Не узнаешь ничего: газет-то сегодня не приносили... Я вздрогнул от неожиданно резкого звука открывшейся двери. Вошёл коммунар и долго обтопывал у порога налипший на валенки снег. — «Бросай печку, пошли на собрание», — сказал он. По голосу я угадал Толю Александрова, земляка-саратовца. Собрание в коммуне было явление привычное. — «Не торопи, идти-то полминуты, рядом. Погоди, сейчас печку закрою, и пойдем вместе. Какая повестка на собрании?» — спросил я, не поднимаясь с места. — «Да не в коммуне, в третьем общежитии собрание. Всего института, экстренное... Владимир Ильич скончался...» — «Что ты?» — вскочил я. — «Да, это так», — подтвердил Толя. ...По-прежнему валил густой снег; сбивая с ног, бушевал ветер. Не было и следа дорог и тропинок. Отовсюду спешили идущие на собрание студенты. Ноги проваливались в снегу, а в голове ужасная весть боролась с сознанием, упорно отказывающимся верить. Я не мог и не хотел верить в смерть того, которого так недавно видел живым и жизнерадостным, а в мозгу продолжало, как бурав, сверлить одно: «Умер, умер, умер!» Не сознавая того, что свершилось, вошёл я в клубный зал, переполненный студентами. Отдёрнулся матерчатый занавес. Посредине пустой сцены стояла черная классная доска с приколотым на ней портретом Ленина, наспех обвитым куском красного кумача. Все сразу притихли, лица стали строгими, серьёзными. На сцену поднялся секретарь партийного коллектива института Меерсон. — «Товарищи! — медленно, тяжело произнес он.— Вчера, в семь часов вечера, в Горках скончался Владимир Ильич Ленин..» Больше он ничего не смог сказать. Да и не нужно было. Студенты разом поднялись и хором запели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...» Большинство плакало, не стыдясь и не утирая слез. А я —не мог, и это было страшно тяжело: я находился в каком-то оцепенении... Ранним утром следующего дня я отправился в город пешком. Буря уже прекратилась, но трамваи ещё не могли ходить, а мне предстояло преодолеть 15 километров, отделяющих Лесной от центра Петрограда. Впрочем, я и сам не заметил, как прошёл их. Денег на билет, конечно, не было, и я зашёл в Балтийское пароходство. Встретивший меня, как старого знакомого, Иван Ионович Яковлев, организовавший когда-то наше путешествие в Англию, не стал задавать мне вопросов. Он вынул из кармана свой служебный билет и подал его мне, сердечно пожав на прощание руку. Утром 24 января я очутился в Москве. Траурные флаги, наклеенные на стенах домов газеты, обрамленные черными траурными полосами, бесконечная извивающаяся живая человеческая лента у Дома Союзов, теряющаяся где-то в дымной морозной мгле пылающих уличных костров, — все, все говорило о великом горе. Но я упрямо продолжал ничему не верить... Дома я не застал никого. Пошел в Кремль в надежде найти Дмитрия Ильича; кто-то подсказал мне, где его можно разыскать. Он тоже, видимо, не мог оставаться дома, и я нашёл его на квартире Паккална. Глаза обоих были красными от недавних слез. Дмитрий Ильич, увидев меня, поднялся навстречу и обнял меня. Я думал, что он станет меня успокаивать, но вместо этого мне пришлось его успокаивать. Дмитрий Ильич – тот самый, с саблей, тот самый, учивший меня стрелять, тот самый шахматист, которым я восхищался, сказал: — «Гора, Гора, кого мы потеряли!» — И разрыдался. Придя немного в себя и успокоившись, Дмитрий Ильич вытер слезы, оделся, и мы вместе отправились в Дом Союзов. Мы поднялись по лестнице наверх, в Колонный зал, и там увидели лежавшего в гробу Владимира Ильича. Стоя в почётном карауле у самого изголовья, я в последний раз, не отрываясь, всматривался в дорогие, такие близкие мне черты лица, удивительно спокойного в своей неподвижности, как будто Ильич просто спал. Меня сменили, и, стоя в стороне, я смотрел, как мимо гроба двумя рукавами текла непрерывно живая река, не иссякавшая ни ночью ни днём. Раздавались горестные возгласы, громкий плач; по лицам всех текли слёзы. То и дело кто-нибудь падал без чувств у самого гроба, и люди в белых халатах быстро выносили его из зала, в многих случалась истерика, кто-то бросался со слезами к гробу. Четверо долгих суток провёл я в те дни у гроба Ленина. Под сводами Колонного зала круглые сутки текла людская река, и гроб, осенённый четырьмя высокими пальмами и черно-красными знамёнами, словно остров, покоился в ее волнах... В последний раз приходил народ к своему любимому вождю. И в первый раз он молчал перед своим народом. В…

–

11 мая 2022 в 13:16

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Он написал небольшое послесловие к своей книге: «Когда умер Владимир Ильич, мне было 18 лет. Обстоятельства сложились так, что я вынужден был оставить институт и поступил на завод. Полтора года проработал в рязанской глуши на чугунолитейном заводе. Потом поступил на Тульский патронный завод. Здесь трудился в течение семи лет. Работал техником-нормировщиком, мастером токарного цеха, инженером по труду. Тульский патронный завод я называю своим «университетом». После трудовых лет я решил по примеру Владимира Ильича стать юристом. Все годы моего «становления» я чувствовал материнскую заботу о себе Анны Ильиничны. Анна Ильинична после смерти Владимира Ильича вела большую работу в Истпарте и Институте Ленина, редактировала журнал «Пролетарская революция», руководила изданием серии книг «Воспоминания старого большевика», среди которых были и её воспоминания о Владимире Ильиче. Написала также книгу «А. И. Ульянов и дело 1 марта 1887 года». Начиная с 1927 года Анна Ильинична часто и серьезно болела. Несмотря на болезнь, она неустанно заботилась о моём развитии. 17 августа 1926 года она написала мне письмо: «...Да, Горушка, надо тебе становиться человеком! А я этим знаешь что называю? Что у тебя будет чувство своего достоинства, что на твоё слово можно будет положиться, что ты никогда, ни для какой выгоды, не покривишь душой... ..Желаю тебе успехов во всём! Налаживайся на серьёзное чтение. Пиши не только письма, а упражняйся для печати. Целую тебя!...». А, например, 1 сентября 1926 года писала: «Мне верится, что ты сбросишь всё не по годам мальчишеское, что ещё, несомненно, есть в тебе, укрепишь свою волю... научишься трудиться, станешь сознательным и взрослым. Но я считаю, что только при самостоятельной жизни сможешь ты выковать характер, и это тебе нужно в первую очередь, как ты и сам чувствовал, стремясь поселиться отдельно...» 21 октября 1926 года писала: «Пишешь мне, что хочешь встать путь Ленина? Это нужно не на словах только, а на деле. Ильич основывал свои знания на фактах, на цифрах и много и упорно занимался статистикой, что близко НОТу. Пишешь, Рабкорством заниматься хочешь? Как усердно исписывал Ильич вороха бумаг, прежде чем стать писателем. О политической работе — нечего и говорить: без неё Ильич не мыслил себе самостоятельного человека, чувствуя тотчас огромную симпатию ко всякому малообразованному человеку, когда тот живо переживал судьбы родины. ...Зная его, вдумываясь, можешь в массе различных житейских мелочей определить, как поступил бы он, чтобы идти по его пути. ...Уделяй сначала хоть по часу в день на серьёзное чтение (но обязательно); тебе важно сначала решительно оттолкнуться от берега бездействия в море борьбы и достижений, чтобы начать находить в этом счастье, чтобы содержательнее и богаче становилась жизнь...». Я принимал близко к сердцу все советы и указания Анны Ильиничны: с жаром брался за работу. Анна Ильинична регулярно посылала мне литературу по ленинизму, по вопросам научной организации труда, расспрашивала о моих литературных опытах. В январе 1928 года Анна Ильинична вновь тяжело заболела. Около года тому назад она случайно уколола палец, откупоривая пузырек с чернилами. Неожиданно развилось заражение крови, пришлось перенести несколько мучительных операций на руке. В августе 1928 года, во время пребывания в подмосковном санатории «Чайка», Анну Ильиничну постиг новый приступ заболевания сосудов, вызвавший частичный паралич. Только в сентябре она снова начинает переписку со мной. С начала 1929 года Анна Ильинична стала чувствовать себя значительно бодрее. Весной выезжала в Ленинград на открытие памятника Марку Тимофеевичу в 10-ю годовщину со дня его смерти. Затем Анна Ильинична всё-таки вырвалась и навестила меня в Туле. Моё вступление в ряды партии в декабре 1929 года Анна Ильинична встретила с радостью. Летом 1931 года Анна Ильинична совершила поездку по родной Волге. Письма приходили всё реже и реже, и я волновался. Временами Анна Ильинична писала мне, несмотря на запрещение врачей. По-прежнему в письмах сквозила материнская забота, чтобы я старался быть всегда полезным членом общества, достойным их славной семьи. Не забыла она и о том, что в апреле 1933 года, помимо моего дня рождения, наступает ещё и особо памятный день: 7 апреля 1933 года пишет: «Дорогой Горушка! Шлю тебе привет и поздравления к 12 апреля, — ко дню твоего рождения. В этом году у нас с тобой исполняется 20-летний юбилей того, как мы с тобой живём вместе...» Так и написала — «живём», хотя я почти шесть лет жил в Туле, отдельно от неё! Мне исполнилось 27 лет, но Анна Ильинична была всегда «вместе», и я это чувствовал всем сердцем. И опять в письме было маленькое традиционное стихотвореньице в честь нашего памятного юбилея, где Анна Ильинична назвала меня «рядовым» партии. Не вдумавшись достаточно в значение этого выражения, я ответил, что чувствую себя немного обиженным: а как же, я секретарь ячейки ВЛКСМ, член райкома, парторг цеха, руководитель нескольких политшкол —и вдруг всего лишь рядовой! Я чувствовал себя уже не рядовым партии, а офицером партии, слегка возгордясь. Со свойственной ей мягкостью и убедительностью Анна Ильинична откликнулась новым письмом, где дала мне новое наставление: «Дорогой Гора! Очень рада, что стихи тебе понравились. Они, конечно, хуже первых, которые ты поминаешь. Но главная мысль тебе не ясна. Я не ожидала, что ты будешь иного мнения и обиделся на термин «рядовой». Это пусть другие говорят, что человек выдаётся над прочими, а самому ему о себе говорить гордо неприлично. Ты говоришь, что тебе стыдно было бы стать всего лишь рядовым при осознании того, что ты вырос именно в нашей семье. А по-моему, тебе должно стыдно проявлять такую нескромность. Ты должен был чувствовать, что скромность всегда была отличительной чертой нашей семьи. Всю семью Ульяновых воспитывал отец, ненавидевший самохвальство. Так как, по-моему, тебе несвойственно было самовозвеличиваться, то мне кажется, нет ли у тебя смешения слова «рядовой» с «неинтеллигентным». Интеллигентным ты, конечно, взрасти в нашей семье должен бы. И если ты занимаешься политграмотой с комсомольцами, для этого…

–

11 мая 2022 в 13:20

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

11 мая 2022 в 13:35

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

11 мая 2022 в 13:37

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Алина, так а что, каким макаром Георгий в семье Ленина оказался?

–

11 мая 2022 в 13:54

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Антон, Георгий родился в бедной семье в Саратове. Единственный его брат Игнатий, старше на 27 лет, сидел в то время в саратовской тюрьме как один из организаторов забастовки железнодорожников, и мать беспокоилась за его судьбу. Кончилось дело тем, что брата выслали в уездный город Аткарск, отца же прогнали со службы на транспорте. Ну и семья ещё больше обеднела, естественно. Когда Георгию исполнилось 3, он подозрительно быстро научился читать и писать - читал все вокруг вывески и вообще всё вокруг - даже если буквы верх ногами были, в то время как его сестра-первоклассница только слоги соединяла. Его отец начал ему книги покупать, а в семье все охали. Прохожие на улицах останавливались, с любопытством гляда на трёхлетнего умника. Мать запретила ему читать всё, кроме Библии. Сам Георгий пишет о своём пребывании с родителями так: "Мне нравилось пропадать целыми днями на пристанях, наблюдая за сновавшими по мосткам крючниками и галахами, как называли рабочих на погрузке и разгрузке пароходов. А какое удовольствие было залезть в июльскую жару в воду, не снимая одежды, и, держась за протянутый с пристани на берег канат, подставлять грудь навстречу высокой волне, поднятой колесами белоснежного красавца парохода! Однажды меня привел за руку домой знакомый полицейский, предупредив мать, чтобы получше смотрела за мной. Мне была отпущена заслуженная порция шлепков, но я убегал снова...". Когда семья переехала, а отец устроился дворником, то Георгий пропадал на улицах, зарабатывая деньги у местных мужиков за то, что он им - неграмотным - озвучивал содержание газет (ему было 4 года!!). Георгий пишет так: "Завидев меня еще издали, кто-нибудь из них уже спешил достать из-под козел распространенную саратовскую газету «Копейка»: — "А ну-ка, Гора, поди почитай нам, что там на свете делается!" Я проворно забирался на подушки сиденья одного из фаэтонов, с чувством достоинства брал в руки газетку. Окруженный жадными до новостей и неприхотливыми слушателями, принимался читать все подряд: международные события, местную хронику. Особенно любили происшествия: про пожары, убийства, отравления. Мои слушатели ахали, удивлялись, просили снова перечитать интересные места. Затем долго деловито и оживленно толковали, обсуждая прочитанные новости. Встречавшиеся иногда в тексте иностранные слова, напечатанные латинским шрифтом, не смущали меня: я произносил латинские буквы в зависимости от их сходства с русскими. Не проходило дня, чтобы мои бородатые друзья не одарили меня «за труды» несколькими копейками из своей выручки, не говоря уже о том, что доставляли мне не раз удовольствие прокатить, как «барина», в экипаже. Частенько меня приглашали с собой в пивную, расположенную поблизости, либо в чайную, где мне также приходилось развлекать посетителей чтением газет или какой-нибудь книжки. И в то время как извозчики степенно угощались пивом из остроконечных бутылок, я с наслаждением, болтая под столом ногами, грыз соленые сухарики, подававшиеся к пиву, или жевал тонко нарезанные ломтики сухой воблы. ...Шли дни за днями. Словоохотливые извозчики рассказывали своим седокам-пассажирам про маленького сынишку дворника, читающего книги и газеты не хуже большого, и слухи обо мне распространялись по всему Саратову...".

–

11 мая 2022 в 13:55

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Саша, я всё понимаю, но а в семью к Ильичу то он как попал?? Я ж это спросил.

–

11 мая 2022 в 14:28

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

11 мая 2022 в 14:29

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Для меня оставалось секретом то, о чём в июньский вечер 1911 года беседовали супруги Елизаровы с моими родителями. Я продолжал жить, как и положено мальчишке в пять лет, по-прежнему с удовольствием исполнял нравившиеся мне обязанности маленького грамотея, нимало не подозревая, что где-то рядом решается моя судьба. Лишь спустя долгие годы, приезжая изредка в гости к родным, услышал я подробные рассказы матери о том, как перешёл в новую семью. Именно тогда, со всей прямотой, на которую был способен Марк Тимофеевич Елизаров, и был поставлен вопрос о моей дальнейшей судьбе. — «Рассудите сами, — говорил Марк Тимофеевич, — разве по силам вам, при такой нужде, поднять мальчика, дать ему правильное воспитание, хорошее образование? При теперешних обстоятельствах что может быть? Ну — весь Саратов его знает, ну — избегается, избалуется, а дальше что? Станет ли он человеком полезным, умным, образованным? Разные люди из разных мест предлагают вам всякие соблазнительные вещи для Горы — наследство там и прочее, а как знать, что лучше, и будет ли это наследство в самом деле?» Сознавая в душе справедливость доводов гостя, отец с матерью выглядели совсем испуганными и растерявшимися. Мать пыталась не очень решительно возразить: — «Боязно отдавать не знай кому; не отдадим, наверно, никуда. Пускай уж при нас живёт, даром что в бедности. И из бедности в люди выходят». ...Почувствовав сопротивление матери, чуткая и осторожная Анна Ильинична вмешалась в разговор и мягко сказала: — «Нет, нет, Игнатьевна, я верю вам. Вы вполне правы. Конечно, вам тяжело не только вдруг расстаться со своим ребёнком, но даже и слышать об этом. И потом, такие вещи сразу не решаются; это не так просто, да и не надо забывать, что мы должны считаться и с самим мальчиком, который ничего ещё не подозревает и нас-то в первый раз в жизни увидел. Мы с Марком будем делать всё, чтобы Гора постепенно привык и полюбил нас. Ведь все мы желаем ему одинаково добра — и мы, и вы, не правда ли? Придёт время, тогда и спросим его самого». Спокойные и разумные доводы Анны Ильиничны как бы обезоружили моих родителей... После этого я стал частым гостем в квартирке на Угодниковской улице, встречая там самое ласковое и внимательное отношение к себе и быстро свыкаясь с новой обстановкой. Супруги Елизаровы никогда не имели своих детей. Очевидно, поэтому Анна Ильинична решила взять на воспитание чужого ребенка. Старшая в семье Ульяновых, она по опыту своей матери Марии Александровны прекрасно сознавала, сколько сил придется ей потратить на меня. С первых же дней Анна Ильинична решительно занялась «перестройкой» всего моего маленького существа, характера и привычек. ...Самое почетное место в этой прекрасном семье, бесспорно, занимала Мария Александровна. В 1911 году ей шёл уже семьдесят шестой год. Даже и теперь, много лет спустя, когда мне давно известна вся жизнь этой великой — с большой буквы! —Матери, вынесшей за свой долгий жизненный путь столько горя и невзгод, но никогда не опускавшей головы, трудно подобрать такую палитру красок, чтобы нарисовать похожий на неё образ. Маленькая, с белыми как снег волосами, прикрытыми чёрной кружевной наколкой, с добрыми карими глазами, светившимися умом и молодостью, она была красива внутренней, одухотворенной красотой. Несмотря на свой преклонный возраст, Мария Александровна была всегда живой, деятельной и подвижной. Годы ничуть не согнули её, тем более, что её сыновья и дочери очень любили свою мать. Говорить о силе её любви к своим детям — значило бы написать целую книгу о ней. В семье всегда царила атмосфера взаимного внимания, неустанной заботы друг о друге. Встретив меня ласково и дружелюбно, Мария Александровна приняла во мне живое участие. Меня интересовало буквально всё, и она, удовлетворяя мою любознательность, впервые научила меня правильно узнавать время по часам, терпеливо разъяснив разницу между часовой и минутной стрелками; с её помощью я узнал название и назначение каждой фигуры в шахматах. Наблюдая с любопытством, как она играет на фортепьяно, поставив перед собой раскрытую тетрадь, усеянную странными значками с хвостиками, я однажды спросил, что это за тетрадь. — «Я читаю по этим значкам так же, как ты читаешь книжку, — разъясняла мне Мария Александровна. — В книжке из отдельных букв составляются слова, а здесь каждый значок означает какой-то звук. Из отдельных значков-звуков получается мотив, музыка, песня. Вот я играю песенку, ты сразу узнаёшь знакомый мотив и поёшь под музыку, значит, и тебе становится понятно что-то». Но мне этого было мало: я хотел обязательно научиться читать по нотам. И добрая Мария Александровна, не жалея времени, знакомила меня с нотной азбукой, рассказывала о нотной линейке, ключе и соответствии нотных знаков с их местом на клавишах фортепьяно. Конечно, при таком общем знакомстве с тайнами музыки я играть не выучился, но постепенно привык сопоставлять нотные начертания с музыкальными звуками и аккордами, так что через несколько лет, когда я начал брать уроки музыки, ноты для меня уже не были китайской грамотой. Осенью 1911 года из Москвы возвратилась Мария Ильинична, с которой я тоже быстро подружился. Совсем ещё молодая, в расцвете сил, с задорными ямочками на щеках, она привлекала к себе своей жизнерадостностью. В её присутствии всегда становилось сразу шумно и весело. Когда я, в порыве усердия, желая помочь ей, хватался за что-нибудь мне не по силам, Мария Ильинична весело заливалась смехом и поддразнивала: «Ты ещё мал, не удал, дров не таскал, печку не топил, каши не варил, куда уж тебе!» Всегда охотно, не заставляя себя упрашивать, Мария Ильинична садилась за «мамочкино» фортепьяно, как его называли, и разучивала со мной и сестренкой веселые детские песенки. Я не ошибусь, если скажу, что Мария Ильинична была всеобщей любимицей в семье и имела не одно, а целый ряд ласкательных имен: мать называла её Маней и Марусенькой, Анна Ильинична — Марусей и Манечкой, Владимир Ильич — исключительно Маняшей или товарищем Марией. А я тем временем курсировал между родным подвалом и квартирой Елизаровых, чтобы пока просто погостить»

–

11 мая 2022 в 14:29

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Нечего и говорить — благовоспитанность в родной семье моя была никудышная. Словом, живя в подвале, я стал похож на дикаря. И вот Анна Ильинична принялась с присущей ей настойчивостью приучать меня к правилам поведения, к умению держать себя за столом и орудовать такими инструментами, как вилка и нож, к вежливому обращению со старшими и прочему необходимому для всякого мало-мальски культурного человека. Всё это было для меня новым и страшно непривычным: живя в простой семье, с неграмотной матерью и малограмотным отцом, я, конечно, не был обучен всему этому. Много терпения и усилий пришлось потратить Анне Ильиничне, чтобы изжить укоренившиеся скверные привычки, воспитать во мне и упрочить положительные черты характера. Анна Ильинична обладала богатой памятью. Она знала массу русских народных поговорок и пословиц чуть ли не на все случаи жизни — и не уставала приводить их в подходящие моменты мне для примера. Приучая меня к терпению и трудолюбию, она напоминала мне такие пословицы, как: «Без труда не выловишь и рыбку из пруда», «Терпение и труд все перетрут», «Труд кормит, а лень портит», — либо декламировала басню Крылова «Крестьянин и Медведь». Стремясь развить необходимую бойкость речи, Анна Ильинична заставляла меня упражняться в быстром произнесении забавных скороговорок, вроде «Брала вралья из ларя, а враль клал в ларь» или «Раз дрова, два дрова, три дрова!» Это было очень смешно: у меня обязательно сразу же заплетался язык. Прежде чем посадить меня за стол, Анна Ильинична обычно спрашивала: — «Горушка, а у тебя ручки чистые?» Я отвечал, протягивая свои розовые ладоши: — «Чистые!» — «А поверни-ка, посмотрим с другой стороны. Ой- ой-ой, а ты говоришь, чистые! Да они же совсем немытые с этой стороны!» Я краснел от смущения, но быстро находился и объявлял, что наше мыло (то есть дома в подвале) с этой стороны не моет. А на самом деле я действительно, умываясь, тер мылом одни ладони, как и многие малыши. То же было и с лицом: я умывал лоб, нос и щеки, оставляя грязные полосы на шее и за ушами. Анна Ильинична брала меня без разговоров под мышку и под дружный смех сидевших за столом родственников тащила к умывальнику, где и доказывала ошибочность моей «теории» об однобоких свойствах мыла. За столом опять новое дело: локти на стол не класть, ногами под столом не болтать, носом не шмыгать и — боже упаси! — не вытирать нос рукавом. То и дело говорить «спасибо» и непривычное «пожалуйста», пользоваться вилкой и не лазить в тарелку руками, а ложку держать не левой, а правой рукой, хотя я левша от рождения. Да мало ли всяких тонкостей и правил свалилось на мою голову! Я постепенно из пятилетнего дикаря становился интеллигентом. Я никак не мог понять, например, к чему это старшие срезают корочку с сыра либо снимают с колбасы шкурку, прежде чем есть. Я привык есть всё целиком: просто жалко было выбрасывать красивую ярко-красную сырную корочку! Но Анна Ильинична останавливала меня и говорила: «Нельзя!» Недоумевая, почему это «нельзя», я с наивным и вполне искренним убеждением возражал: «А почему тогда сыр продают вместе с корочкой?!» Раньше мне вообще-то редко приходилось есть сыр. Отец только в получку иногда покупал по дешёвке у лавочника полузасохшие колбасные и сырные обрезки, которые наполовину состояли как раз из одних шкурок да корок, ибо на большее ему не хватало денег! А каково было видеть, как безжалостно очищает ножом Марк Тимофеевич любимые им груши дюшес! Он изо всех плодов и фруктов, кажется, только и признавал эти груши да арбузы. На сладкое к столу подавались незнакомые мне блюда вроде крема, желе, мусса, которые я разглядывал с любопытством. Готовила их чаще всего сама Анна Ильинична. Она была большой и искусной мастерицей по части замысловатых блюд и печений. Чего, например, стоили одни медовые пряники! Ох уж эти медовые пряники… Я их поглощал с диким удовольствием – такие красивые, вкусные, мягкие и свежие. А я до этого был знаком только с киселём да с мороженым. Нельзя сказать, что я не любил сладкого, но, в отличие от многих лакомок, не проявлял к нему жадности. Наоборот, я старался есть сладкое крохотными кусочками, чтобы продлить удовольствие. Нередко можно было наблюдать такую картину: все взрослые давно уже покончили с обедом и поднялись из-за стола, и только я один продолжаю сидеть и блаженствовать. Явно иронизируя над моей медлительностью, Анна Ильинична с улыбкой нагибается ко мне: — «Горушка, тебе, может быть, не очень нравится крем, что ты так медленно кушаешь его?» — «Нет-нет, очень-очень нравится! — с жаром возражаю я. — Только он такой вкусный, что мне хочется его долго-долго есть!» — «Ну, хочешь, я положу тебе еще? Ты бы мог попросить!», сказала мне Анна Ильинична. Но я деликатно и великодушно отказываюсь от второй порции... Впоследствии в семье Ульяновых уже настолько привыкли к моему чудачеству, что не тревожили меня, когда я засиживался наедине с любимым сладким блюдом. Узнав о моей привычке всегда и всем добросовестно делиться с сестрёнкой, Анна Ильинична заметила с одобрением: — «Это хорошо, что ты по-христиански делишься с Варенькой». — «А как это так — по-христиански делиться?» — не понял я. — «Да так вот, как ты делаешь». Как и большинство детей моего возраста, я был очень подвижен и нетерпелив. Анна Ильинична окрестила меня Горишкой-торопыжкой. Вообще говоря, на имена и прозвища она для меня не скупились. Сестра Варя избрала для меня уменьшительное имя Гера, родители звали Горой, Анна Ильинична — Горуша или Горишка, Марк Тимофеевич — Горок-бугорок, а Мария Александровна — Горя. Вернусь, однако, к тому, как меня к терпению приучали. Заметив, что я, снедаемый любопытством, моментально развертываю принесённые покупки, не заботясь о целости упаковки, то есть просто стаскиваю и срываю бечёвку, Анна Ильинична стала заставлять меня тщательно развязывать — никоим образом не рвать и не разрезать! — все до одного узелки и только после этого, сняв бечёвку, аккуратно развертывать пакет, или «сюрприз», как было принято называть подарки. И приучила, да ещё как! На всю жизнь! Я и сейчас спустя 50 лет не могу спокойно видеть, если кто рвёт, режет или сдирает…

–

11 мая 2022 в 14:39

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Семейство Елизаровых—Ульяновых занимало квартиру из пяти комнат на втором этаже дома № 26 по Угодниковской улице. Слева, при входе в квартиру, помещалась кухня, а за ней — столовая и спальня Марии Александровны, выходившие окнами во двор; направо по коридору — гостиная и спальни. В гостиной, где по вечерам обычно собирались все члены семьи, вдоль левой стены стояло «мамочкино» чёрное фортепьяно с медными фигурными канделябрами (подсвечниками) и вырезанным из дерева барельефом Бетховена на передней крышке. Фортепьяно было накрыто изящной вязаной дорожкой — произведением рукодельницы Марии Ильиничны. Справа, между белоснежной изразцовой печью и дверями в спальню, приютился старинный ломберный столик для игры в преферанс, у окна расположился квадратный шахматный столик с массивной круглой подставкой на трёх ножках. В четырех выдвижных ящичках хранились четыре комплекта шахмат: черные, белые, красные и синие — для одновременной игры вчетвером. На крышке столика было выложено не 64 квадрата, как обычно, а целых 100. Я так никогда и не смог понять, как это можно играть в шахматы сразу вчетвером: мне не пришлось ни разу наблюдать подобного шахматного сеанса. А сам столик... скромно таил заключенный в нею секрет. Только после революции Анна Ильинична раскрыла тайну столика, изготовленного мастером по специальному заказу. Его квадратная крышка в случае необходимости легко отодвигалась в сторону, как крышка школьного пенала, открывая при этом выдолбленное в дереве просторное углубление. Туда надежно прятались драгоценные номера ленинской газеты «Искра», запретная революционная литература, рукописи и партийная переписка, скрытые от посторонних глаз шахматной доской — крышкой. В мае 1927 года Анна Ильинична передала столик в Музей революции. Одновременно музей получил от Анны Ильиничны и «биографию» столика. Анна Ильинична рассказывала, что первоначальная идея столика принадлежала Владимиру Ильичу, который со времени своего переезда в Петербург осенью 1893 года и начала нелегальной работы развивал мысль о необходимости каждому иметь у себя какое-нибудь потайное хранилище для нелегальщины. «Например, — говорил он, — круглый столик с выдолбленной ножкой». В 1894—95 г. Владимир Ильич осуществил этот план, заказав в Петербурге через товарищей рабочих, участвовавших в организации, такой столик. ...Столик выдержал свой первый экзамен в ночь ареста Ильича 9 декабря 1895 года. Полиция не проникла в его тайну и ничего нелегального поэтому у Вл. Ильича взято не было. Позднее столик, по словам Анны Ильиничны, перешёл к Надежде Константиновне Крупской. После ареста Надежды Константиновны 9 августа 1896 года её мать Елизавета Васильевна передала столик Анне Ильиничне вместе с его тайным содержимым, так и не обнаруженным при обыске. Это была часть объяснений к программе социал-демократической партии, написанная в тюрьме Владимиром Ильичем молоком между строк какой-то книги. Анне Ильиничне предстояло проявить, расшифровать и переписать работу Владимира Ильича, а также передать ее по назначению. Опасаясь налета полиции с обыском, Анна Ильинична на ночь аккуратно прятала драгоценные листки в выдолбленную ножку столика. Далее Анна Ильинична писала: «...Большим неудобством хранилища этой конструкции было, что для вкладывания в него рукописей приходилось всякий раз переворачивать столик ножкой кверху. И вот мой муж надумал другую конструкцию, которая была осуществлена в шахматном столике. Тут приходилось вынимать только один ящичек, и дело шло так быстро, что иногда мы вкладывали кое-что уже после ночного звонка, возвещавшего прибытие «гостей»». Верный столик надежно хранил в своих недрах революционные листовки, номера заграничной газеты «Социал-демократ», письма из эмиграции Владимира Ильича к сестре и партийным товарищам, в Центральный и Петроградский комитеты, черновики ответных писем. — «Не было случая, — рассказывала Анна Ильинична мне впоследствии, уже в начале 20-х годов, Анна Ильинична, чтобы хоть раз во время многочисленных обысков полиция или жандармы охранного отделения раскрыли этот, созданный Марком, тайник. Тебе приходилось самому много раз быть свидетелем таких обысков в Вологде и Петрограде, но ты не знал тайны столика, доставая разноцветные шахматы из его ящиков и расставляя их на доске. До поры до времени никому нельзя было об этом рассказывать...» Позднее узнал я, почему и у настольного туалетного зеркала оказалась выдолбленной рамка-доска, к которой шурупами со стеклянными головками прикреплялось само зеркало, и почему от одной английской книги, названия которой уже не помню, оставался и долго хранился Анной Ильиничной только переплет. Крышки его были двойными и служили для пересылки из-за границы писем и нелегальной литературы вроде большевистской газеты «Искра», отпечатанной на тончайшей бумаге… По вечерам Марк Тимофеевич с Анной Ильиничной и Мария Александровна с Марией Ильиничной иногда усаживались за карточную игру в преферанс. Впрочем, чаще играли втроем, без Марии Ильиничны, которая предпочитала заниматься чтением или рукоделием, выделывая всякие штуки. Я ровным счётом ничего не понимал в этой игре и откровенно скучал, слушая монотонные реплики: «Раз... два... три... семь... пик... пас», которыми перебрасывались игроки. Сидел рядом, забавлялся освобождающимися картами и путал игрокам взятки. Куда интереснее были общие, увлекательные игры, в которых принимали участие все члены семьи, независимо от возраста. Отгадывание оригинальных шарад, например. Анна Ильинична была мастерица придумывать их, да ещё излагать их в стихотворной форме. К примеру, бралось слово «виноград». Первая и вторая части слова представляют самостоятельные понятия: «вино» и «град». Анна Ильинична загадывала довольно хитроумно: «Первое — из целого родится, А целое — последнего боится». Расшифровывалось так: вино (первое) делается из винограда (целое). В то же время целое (виноград) действительно боится града (последнее). Отгадавшему засчитывался фант. Очень нравилась нам всем игра в пословицы. Помнится, досталось однажды мне быть отгадчиком. Я вышел за дверь. Оставшиеся загадали пословицу «Век живи, век учись». Слова…

–

11 мая 2022 в 14:49

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Я продолжал гостить у своих новых знакомых. Всегда весело в доме Ульяновых проходила игра с разыскиванием спрятанного предмета. Кто-нибудь поочередно удалялся из комнаты, в его отсутствие прятали платок, брошку, кольцо и т. п., после чего ушедший возвращался и должен был отыскать предмет, прислушиваясь к музыке. Мария Александровна садилась за фортепьяно и начинала играть какой-нибудь несложный мотив — тихо, если водивший находился далеко от спрятанного предмета, и все громче и сильнее, когда ищущий приближался к нему, пока, наконец, не обнаруживал его под гром аккомпанемента. Иногда вместо музыки спрятанное искали под возгласы: «Холодно, снег пошёл, мороз», если искавший удалялся от предмета, или: «Тепло, теплее, жарко, огонь!», когда запрятанная вещичка попадала в руки водившего. В этих вечерах нередко принимали участие друзья семьи Ульяновых, приходившие к ним со своими семьями. В числе развлечений, между прочим, было увлекательное соревнование в составлении многих слов из одних и тех же букв избранного большого слова. Брали какое-нибудь слово, к примеру «Петербург». Все рассаживались вокруг стола, вооружившись карандашом и бумагой, и, заметив время по часам, быстро принимались писать. Не показывая друг другу, каждый старался построить и выписать на бумагу как можно большее количество новых слов из букв, входящих в задуманное слово «Петербург». Через определенное время (10-15 минут) начиналась читка, и выигравшим считался тот, кто успевал за это время выписать наибольшее число оригинальных слов. Как-то, развлекаясь этой игрой, мы задумали большое слово: «Екатеринослав». Много словечек напридумывали из него, а тут время кончилось, клади карандаш на стол! Потом разошлись спать, а наутро Марк Тимофеевич удивил всех за завтраком. Оказывается, он до того увлекся, что ухитрился просидеть почти всю ночь, да ещё со словарем, продолжая придумывать новые слова. И с торжеством объявил, что сумел составить что-то около четырехсот слов! Анна Ильинична и её матушка долго потом потешались над азартом Марка Тимофеевича, рассказывая об этом друзьям и знакомым. Музыка в семье Ульяновых была в большом почёте: любили её абсолютно все члены семьи, и, кроме Марка Тимофеевича, все прекрасно играли на фортепьяно. Любимыми композиторами были Чайковский, Бетховен, Григ, Шопен, Вагнер, Мендельсон. Любимыми произведениями — классические мотивы и мелодии, богато насыщенные внутренним содержанием и яркими музыкальными образами, которые, казалось, можно было видеть, закрыв глаза. Мария Александровна была отличной пианисткой. Когда она садилась за инструмент и начинала играть, лицо её преображалось, делалось серьёзным и сосредоточенным. Возможно, в её годы и трудновато было исполнять быстрые, бойкие пьески. Она больше любила лирического звучания мелодии, наполненные минорными нотками и исполняемые в умеренном темпе. Одной из любимейших ее вещей была «Вечерняя звезда» из оперы «Тангейзер» Вагнера. Мария Ильинична, порывистая по натуре, предпочитала более живую, бурную музыку и технически более трудную. Она легко играла весьма сложные пьесы, сонаты Бетховена, но любила и своеобразные по красоте сочинения Грига, часто исполняла отрывки из «Пер Гюнта». Научили играть и меня, я стал неравнодушен к музыке. Мария Ильинична знала наизусть чуть ли не все сонаты, ноктюрны и мазурки Шопена, переплетенные в двух нотных книгах с её инициалами «М.У.». Помню, что мне доставляло удовольствие любоваться её лицом, когда она играла какую-либо трудную пьесу. Мария Ильинична словно переставала замечать всё окружающее, всем существом уходя в музыку, в звуки. Глаза, устремлённые в ноты, начинали блестеть. Во время игры её чуть втянутые щёки покрывались пятнами румянца, и на них появлялись милые ямочки. Анна Ильинична почему- то не могла равнодушно смотреть на них и обязательно делала комплимент младшей сестре. Кончив играть, Мария Ильинична превращалась снова в весёлую Марусю, Манечку, как её постоянно звали родные, и, нагнувшись ко мне (я обычно стоял тут же и, затаив дыхание, слушал музыку), весело опрашивала: — «Ну как, нравится?» — «Очень нравится!» — восхищенно отвечал я. — «Очень-очень-очень?» — шутила Мария Ильинична. Я упрашивал ее играть ещё и ещё... Очень часто сестры играли с Марией Александровной в четыре руки, причём справа, ведя основной мотив, обычно усаживалась мать. У меня сложилось убеждение, что музыка в семье Ульяновых была не просто развлечением. Музыка в этой семье своим содержанием порождала глубокие чувства и переживания, и исполняемые вещи соответствовали не только музыкальному вкусу и воспитанию матери и сестёр, но и их душевному состоянию и настроению. Мария Александровна и Мария Ильинична имели замечательный слух и приятный голос; что касается Анны Ильиничны, она никак не могла петь и обязательно фальшивила, и это впоследствии после революции очень точно с улыбкой подмечал Владимир Ильич. Для нас с сестрой Варей был специально куплен музыкальный сборник детских и народных песенок под названием «Гусельки». Песенки эти мы очень быстро выучили наизусть; некоторые из них я помню и теперь, хотя с тех пор прошло более пятидесяти лет! Аккомпанировала нам Мария Александровна либо Мария Ильинична, а мы с Варей распевали в два голоса. При разучивании новых песен нам подтягивала Мария Ильинична, поправляя, если кто-нибудь из нас путал мотив. В нашем «репертуаре» были и задорная народная песня про журавля, повадившегося «на зелену конопель», и «Вот лягушка по дорожке скачет, вытянувши ножки», и многие другие. Особенно любила Мария Александровна тихую и протяжно-печальную старинную песню «Легенда». В ней говорилось, что юный Христос вырастил в своем саду прекрасные розы и мечтал сплести из них себе венок, но вместо этого раздарил все розы детям, себе же оставил лишь шипы — символ страдания. «И из шипов тогда сплели Венок колючий для него, И капли крови, вместо роз, Чело украсили его». Так заканчивалась «Легенда». Позднее, когда я узнал от Анны Ильиничны о трагической судьбе старшего брата, Александра Ильича, я понял, почему так любила Мария Александровна эту грустную песенку, трогательно исполняемую детскими…

–

11 мая 2022 в 14:58

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

11 мая 2022 в 15:07

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«….Ни мои родители, ни я сам сначала не имели никакого представления о том, что члены семьи Елизаровых—Ульяновых были профессиональными революционерами, посвятившими себя с юных лет борьбе с царизмом. Эти милые, добрые, внимательные люди — мягкая и казавшаяся чуточку чопорной и старомодной Анна Ильинична, живая, бойкая и весёлая Мария Ильинична, большой и добродушный Марк Тимофеевич — стояли во главе Саратовской большевистской организации, недавно разгромленной и вновь восстановленной благодаря их усилиям и энергии. Над ними постоянно висела опасность быть арестованными, заключёнными в тюрьму либо оказаться сосланными в отдаленные края. Эту сторону их жизни я узнал позднее, когда уже окончательно поселился у них. В ночь на 8 мая 1912 года за активную подпольную деятельность в Саратовском комитете социал-демократической партии большевиков были арестованы одновременно Анна Ильинична и Мария Ильинична и заключены в саратовскую тюрьму. В ту же ночь были арестованы также Станислав Кржижановский и рабочие-большевики Ларионов, Скворцов, Нефедов и другие. Находившийся в служебной командировке Марк Тимофеевич случайно избежал ареста. 77-летняя мать мужественно встретила этот, уже не первый в её жизни, удар. Снова она оказалась в одиночестве, как это произошло восемь лет назад в Киеве, когда в новогоднюю ночь 1904 года, были арестованы не только Анна и Мария Ильиничны, но и Дмитрий Ильич с женой Антониной Ивановной. Зная, что и Марку Тимофеевичу угрожает также арест и, возможно, тюрьма, Мария Александровна поспешила написать его брату в Сызрань, чтобы он во что бы то ни стало предупредил Марка об опасности и удержал от возвращения в Саратов. Одновременно было послано письмо о происшедшей беде Владимиру Ильичу, который находился в этот момент в Париже. Разумеется, мне ничего об этих событиях не было сказано, тем более что через 15 дней после ареста, 23 мая, Анна Ильинична была освобождена «за недостатком улик» и возвратилась домой, так что я ни о чём не догадывался. Но затянувшееся отсутствие Марии Ильиничны меня удивляло, и я приставал с вопросами: «Куда она девалась?» Чтобы меня успокоить, Анна Ильинична придумала объяснение, что Манечка уехала из Саратова по делам и просила, чтобы я обязательно ей писал. И я писал ей свои наивные детские письма, не подозревая, что они отправляются в саратовскую тюрьму и там прочитываются и проверяются тюремной администрацией. В каждом письме настойчиво я повторял: «Мария Ильинична, приезжайте скорее!». Она аккуратно отвечала мне в письмах, адресованных сестре или матери. Не думал я, что через 40 с лишним лет я снова увижу эти письма. Читая с волнением пожелтевшие от времени листки, написанные хорошо знакомым круглым торопливым почерком, со следами химической проверки полицейской цензуры, я уносился мысленно в далекие детские годы... В письме Марии Ильиничны к матери от 29 сентября 1912 года я нашел следующие строки: «Горке скажи, что я его благодарю за письмо, он его недурно написал, только почему-то «ходилли» с двумя «л». Скажи ему, что я приеду, когда он уже совсем хорошо будет писать, и чернилами, а не карандашом, а также когда будет знать много-много стихов, и больших, а не таких коротких, как в прошлом году». Вскоре после освобождения из тюрьмы, в июне, Анна Ильинична вместе с матерью совершила двухнедельную поездку на пароходе по Волге, побывав в Самаре, Казани и Ижевске, где они встречались со своими родственниками. Освежённые прогулкой и отдохнувшие после недавних волнений, обе они в начале июля вернулись в Саратов. Через некоторое время Марк Тимофеевич переменил службу, приняв должность главного инспектора Российского транспортного страхового общества Российской Империи. Новая работа устраивала его во всех отношениях, кроме одного: он по-прежнему вынужден был жить «на колёсах», подолгу не встречаясь с близкими. Марк Тимофеевич арендовал небольшой кирпичный особняк, куда в августе и переселилась вся семья, оставив прежнюю квартиру, связанную с неприятными воспоминаниями об арестах. Перед этим уволилась и прислуга Маша, жаловавшаяся, что в последнее время ей не дают прохода и постоянно угрожают агенты полиции, шпионившие по-прежнему за квартирой Ульяновых. В октябре 1912 года окончилось заключение Марии Ильиничны, затянувшееся на полгода. О своей жизни и занятиях в тюрьме Мария Ильинична постоянно сообщала в письмах. Мария Александровна и Анна Ильинична согласно правилам тюремной переписки писали по очереди, т. е. одну субботу — мать, другую — дочь, держа Манечку в курсе всех семейных событий. Передачи в тюрьму Мария Александровна подготавливала сама, при участии Анны Ильиничны и новой 22-летней прислуги Даши. Вместе с Дашей они отправлялись на извозчике к тюрьме в отведённые для этого дни. Молодая женщина-прислуга, сама испытавшая нужду, сумела завоевать в семье Ульяновых не только симпатию, но и полное доверие. Мария Александровна знала, что дочери не миновать ссылки, и готовилась отправиться вместе с ней. В письме от 29 июля, полном любви и заботы, Мария Александровна писала: «...Теперь шестой час, и я представляю себе, что ты гуляешь теперь, голубушка моя, переношусь мыслью к тебе... очень рада была узнать, что ты бодра и чувствуешь себя хорошо, дай бог, чтобы так было и дальше. Надеюсь, что скоро будешь свободна, а может быть, мы отправимся вместе, куда судьба велит...» «Судьба» повелела Марии Ильиничне отправиться на три года в ссылку в Вологодскую губернию вместе с группой саратовских большевиков, арестованных одновременно с ней. Родным удалось добиться особого позволения на отправку Марии Ильиничны к месту ссылки не в арестантском вагоне под вооруженным конвоем, а за свой счёт. Это позволило Марии Ильиничне провести некоторое время в семейной обстановке. 17 ноября 1912 в сопровождении зятя Марка Тимофеевича, у которого нашлись дела в Петербурге, они отправились в путь. С поразительной для её возраста энергией Мария Александровна продолжала заботиться об уехавшей в ссылку дочери. С момента отъезда её в Вологду до нового, 1913 года мать отправила Марии Ильиничне 17 писем: рассказывала о жизни в Саратове, пересылала полученные от сыновей…

–

11 мая 2022 в 15:17

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Я продолжал гостить в семье Ульяновых. С отъездом Марка Тимофеевича в особнячке на Царевской улице остались лишь Анна Ильинична с матерью да новая прислуга Даша. Она была совсем неграмотной и поэтому искренне обрадовалась, когда Мария Александровна просто так взялась обучить её начальной грамоте и письму. Сколько было радости и слёз благодарности, когда «ученица» впервые вывела на бумаге свою подпись — Дарья Шабанова. В честь этого события Анна Ильинична приобрела для нас и Даши билеты на театральное представление, которое для Даши было ещё невиданным зрелищем. В общем, прислуга стала вовсе не прислугой, а членом семьи. Тихо стало в просторных комнатах особняка: не слышно было заразительного смеха Марии Ильиничны, гудящего добродушного баса большого Марка Тимофеевича и его необыкновенно оглушительного чихания, к которому Анна Ильинична всю жизнь не могла привыкнуть. Марк Тимофеевич из-за этого даже в театр боялся ходить. Он шутил: уж если чихнёт, так дамы с испуга взвизгивают, а артисты на сцене с роли сбиваются. «И людям неприятность, и самому хоть сквозь землю провались. Лучше уже от греха в театр не показываться совсем!», говорил он. Приближались торжества по случаю 300-летия царствования дома Романовых. Шли слухи о предстоящей, чуть ли не всеобщей, амнистии, в том числе и политическим «преступникам». Мария Александровна была убеждена, что дочь в ближайшее время вернётся из ссылки. В письме к ней 17 февраля 1913 года заранее предлагала ей «ехать прямо к Мите, там хорошо теперь, полная весна, а мы, окончив здесь все сборы, поспешим туда же». Амнистия коснулась Марии Ильиничны лишь частично: срок ссылки был сокращен на одну треть. Я, конечно, не догадывался о том, что семья Ульяновых вскоре покинет Саратов, не знал, что в том же письме к дочери 21 февраля Мария Александровна сообщала: «Аня публиковала о продаже движимости нашей — конечно, не скоро удастся продать все, а там надо будет укладываться, помогу во всём Ане...» Однажды Анна Ильинична, побывав на концерте в Саратовской консерватории, познакомилась и пригласила в гости пианистку, студентку-выпускницу. Мария Александровна, чьи возраст и здоровье не позволяли посещать концертные залы, была в восторге от домашнего концерта. По-прежнему приходил я в особняк на Царевской, по-прежнему мне уделялись внимание и ласка. Анна Ильинична всё больше и больше привязывалась ко мне, хотя в её доме я ещё не жил. Я отвечал ей не меньшей привязанностью. Марк Тимофеевич писал обоим нам часто, чуть ли не ежедневно. Для разнообразия он посылал для меня, на домашний адрес (адрес подвала), красочные открытки в русском стиле, добавляя ради шутки, как взрослому: «Господину Георгию Яковлевичу Лозгачёву». Мне, конечно, льстило, что я самостоятельно получаю письма, и от этого я даже немного важничал. Письма приходили с почтовыми штампами разных сибирских городов. Прочитав их вместе с Анной Ильиничной, мы неизменно занимались «географией», подолгу разыскивая на «Карте Российских железных дорог» многочисленные города и станции, откуда слал письма далёкий путешественник. Я быстро и легко научился разбираться в карте, не думая, что в скором времени мне это очень пригодится. «Дорогой Марк, — писала мужу в те дни Анна Ильинична,— получила твоё письмо из Сретенска и открытку из Нерчинска. Очень рада, что дальше железной дороги нет и ты двинулся назад!.. Были как раз ребята, и Горка сам разорвал конверт и достал твою карточку. Был очень доволен ею. Получила и телеграмму из Верхнеудинска, которую на телеграфе пометили: из Верхнеуральска. Но мы с Горкой рассмотрели на карте и доподлинно установили, что из Верхнеудинска». Перечитав письма и «проехавшись» вместе со мной по карте бескрайней Сибири, Анна Ильинична, бывало, усаживалась в кресло-качалку, я проворно примащивался к ней на колени, и мы отправлялись в воображаемое путешествие по сибирским просторам, в далекие сибирские города. Раскачиваясь в удобной качалке, она мерно импровизировала на былинный лад: Едем, едем вдвоём/ Мы с Горишкой туда,/ В незнакому Сибирь./ Там один, далеко,/ Тимофеевич Марк./ Он уехал давно,/ Ожидает он нас/ И скучает без нас./ Мы приедем к нему...» Мы оба любили воображать себя едущими в «незнакому Сибирь». Мне нравились подобные «путешествия» в предвечерних сумерках, а разостланная у наших ног огромная медвежья шкура с оскаленной пастью — подарок Марка Тимофеевича — как бы оживляла наши вечерние фантазии. Иногда мы, усаживаясь вместе за стол, принимались отвечать на письма, причём я писал свои самостоятельно и иногда даже посылал их в отдельном конверте. Нелёгким делом было заново научить меня писать правой рукой, а не левой, как я уже привык. Но благодаря настойчивости Анны Ильиничны эту трудность удалось преодолеть. Анна Ильинична знала наизусть множество стихов российских и иностранных поэтов — французских, немецких, английских, итальянских — и частенько любила декламировать их. Декламировала она всегда с выражением и большим чувством. Я был внимательным и благодарным слушателем, и Анна Ильинична с удовольствием декламировала для меня замечательные стихи Пушкина, Лермонтова, Надсона, Кольцова, прочитывала на память стихотворения и поэмы Некрасова. С помощью Анны Ильиничны я довольно быстро запомнил несколько отрывков из поэмы «Кому на Руси жить хорошо» и всего «Генерала Топтыгина», а также добрую половину басен Крылова. Некоторые из них, для большей выразительности, она представляла передо мною в лицах. Я просто покатывался от смеха, когда Анна Ильинична изображала мартышку, вертящуюся перед зеркалом. Кривляясь и сопровождая чуть не каждое слово забавными жестами и ужимками, она декламировала. Так коротали мы дни и вечера. Анна Ильинична продолжала по-матерински заботиться обо мне, покупала обновки, пополняя мой нехитрый гардероб, придумывала новые развлечения и занятия. Время от времени, предупредив моих родных, оставляла меня ночевать, постелив на просторном двухметровом сундуке. Раздев и уложив меня, Анна Ильинична присаживалась на край сундука и говорила: — «А хочешь совсем у нас остаться жить? Будешь наш сын, поедем к Марку Тимофеевичу, ты же читал — зовёт к себе в Омск…

–

11 мая 2022 в 15:43

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«Анна Ильинична, уговаривая меня стать их сыном, в то же время очень беспокоилась: не окажусь ли я помехой в дальних и утомительных переездах, тем более вместе с Марией Александровной, которая в её преклонных летах и при её слабом здоровье нуждалась в уходе и надзоре не меньше, чем я. Анна Ильинична думала обо всём наперёд. Пугали её и предстоящие перспективы жизни в Петербурге с мальчишкой на руках, потому что ей, профессиональной революционерке, состоявшей под неусыпным надзором полиции, постоянно грозила опасность быть арестованной. Мария Александровна, понимая всё это, говорила дочери о сложности и ответственности такого шага, как усыновление чужого ребёнка, и пыталась даже на первых порах отговорить Анну Ильиничну... До наших дней не сохранилась полностью вся семейная переписка Ульяновых того времени, но и из тех разрозненных писем, что уцелели, можно себе хорошо представить, сколько трудностей, внутренней борьбы и сомнений пришлось преодолеть Анне Ильиничне! Эти беспристрастные свидетели давних лет раскрывают правдивую картину создавшейся в 1913 году семейной обстановки, с предельной выразительностью рисуют внутренние переживания Анны Ильиничны и дают яркое представление о её душевном благородстве. «Мамочка сначала поставила вопрос о поездке в Крым с ним (то есть со мной) очень решительно против, — сообщала она 8 февраля мужу в Омск. — Я не стала особенно возражать и замолчала. Тогда она дня через два сама заявила, что не хочет, чтобы я ради неё что-нибудь делала против своего желания... Я так и знала, что так будет. Ее характер не изменился, а все тот же, что и был. Вместе с этим она и к Горе стала относиться точно лучше. Так что внешние препятствия падают, а внутренние точно нарастают, т. е. чем дальше, тем больше мне кажется, что не след мне этого делать, что для ребенка важно, чтобы помочь ему учиться, а взять к себе, отнять его от семьи, — это я сделаю уж для себя. И не могу быть уверена, что ему это во всех отношениях будет лучше... Больно уж неопределенно, как сложится моя жизнь, насколько сильно возьмет меня и мое время другое...» Под этим «другим» подразумевалось то главное, чему посвятила навсегда свою жизнь Анна Ильинична, — её революционная деятельность. Желая взвесить все доводы за и против, Анна Ильинична пыталась посоветоваться в отношении меня также и с сестрой, написав ей о своих планах (письмо это не сохранилось), но получила от Марии Ильиничны из Вологды настолько неопределённый ответ, что он нисколько не облегчил задачу Анны Ильиничны: «Дорогая Анечка! Большое спасибо за письмо. Очень была рада ему, и очень меня тронуло, что ты ко мне обратилась за советом относительно Горы. Но вопрос о том, брать его или нет, настолько трудный, что я боюсь что-нибудь советовать. Не знаю, как будет лучше и для него и для тебя... Трудно всё предусмотреть. С одной стороны, мне кажется, что присутствие такого малыша много может дать, а с другой — страшно, что слишком уж много он сил и времени будет отбирать – а ведь если берёшь, то нужно отдать ему всю себя, и иначе никак. Попробуй, правда, взять его сначала, во всяком случае на время только (если вообще решишь его взять), к Мите или ко мне (ты ведь приедешь ко мне-то?). Не стал бы он тебя утомлять целыми-то днями? Жаль-то его, конечно, жаль, но, повторяю, я боюсь и не берусь советовать. Жаль, конечно, что и Марк не вместе будет жить, тогда бы совсем другое дело. А ведь мамочку-то я стремлюсь сюда забрать! Ей-богу, голубушка моя, не знаю, что советовать. Может быть, на днях напишу ещё тебе об этом, а сегодня ограничусь этим. Подумаю ещё.». В письме к супругу от 11 марта Анна Ильинична делилась с ним соображениями о сроках и маршруте поездки, все еще не решив, как поступить со мной. «О планах своих скажу следующее: в конце этого месяца, значит, если успеем, едем к Мите. Там пробудем 1— 1 1/2 месяца и потом к Мане... В Вологде хотела бы пробыть 2—3 недели с Маней, прежде чем ехать в Петербург. Вот с этим и соображайся! Относительно Горы стала опять подумывать, не взять ли его, вследствие не совсем благоприятных слухов о его домашней обстановке. Но как быть с ним в Петербурге? А потом Варя утверждала вчера, что насовсем не отдадут, а так только привыкнешь больше. Потом будет зависеть от того, как мама будет себя чувствовать». Анна Ильичнична очень переживала за меня и за то, как себя будут чувствовать мои родители. Накануне отъезда в Феодосию (Крым) у неё состоялся разговор с моей матерью, и моя мать при этом плакала. А через два дня я, недоумевающий и расстроенный, провожал Анну Ильиничну в Крым. Меня не мог утешить даже маленький трёхколесный велосипед — моя давнишняя мечта, — подаренный мне Анной Ильиничной на прощание. Я так надеялся уехать вместе с ними! Почему меня всё-таки не взяли, когда в последнее время только об этом и вёлся разговор? Я уже решил за себя всё: оставить родителей, сестру, Саратов — и вот... И Марк Тимофеевич давно готовил меня к тому, что я перейду в их семью, и сам, казалось, считал этот вопрос решённым. Ещё 7 января 1913, сразу после своего отъезда, он спрашивал меня в коротенькой открыточке: «Хочешь жить в Петербурге? Ты у нас, а отца можно устроить на постройке железной дороги». И совсем недавно писал он мне из Читы, напоминая о скорой встрече: «Теперь буду ехать назад. Надеюсь, что вы с А.И. встретите меня в Петербурге, а оттуда уже все вместе на Алтай!» Перед самым отъездом из Саратова Анна Ильинична телеграфировала мужу о том, что всё-таки не смогла решиться взять меня с собой. Мне стало ясно это из открытки, посланной им из Уфы в день моего рождения, 30 марта по старому стилю. Я остро переживал случившееся. Никто ничего мне не сказал, не объяснил, и я не знал, что думать! «Может быть, обстоятельства скоро изменятся...» Эти слова обнадеживали как будто. Но почему тогда Марк Тимофеевич закончил письмо такими странными словами: «Ну, прощай! Твой Марк Елизаров» — вместо приветливого «до свидания»? Словно навсегда прощался со мной. А моя мать нисколько не выглядела разочарованной всем происшедшим, ласково утешала меня. Отец был немного смущён, но старался казаться безразличным. Зато Варя открыто…

–

11 мая 2022 в 15:47

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Но много лет спустя те же «немые свидетели» — письма Анны Ильиничны и её матери — рассказали мне о том, чего я не мог ни от кого узнать в те дни, и эти письма спустя десятилетия мне многое прояснили. Благополучно добравшись с дочерью до Феодосии 1 апреля 1913 года, Мария Александровна уже через два дня сообщала в Вологду о своём приезде и о том, что я остался в Саратове: «Аня думала было взять с собой Гору, но раздумала потом — я повторяла ей несколько раз, чтобы она поступала, как желает, что меня он беспокоить не будет... Я думаю, что он скучал бы здесь и чувствовал бы себя неловко, и о своих скучал бы. На дворе не мог бы постоянно оставаться, а в комнатах стеснялся бы я не находил бы дела себе...» Через два дня в очередном письме она открывала настоящую причину, побудившую Анну Ильиничну пойти на то, чтобы расстаться со мной: «Когда я писала тебе про Горю, забыла прибавить, что последние дни Аня жаловалась на сильнейшие головные боли даже по ночам, что мешало ей спать, я думаю, от переутомления, она боялась, что и дорогой от тряски они могут продолжаться, эти мысли заставили её колебаться, брать ли его, а теперь она жалеет, что не взяла его...» Действительно, после отъезда из Саратова Анна Ильинична, несмотря ни на что, не могла отделаться от чувства какого-то внутреннего противоречия. Это чувство не оставляло её всю дорогу. И через три дня после прибытия в Феодосию она не выдержала и разразилась большой исповедью в письме к мужу, подробно описав все переживания, связанные со своей нерешительностью: «Дорогой Марк! Вот я уже несколько дней здесь и лишь в первый раз пишу тебе. Причина этого знаешь какая? Чувствовала себя все время выбитой из своей тарелки из-за того, что не взяла с собой Горки; Но малыш собирался со мной самым решительным образом. Отец говорил: он заявляет — «как же я не поеду, когда Марк Тимофеевич зовёт меня!» Как большой, мол, рассуждает: надо же мне с ним повидаться! Я говорила ему последние дни: «Ведь Марк Тимофеевич ещё на пасху будет в Петербурге, и мы не увидим его», но он заявлял: «Нет!». Когда я спрашивала, будет ли он мне писать, усмехался и заявлял: «Нет, я с вами поеду». Дня за два до моего отъезда расплакался дома и побил Варю за то, что она говорила: «Ведь не возьмет тебя Анна Ильинична!» При этих условиях я считала, что не взять его невозможно (я бы никогда не решилась оставить его плачущим, огорченным, как предполагал ты), и накануне отъезда считала это решённым, но в день отъезда, проснувшись рано утром (я плохо спала последние дни), ощутила новый прилив малодушия и возымела несчастную мысль попробовать, не откажется ли он от этой мысли, если я предложу взамен игрушку (потом я осознала, что это была за глупость). Предложила ему большой мяч. Но он сказал: мяч не хочется, а вот мне давно хочется велосипед на 3 колёсах. Он пришел в магазине в такой восторг и только повторял: купите! «А что лучше: взять тебя с собой или велосипед?», спрашивала я. — «А вы возьмете?» — переспрашивал он. «Ну, возьму, что лучше?» —«Не знаю». — «Ну, что лучше?» — «Велосипед», — сказал тихонько глупышка. Если бы он сказал: лучше ехать, я бы взяла, но тут, раз уж я сама заварила эту кашу, выходит, что я возьму его против его желания, — не тащить же с собой ещё велосипед... Конечно, это глупости: можно бы обещать купить ему потом, но настроение уж я этим попортила. Купила велосипед, и он тотчас уселся на него, ехал всю дорогу и был вполне поглощен игрушкой. Вечером пришёл ещё с матерью и Варей проводить меня и раза два подбегал возбуждённый и ласковый, прося: «Пришлите адрес». Должно быть, мать посылала. Потом, когда садилась на извозчика, сказал: «Мне хочется ехать с вами». — «Куда?» — спросила я. «На вокзал, проводить вас». Но я отговорила уже его, думая, куда он поедет ночью. А теперь жалею: если бы он был на вокзале, я бы сорвалась и взяла бы его, может быть. Вот тебе описание того, как мы расстались. Вот тебе и описание моей ошибки. Написала кстати на днях Володе за границу. Он меня укорил, мол чего ради дёрнуло подкупать ребенка...? Впрочем, дорогой Марк, кроме того, моё письмо – отличная тема для рассуждения о недостатках моего характера. А все же не проехать ли тебе на обратном пути из Питера в Саратов, взять его и с ним до Царицына пароходом, а я выеду в Царицын навстречу? Да, относительно Горки скажу ещё, что мама последнее время стала заметно примиряться и говорила: как хочешь, так и делай, мне он не помешает. И вот, когда я борьбой добилась этого, то взяла сама же и спасовала...». Это письмо я прочитал уже спустя пятьдесят лет. И, конечно, теперь я многое понимаю – это такое трудное решение – в те-то времена, в таких обстоятельствах, взять ребёнка, да ещё и при живых родителях. Тут мне вспомнилось, как приезжал к моим родителям грубый мужчина, который требовал отдать меня ему, чтобы он зарабатывал на мне деньги. Отец с боем не отдал меня, и я остался в нашем подвале. Теперь я понимаю, насколько повезло мне с приёмной семьёй Елизаровых – а то ведь мог оказаться рабом в барском доме того странного грубого мужчины! В течение всего апреля 1913 Анна Ильинична строила, забраковывала одни и продолжала намечать другие планы и способы, как всё-таки доставить меня в Феодосию, вплоть до малейших мелочей, всячески торопя мужа. «Все Горкино бельё и платье связать в узелок,— наказывала она в последнем письме от 23 апреля 1913, — если что не стирано, отдадим здесь. Можно и велосипед его, пожалуй, в багаж сдать. Ну, это на твое усмотрение! Мама пишет карточку Горке... Очень желаю, чтобы письмо застало тебя!». Из всех этих писем я спустя десятилетия понял, как Анна Ильинична переживала, что не забрала меня с собой, и как она стремилась исправить эту «ошибку»…»

–

11 мая 2022 в 16:04

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Марк Тимофеевич и сам был в душе убежден, что Анна Ильинична сделала ошибку, уехав с матерью из Саратова, не доведя дело до конца. Приехав в Саратов, чтобы распорядиться оставленным имуществом, Марк Тимофеевич быстро и решительно построил свой план по усыновлению семилетнего мальчика и тут же приступил к его осуществлению. Прекрасно понимая из переписки с женой её душевное неравновесие, он пришёл к нам в подвал и спросил меня, готов ли я немедленно быть усыновлённым. Я бросился к нему в объятия на глазах у своих родителей и согласился. Марк Тимофеевич сказал мне: «Только ты всегда помни своих родителей, будешь к ним приезжать, навещать их обязательно, и нас с Аней называть «мамой» и «папой» не нужно, ибо вот они – твои мама и папа». Я улыбнулся и заверил Марка Тимофеевича. Что всё понял. Марк Тимофеевич так же прямо предложил моим родителям оформить через нотариуса моё усыновление, на что и получил их согласие. И вот отец, мать и я вместе с Марком Тимофеевичем стоим перед столом нотариуса. Мать тихонько плачет, что вполне естественно в такой момент; отец, косясь на неё подозрительно покрасневшими глазами, тоже шмыгает носом. Нотариус в несколько торжественной форме обращается прежде всего к ним: добровольно ли отдают они сына своего Георгия на воспитание супругам Елизаровым? Отец дрогнувшим от волнения голосом отвечает утвердительно и тут же растерянно разводит руками, оглядывается на мать, словно оправдываясь в чём-то. А мать... Да какой же другой она может быть, в нищете вскормившая и любящая своего ребёнка? Разве легко вытолкнуть из груди коротенькое «да»? И она соглашается, молча кивая головой, чувствуя себя в то же время настоящей преступницей, отрекающейся от родного сына, которому всего 7 лет. Подойдя ко мне, нотариус нагибается, заложив руки за спину, и, глядя на меня сверху вниз, мягко спрашивает: — «Ну-с, а ты, молодой человек, согласен, чтобы твоими новыми родителями стали господа Марк Тимофеевич Елизаров и Анна Ильинична Ульянова-Елизарова и перейти к ним жить от своих родных отца и матери? Теперь твоими папой и мамой будут уже вот они». — И он сделал рукой жест в сторону улыбающегося Марка Тимофеевича. Говоря по справедливости, я в тот момент не испытывал ни малейшего смущения и держался очень смело. Это не раз подчеркивала моя родная мать, рассказывая мне впоследствии про эту сцену у нотариуса. Почти два года непрерывной и тесной связи с Елизаровыми очень приблизили меня к ним, и я успел полюбить их, тем более что обладал доверчивым характером, очень чутким на ласку. Я настолько уже свыкся с разговорами о моём переходе в другую семью, равно как и с мыслью о том, что должен буду уехать от родителей, что в вопросе нотариуса для меня не было ничего нового и пугающего. Отъезд Анны Ильиничны без меня показался мне чуть ли не вероломным поступком, как будто она была мне родным человеком. Не берусь точно воспроизвести свои слова в ответ на заданный мне нотариусом вопрос, но, по рассказам матери, я выразился примерно в таком духе: — «Я поеду и буду жить у Марка Тимофеевича и Анны Ильиничны; только я не могу называть их тоже папой и мамой, раз мои папа и мама живы. И я обязательно буду приезжать к ним в гости. И ещё, как же я буду Елизаров, когда моя фамилия — Лозгачёв? Поменяем?» Так и совершилось, по всем правилам закона, моё вступление в новую семью. Фамилию мою решили не трогать. Позднее двойная фамилия возникла сама собой, утвердившись навсегда в моём комсомольском, а затем и партийном билетах. 30 апреля 1913 года Марк Тимофеевич вдруг предложил моей матери отправиться в поездку в Крым к Анне Ильиничне, чтобы побыть с ним ещё. Моя мама с радостью и благодарностью согласилась. Марк Тимофеевич, вручив моей матери билеты на поезд и деньги на дорогу, вместе с отцом и сестрой проводил нас в Крым. Он признался откровенно, что полагается не столько на мою мать, которая была неграмотной, сколько на своего новообретённого сына, то есть на меня. Снабдив меня железнодорожным путеводителем и хорошо уже знакомой мне «Картой Российских железных дорог», Марк Тимофеевич обстоятельно рассказал мне о пунктах пересадок и поездах, в которых мы должны будем ехать. Для верности он дал и записочку — «шпаргалку», где всё это было подробно перечислено, вплоть до того, где и сколько придётся ожидать нужный поезд. Дорога нам предстояла сложная, с тремя пересадками: в Ртищеве, Харькове и в самом Крыму — на станции Джанкой. И вышло на деле, что не мать меня, а я её повез в Крым, ориентируясь по путеводителю, карте и заданному маршруту. Поездка прошла благополучно, безо всяких приключений. Несколько дней спустя, поздним южным вечером, растроганная и взволнованная до слёз Анна Ильинична приняла меня в свои объятия со ступенек вагона на усыпанном ракушками перроне феодосийского вокзала. Сзади неё стоял улыбающийся черноглазый Дмитрий Ильич, с которым мне ещё только предстояло познакомиться... Проснувшись следующим утром, я впервые в жизни увидел море, расстилавшееся за широким окном до самого горизонта. Тихое и гладкое, как стекло, оно сверкало изумительной голубизной под лучами весеннего солнца. В утренней прозрачной дымке невозможно было различить, где кончается морская гладь и начинается небесный свод. Ласковый и свежий ветерок с побережья доносил до меня незнакомые запахи моря. Восхищённый, я испытывал желание сейчас же разделить свой восторг с матерью и позвал: «Мама!» Никто не откликнулся. «Мама!» — повторил я снова, на этот раз погромче, и, как был в одной рубашке, босиком, направился к дверям в соседнюю комнату. Навстречу мне спешила Анна Ильинична. Почти следом за ней вошла и Мария Александровна. — «А где же мама?» — спросил я. Нужно было что-то ответить мне, и я заметил, как на лице Анны Ильиничны промелькнуло смущение. Присев передо мной на корточки и ласково поглаживая по голове, она мягко объяснила, что моя мать уехала в Саратов с тем же поездом, с которым мы приехали накануне. Неожиданная новость погасила мои утренние восторги; я расплакался. Анна Ильинична, ожидавшая подобной реакции, попыталась утешить меня. ¬– «Ну, о чем же мы плачем, Горушка?» — участливо спросила она. Я не отвечал…

–

11 мая 2022 в 16:30

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«Семья Дмитрия Ильича на 1913 года пока состояла всего лишь из него самого да его жены Антонины Ивановны. Это была молодая, стройная, темноглазая, как и Дмитрий Ильич, шатенка. Они как-то подходили друг к другу, составляя вместе приятную пару – я сразу это заметил. Антонине Ивановне в то время был всего 31 год. В детстве она очень рано осталась сиротой и воспитывалась у своего дяди, работавшего паровозным машинистом. Окончив в 20 лет фельдшерские курсы, Антонина Ивановна встретилась в 1902 году с молодым врачом Дмитрием Ульяновым, работавшим, как и она, в земской грязелечебнице близ Одессы. Под влиянием Дмитрия Ильича Антонина Ивановна примкнула к революционному движению и уже в августе того же года была арестована. По выходе из тюрьмы они сразу поженились. С тех пор жизнь Антонины Ивановны оказалась надолго и прочно связанной с судьбами мужа и всей семьи Ульяновых, исключительно тепло относившейся к ней. Мария Александровна была очень ласкова с Тонечкой, как все называли Антонину Ивановну. Они с Дмитрием Ильичем снимали верхний этаж довольно красивой и в то же время простой по архитектуре дачи, стоявшей высоко над самым берегом моря. По курьезному совпадению, над воротами красовалась какая-то старинная табличка с надписью: «Дача Мити», точно она и названа была в честь Дмитрия Ильича. В Крыму вообще нередко можно было встретить дачи, носящие чьё-нибудь имя. — «Дача Мити», — прочел я в первый же день и, обратившись к Дмитрию Ильичу, недоверчиво спросил:— «Это ваша дача, весь дом ваш?» — «Ну конечно, моя, — рассмеялся Дмитрий Ильич,— раз я—Митя и живу здесь, значит, моя! — И, видя, что я готов поверить, тут же пояснил: — Нет, Гора, я шучу, дача не моя. Это хозяин назвал так свою дачу; нам с Тоней, когда мы подыскивали себе квартиру, понравилось тоже, что «Дача Мити», мы и решили поселиться в ней... Хорошо здесь, правда? Море совсем рядом и — «собственная» дача с моим именем, чего лучше!» — «Хорошо! — согласился я. — Я бы на всю жизнь здесь остался». Я довольно скоро привязался к Дмитрию Ильичу, который охотно занимался со мной, находя массу новых развлечений. Для меня всё здесь было так необычно, интересно! И я не отходил ни на шаг от Дмитрия Ильича, везде и всюду совал свой любознательный нос, задавая тысячи вопросов в минуту. В комнате Дмитрия Ильича я наткнулся на незнакомый мне дотоле прибор со стёклышками и зеркальцами: это был микроскоп. Естественно, что я сразу же заинтересовался им, и Дмитрий Ильич раскрыл мне тайну микроскопа, введя меня в мир невидимого. Он показал, какими выглядят под микроскопом обыкновенный человеческий волос, крылышко мухи, капля воды, фруктовый сок, и я не переставал удивляться всем этим чудесам. Сдержанная по характеру Анна Ильинична смотрела сквозь пальцы на нашу шумную дружбу с Дмитрием Ильичем: это позволяло ей меньше возиться со мной и больше уделять внимания матери. Дмитрий Ильич сам был не прочь просто по-юношески пошалить, да он и был ещё совсем молодым – ему было тогда всего сорок! «Горка разувался и бегал босиком по воде и по песку,— сообщала Анна Ильинична 7 мая 1913 года мужу, скитавшемуся где-то по сибирским дебрям. — Он блаженствует и гоняет целые дни... на глазах у меня ведет себя очень мило. Дома не вспоминает, хотя видно, когда заговоришь, что это до некоторой степени ещё больное место... Чувствует большую симпатию к Мите... по приезде Гора заявил, что Митя похож на меня». С наслаждением бегал я по морскому берегу, залезал в воду, ловил беспомощных студенистых медуз, прибиваемых к берегу волной. Выброшенные на песок, они сразу же теряли свои причудливые формы, расплывались полупрозрачной массой. Доверчивые иглы-рыбы позволяли себя брать руками; Анна Ильинична придумала делать из засушенных рыбок вставочки для перьев, которыми можно было прекрасно писать. Как-то раз я подглядел, куда это Дмитрий Ильич ушёл. Пошёл я за ним втихую. Выглянул из-за дерева и увидел: Дмитрий Ильич в рубашке и штанах направился на берег, закатал штанины, и с сигаретой в зубах зашёл на мелководье приводить в порядок какую-то старую лодку. Я увидел, как лихо и с сигаретой в зубах Дмитрий Ильич завязывает морские узлы – он и меня потом научил. Стояли теплые солнечные дни. Не умея плавать, я без устали барахтался в воде, удивляясь при этом, что солёная морская вода, противная на вкус, нисколько не щиплет, попадая в глаза. А вот Дмитрий Ильич подолгу плавал. Он демонстрировал мне своё искусство — лежать неподвижно на поверхности воды с закинутыми за голову руками — и уверял меня, что он способен даже отлично выспаться в таком положении. Накупавшись досыта, он грелся на песке под ласковыми, но коварными лучами горячего южного солнца. Это сделало вскоре Дмитрия Ильича мишенью для шуток: не рассчитав скрытой силы ультрафиолетовых лучей, храбрый спортсмен обжёг плечи и страшно загорел, и даже борода его стала светлее. За столом Дмитрий Ильич был большой шутник и неистощимый рассказчик всяких смешных небылиц и анекдотов, над которыми мы дружно хохотали. В запасе Дмитрия Ильича были и кавказские шутки, и медицинские анекдоты; некоторые и до сих пор сохранились у меня в памяти. Когда Дмитрий Ильич начинал какую-нибудь шутку, Анна Ильинична сразу вопрошала: «Опять, Митя, какой-нибудь кавказский анекдот вроде армянской селедки, которая почему-то зелёного цвета, висит на гвозде и пищит? Тогда заранее говорю — не угадаем!». Потом Анна Ильинична пыталась уговорить брата всё же начать кушать. А Дмитрий Ильич, посмотрев на еду, как-то вздыхал, потягивался и давал всем видом понять, что хотел бы лучше поболтать. Анна Ильинична намекнула ему, что я слишком мал и шуток не понимаю, и поэтому лучше не стоит. Дмитрий Ильич закурил, глянул на меня и спросил: — «А какое сходство между бурным морем и грудным ребёнком? Здесь безо всякой науки, простая догадка». — И сам же подсказывает ответ: — «Оба ревут, а если потрогать, оказывается, что оба мокрые!» Услышав это, я первый заливаюсь хохотом до слёз. Дмитрий Ильич решил таким образом понизить уровень шутки до детского, чтобы насмешить меня – и ему это удалось. Как и все в семье Ульяновых, Дмитрий Ильич любил музыку. Вечерами, когда…

–

11 мая 2022 в 16:43

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Недавний подарок Анны Ильиничны— трехколесный велосипед, — послуживший для меня, так сказать, «испытанием верности», приехал вместе со мной в Феодосию. Однако ездить по песчано-гравийным дорожкам было очень неудобно, и я почти забыл о нём, увлеченный новизной морских впечатлений и всё время с открытым ртом глядя на Дмитрия Ильича. Но Дмитрий Ильич решил даже мою проблему с велосипедом. Как-то раз я строил домики из песка, а Дмитрий Ильич сидел на большом валуне рядом, свесив ноги и покуривая, пытаясь угадать, что это я там слепил. Тут проезжает паренёк на велосипеде. Дмитрий Ильич спрыгнул с камня и подошёл к нему. Потолковали они несколько минут. Вскоре я познакомился этим гимназистом, собственником настоящего двухколесного велосипеда. Юноша приспособился катать меня, сажая не на раму, как обычно принято, а прямо на руль впереди себя; при этом я опирался ногами на выступы передней вилки. Поза у меня в таком положении была весьма неустойчивая, потому что при поворотах руля обязательно вертелся на ходу и я — то налево, то направо! Кончилось тем, что в один прекрасный день при резком рывке я сорвался со своего насеста и полетел, растянувшись плашмя и ободрав себе ладони и колени об острые ракушки. Дмитрий Ильич каким-то образом меня сразу заболтал и рассмешил, что я и не плакал даже. Впрочем, моя любовь к большому велосипеду от этого не уменьшилась и не мешала мечтать о том счастливом времени, когда у меня появится свой двухколесный самокат. «Один гимназист по соседству катает его на большом велосипеде, — писала Анна Ильинична в одном из писем мужу, — и маленький велосипед уже до некоторой степени в отставке. Митя смеется, что года через два-три большого потребует». Дмитрий Ильич немного ошибся: собственный велосипед появился у меня лишь через восемь лет, подаренный Владимиром Ильичем, который «случайно» узнал о моём желании. Предоставив мне более или менее полную свободу, Анна Ильинична вместе со своей мамой увлекалась собиранием на побережье красивых раковин или полуобточенных морской водой причудливых перламутровых обломков для разных художественных поделок, на которые она была большая искусница. Для этого покупались простые, точенные из дерева вазочки, кувшинчики, шкатулочки, которые превращались в ее ловких руках в изящные вещички. Поверхность вазочек облеплялась снаружи замазкой, в которую вдавливались, влеплялись подобранные своеобразным узором крупные ракушки; бордюр устраивался из одинаковых мелких витых ракушек. Выступившая при этом в промежутках замазка покрывалась при помощи рисовальной кисточки жидкой позолотой, разведенной на яичном белке. После просушки вазочки покрывались быстро сохнущим лаком. Сделанные руками Анны Ильиничны вазочки были долговечны и многие годы украшали наше жильё. В 1962 году мне удалось разыскать одну из них и передать Ленинградскому филиалу Музея Ленина. Однажды по предложению Дмитрия Ильича мы совершили всей семьёй большую прогулку на лошадях в местечко Коктебель, неподалеку от Феодосии. Эта живописная деревушка расположена также на побережье, среди скал, спускающихся к самому морю. Всё побережье усеяно множеством разноцветных камешков, как в Феодосии — раковинами. Собственно, и прогулка-то была затеяна ради того, чтобы набрать камешков, не говоря уже о том, что она доставила большое удовольствие Марии Александровне, которая не в состоянии была много ходить и скучала, оставаясь одна. А тут мы все были около неё. Позднее, покидая гостеприимный Крым, мы изрядно-таки утяжелили наш багаж, увозя с собой в мешочках трофеи морского берега. Несмотря на прекрасные условия отдыха у младшего сына и чудный морской климат в Крыму, Мария Александровна ни на минуту не забывала о томящейся в ссылке дочери и тосковала о ней, с нетерпением дожидаясь отъезда в Вологду. В письмах к Марии Ильиничне, отправляемых каждые два-три дня, она неизменно досадовала на затянувшееся пребывание в Феодосии. «...ты убеждаешь нас пожить здесь дольше и не спешить к тебе, — писала Мария Александровна 21 апреля,— а я, наоборот, рвусь к тебе, родная моя, и если б могла, поехала бы завтра же к тебе... Аня настаивает пожить здесь часть мая... Говорю ей, что поеду одна, пусть она поживет ещё, но она и слышать не хочет, чтобы отпустить меня одну. Как ни красивы здесь море, природа, окрестности, но я нагляделась на все это, и не пугает меня скромная Вологда, напротив, так и поскакала бы туда...» Между тем газеты сообщали, что в это время в северных губерниях и даже южнее Вологды свирепствовали запоздалые снежные метели... Трудно даже представить себе ту силу духа, которая наполняла сердце столько перенесшей в жизни матери, если в 78 лет она готова была «скакать» почти за две тысячи километров через всю Россию с юга на север, лишь бы разделить трудности ссылки вместе с любимой дочерью! Однако Анна Ильинична не торопилась с отправкой матери в северные края. Она стремилась к тому, чтобы старушка мать поосновательнее подкрепила свое ослабленное годами и переживаниями здоровье. Поводом для задержки явился как раз отъезд Дмитрия Ильича. «...Мне хотелось бы ехать к тебе до 20-го, но Митя собирается в Симферополь на съезд врачей и вернется, как предполагает, не раньше 20—21, просит отложить отъезд, очень жаль, всё препятствия», — сообщала Мария Александровна дочери в письме от 9 мая 1913 года. Я радовался предстоящей поездке, так как соскучился по Марии Ильиничне. Однако Дмитрий Ильич на съезде врачей задерживался дольше, чем он сам предполагал. «Мы ждем не только погоды у моря, – писала Анна Ильинична 26 мая мужу в Вятку, — но и Мити, который застрял в Симферополе в Саках. Выедем, вероятно, в начале будущей недели... Горкино письмо прилагаю. С трудом усадишь его за письмо. Порой это полезно, ибо шалит через край иногда, а Митя потакает его шалостям…». Наконец возвратился Дмитрий Ильич, и мы, не без сожаления расставшись с милыми, гостеприимными хозяевами, тронулись в путь, далеко на север... Подробности этого нового путешествия через всю страну, с юга на север, продолжавшегося несколько дней, почти совершенно улетучились из моей памяти. Да это и понятно: Анна Ильинична попросту не отпускала…

–

11 мая 2022 в 16:52

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Соскучившись вдали от родных, оторванная от них в течение шести месяцев, Мария Ильинична встретила мать и старшую сестру крепкими объятиями и сотнями поцелуев. Как всегда в подобных случаях, посыпались с обеих сторон отрывистые вопросы и торопливо-сбивчивые ответы. А я за всем этим внимательно наблюдал. Разместившись на двух извозчиках, окруженные и обложенные чемоданами, картонками, сумками, саквояжами, покатили мы по незнакомым улицам с деревянными тротуарами по сторонам. Установить приблизительную дату нашего прибытия в Вологду помогло мое письмо к родителям. Это феодосийская открытка, имеющая вологодский штамп 31 мая 1913 года. Я писал родителям: «Здравствуйте, папа и мама! Как вы живёте? Я приехал в Вологду и живу тут. Напишите мне письмо. Адрес— Екатерининско-Дворянская, д. Знаменского № 40. Я здоров. До свидания. Целую вас. Гора». Разумеется, открытка была написана по инициативе Анны Ильиничны, потому что я как-то к этому почему-то желания не проявлял. Мария Ильинична жила в центральной части города, на верхнем этаже двухэтажного флигеля, стоящего в глубине двора. Группа политических ссыльных, в том числе социал-демократов (большевиков), среди которых оказалось несколько саратовцев, сидевших в тюрьме и сосланных одновременно с Марией Ильиничной, была многочисленной. Они поддерживали между собой тесные товарищеские отношения, постоянно общались друг с другом. Похоже, что в квартирке Марии Ильиничны образовалось нечто вроде «центра» колонии вологодских ссыльных. Чуть ли не ежедневно по вечерам собиралось у неё человек 5—6, преимущественно мужчин, и они часами вели оживлённые беседы и дискуссии, содержание которых тогда не интересовало меня. Из гостей, посещавших Марию Ильиничну, я запомнил лишь тех немногих, с которыми мне пришлось так или иначе встречаться в последующие годы — в Петрограде или Москве. Среди них были Вацлав Вацлавович Воровский, худощавый, в пенсне, с беспорядочной шевелюрой и бородкой; Исидор Евстигнеевич Любимов, живший в Вологде вместе с женой и сынишкой Игорем; Петр Антонович Залуцкий, красивый шатен (Мария Ильинична звала его чаще Петрушей); Владимир Павлович Милютин. Разве мог я представить тогда, что всего через несколько лет один из них станет известным в мире дипломатом, другой — крупным партийным работником, а двое — советскими министрами — народными комиссарами! Помимо политических бесед и дискуссий нередко устраивались и импровизированные вечера самодеятельности. Мария Ильинична, как хорошая музыкантша, выступала с фортепьянными произведениями Шопена, Шуберта или аккомпанировала Милютину, приходившему к нам со своей скрипкой. Уступая дружной просьбе гостей, садилась порой за пианино и Мария Александровна (пианино уже было перевезено из Саратова). Бывало, что и я, под руководством Марии Ильиничны, развлекал гостей пением детских и несложных народных песенок из «Гуселек». Любили петь и хором, под музыку или даже без неё. Пели негромко, но с большим чувством и воодушевлением любимые студенческие, революционные, ссыльнокаторжные песни: «Сбейте оковы», «Слушай», «Не слышно шума городского», «Вихри враждебные», исполняя их то в печально-протяжном, то в возбужденно-приподнятом тоне. Невольно загорались их глаза и озарялись внутренним светом их лица, когда, как клятва, звучали слова «Варшавянки»: «Но мы подымем гордо и смело Знамя борьбы за рабочее дело. Знамя великой борьбы всех народов За лучший мир, за святую свободу...» Так же, как и Мария Ильинична, большинство ссыльных жили в Вологде под неусыпным полицейским надзором. Само собой разумеется, что пение революционных песен, запрещённых царским законом, хотя бы и вполголоса, было дерзким вызовом. Без сомнения, полиция была хорошо осведомлена о постоянных «сборищах» на квартире ссыльной Марии Ульяновой. Когда мы приехали в Вологду, Мария Ильинична уступила нам, как гостям, свою спальню, сама переселившись на диван в гостиной. Однажды я был разбужен посреди ночи необычно громким топотом, незнакомыми грубыми голосами и светом близко поднесенной свечи (электричества тогда в Вологде ещё и в помине не было). Открыв глаза, я увидел наклонившуюся надо мной усатую физиономию в полицейской форме. Я не успел ни испугаться, ни осознать вполне, во сне это я вижу или наяву, как физиономия отодвинулась и исчезла, а вместо нее возникла фигура Анны Ильиничны, одетой наспех. Успокоительно что-то шепча, она взяла меня на руки и перенесла на свою постель. В какой-то короткий миг я успел запечатлеть две-три фигуры в полицейских шинелях и снова погрузился в безмятежный сон от голоса Анны Ильиничны. Так произошло первое знакомство со скрытой до этого для меня стороной жизни семьи Ульяновых. Первое, но далеко не последнее... Впоследствии я настолько привык к подобным визитам, что они перестали меня удивлять. Естественно, что я пытался на первых порах получить объяснение странным ночным происшествиям. Анна Ильинична приучала меня не прислушиваться к разговорам старших и не совать свой нос куда не следует; в данном случае в ответ на мои расспросы она реагировала коротко: «Молчи и не расспрашивай». Сказано это было в достаточно категоричной форме. Я понял раз и навсегда, что своим любопытством вторгаюсь в область чего-то запретного. Но мои уши и глаза были открыты, так что всё, что мне приходилось слышать и наблюдать, подсознательно входило в моё существо; я смутно осознавал неизбежность, закономерность таких явлений, как вторжение полиции и обыски у нас по ночам, а позднее — арест и тюрьма при непременном участии той же полиции. Именно — осознавал, потому что, внешне спокойно воспринимая эти явления, я в то же время начинал ощущать глухую враждебность к этим вторжениям в нашу жизнь, в наш семейный мир, и стал враждебно относиться к этим наглецам в мундирах. Независимо ни от чего, я безгранично верил в абсолютную правоту, честность моей приёмной матери, противостоящей некоей враждебной силе, облаченной в полицейские мундиры».

–

11 мая 2022 в 17:01

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Ночные обыски не могли не отразиться на мне: резко повысилась нервозность, сон стал беспокойным, а сновидения — жуткими и повторялись нередко по два-три раза, запомнившись на всю жизнь. По ночам я часто вскрикивал и просыпался, будя встревоженную Анну Ильиничну. Случались иногда довольно комичные приключения. Однажды во время утреннего чая Анна Ильинична рассказала, что я метнувшей ночью вдруг закричал во сне не своим голосом: «Держи, держи его!» — и сам, метнувшись, полетел с высокого сундука, на котором спал. Одновременно из гостиной послышался крик Марии Ильиничны, которой, должно быть, тоже что-то привиделось. Анна Ильинична говорила, едва удерживаясь от смеха: — «Я вскакиваю от Горкиного крика и тут же слышу в темноте грохот, и догадываюсь: это он, значит, с сундука полетел. И молчит, не шевелится; что такое, думаю? Зажигаю свечку и — к нему. А он — подумать только — спит на полу мёртвым сном, и хоть бы что! А там Манечка что-то кричит со своего дивана. Я прямо перепугалась. Ну и ночка! — «Я тоже проснулась, — добавляет Мария Александровна,— слышу сначала грохот, потом крик Маруси. Я так и подумала, что опять полиция в дверь ломится или ещё что-нибудь стряслось!» Все мы, и в первую очередь главные виновники ночного переполоха, весело хохочем, потешаясь друг над другом. Мария Ильинична тоже, оказывается, не проснулась. Но особенно насмешил всех мой полёт с сундука. Анна Ильинична долго не могла успокоиться и все повторяла: — «Нет, главное, кричит: «Держи его!»—а сам грох с сундука и спит себе, будто его не касается!» Мария Ильинична тоже никак не могла уняться: хохочет, качаясь на стуле взад и вперед, того и гляди — свалится, что-то пытается выговорить, но никак не может и опять закатывается до слёз. За эту жизнерадостность и весёлый характер я полюбил Марию Ильиничну ещё в Саратове. Мария Ильинична любила побаловать меня, несмотря на благодушную воркотню старшей сестры, охотно занималась со мной, играла по моей просьбе на пианино, совала мне в рот лакомства, чем до известной степени «подрывала» влияние на меня Анны Ильиничны, которая шутя жаловалась в письме мужу: «Горка теперь всё целуется с Маней и заявил нынче, что меня любит меньше, чем её. Это по поводу твоего письма, где ты поручаешь ему поцеловать меня... Я, положим, тысячные поцелуи сама не поощряю, а Маня всё чмокает его...» Прошло не более двух месяцев, как я покинул родной Саратов, родителей. Естественно, что в такой короткий срок Анна Ильинична не успела воспитать ещё во мне дисциплину, подчинить полностью себе. Говоря по правде, я оказался-таки нелёгким испытанием для своей приёмной матери – бесцеремонное лазание по шкафам Владимира Ильича было ещё впереди, ибо я и до этого я изрядно буйствовал по примеру своих диких игрищ в родном саратовском подвале. Анна Ильинична в это время заметно нервничала. Свидания с мужем были редкими. А Вологда являлась неподходящим местом для активной деятельности, как партийной, так и литературной. В общем, Анне Ильиничне не по душе пришлась серая и довольно неприглядная Вологда, и она всей душой рвалась в Петербург. Мария Александровна, наоборот, обрела душевный покой, как только добралась до Вологды, с удовлетворением отзывалась о Вологде и о своём житье-бытье в письме к Марку Тимофеевичу от 17 июня 1913 года. «Вологда понравилась мне больше, чем я того ожидала. Здесь масса зелени, что мне очень нравится, и пыли не так много, как бывало в Саратове и Феодосии. Недалеко от нас поле, луга с полевыми цветами, а дальше рожь, где мы собираем васильки. Гора чувствует себя очень хорошо там, порхает, как бабочка, и возвращается домой с огромными букетами». Через Вологду протекает река — тоже Вологда, приток Сухоны. Она судоходна, так что в полую воду в город прибывали и большие пассажирские пароходы. В тёплые летние дни мы всей семьей ходили в купальню, в том числе и Мария Александровна. Родившись на берегу Волги, я не знал других рек и поэтому путал по созвучию названий Вологду с Волгой, полагая с детской наивностью, что все реки должны называться обязательно Волгами. Ну как же, рассуждал я, в Саратове была Волга, возле Ярославля мы по мосту переезжали опять же через Волгу, родной для семьи Ульяновых Симбирск тоже на Волге, значит, и здесь — Волга, раз по ней пароходы ходят, только по-здешнему неправильно выговаривают «Вологда» вместо «Волга». В Вологде в это время стояли изумительные северные белые ночи. Они нарушали установленный для меня режим сна и бодрствования. Как ни объясняла мне Анна Ильинична астрономические законы смены времён года, я стоял на одном— спать полагается в темноте, так почему же меня отправляют в постель и заставляют спать засветло, то есть днём? С тем, что бывают «белые ночи», я не хотел считаться. До гимназии мне было ещё рано (до революции в гимназии дети поступали в 9 лет), и Анна Ильинична видела, что постоянное пребывание в обществе взрослых не могло принести мне большой пользы. Поэтому она устроила меня временно на детскую площадку неподалёку, где я, маленькая Ниночка Воровская и Игорь Любимов проводили время среди детей. Подружившись с ними, я в равной мере охотно играл в куклы с Ниной и катался на велосипеде с Игорем, у которого был так же свой трехколесный велосипед, как и у меня. В середине лета 1913 года вологодскую однообразную провинциальную жизнь всколыхнуло интересное событие. На улицах и площадях города появились афиши, оповещавшие горожан о том, что такого-то числа на местном ипподроме состоится захватывающее публичное зрелище — полёт в воздухе знаменитого авиатора на аэроплане. В то далекое время, когда автомобили в России едва только появлялись, а в Вологде, кстати, ни одного ещё не было, воздушные летательные аппараты, или аэропланы, как их принято было называть, были и подавно новинкой. Поэтому в назначенный день и час на ипподроме собрались сотни жителей, жаждущих посмотреть невиданное зрелище. Большее число зрителей, правда, осталось за высоким забором, окружавшим обширное поле, так как билеты для входа на ипподром были многим не по карману. Пришли на полеты и мы. Посредине травяного поля ипподрома стояла странная машина на колесах…

–

11 мая 2022 в 17:16

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«А несколько дней спустя после этого происшествия произошло нечто подобное со мной. До революции дети обычно гуляли везде и всюду. И это считалось тогда во всей России нормальным явлением – даже господские дети рылись везде и всюду, чтобы разузнать, что и как устроено. Это в наше время у детей есть комсомол, а в царское время дети развлекали себя как могли. Неподалёку от дома, где мы жили, прямо на улице расположился торговый склад сельскохозяйственных машин —жнейки, веялки и прочее. Напротив, на углу, помещалась частная типография Виленчика. Мы дружили с сынишкой типографа Яшей Виленчиком и с присущим мальчикам любопытством занимались исследованием устройства стоявших без всякого надзора машин, то есть лазили по ним, щупали и крутили все, что можно было крутить. Знакомство с конструкцией веялки, основанной как раз на вращении, оказалось для меня роковым. Мы с Яшей с бесспорностью установили, что при помощи рукоятки вращается шестерня, которая, цепляя своими зубьями передаточную шестерню, приводит в движение лопасти вентилятора, скрытого в жерле веялки. При этом получался приятный и сильный ветер. Это нам и понравилось. И вот один из нас крутил изо всех сил рукоятку, а другой, подставив разгоряченное лицо, наслаждался прохладным ветерком, вырывавшимся из жерла веялки. Затем мы менялись местами. Сменив Яшу, я не сумел поймать рукоятку, продолжавшую крутиться вхолостую, и моя рука попала на зубья шестерен. Мгновение, громкий вскрик — и мизинец правой руки был сломан. Молча, стиснув зубы, я побрёл домой, держа перед собой окровавленную руку. Анна Ильинична ещё в Крыму внушила мне, что надо всё переносить и держать себя «как мужчина», а до этого в Саратове я был порядочным плаксой. Впрочем, мужества на этот раз у меня хватило только до порога дома — в квартиру я вошёл уже с громким хныканьем. Анна Ильинична была в спальне. Она бросилась ко мне, стала промывать и перевязывать руку. Немедленно отвезла меня на извозчике в больницу, где извлекли несколько осколков кости. Долго ходил я с забинтованной, на перевязи рукой, привлекая внимание и вызывая сочувствие своих сверстников. Так печально закончилось для меня «освоение» сельскохозяйственной техники. Мне припомнилась такая же ситуация в Саратове, когда сын нашего господина (который позволял жить в своём подвале), сломал себе руку, прыгая между домиками. Как говорится, несчастный случай может произойти с любым – в не зависимости от уровня внимания родителей и их благосостояния. Шли дни. Мария Ильинична принадлежала к числу тех революционеров, которые ни при каких условиях и трудностях не прекращали подпольной работы, хотя в её положении это было рискованным делом. Мария Ильинична не только объединила вокруг себя товарищей по ссылке, но и фактически руководила группой вологодских большевиков, поддерживая связи с центром и переписываясь с находящимся за границей каким-то неведомым мне тогда В.И. Лениным. «Очень уж трудно в нашем (и твоем и моем особенно) положении вести переписку, а как хочется», — писал из-за границы в Вологду Владимир Ильич в апреле 1914 года. Нужны были и средства к существованию. Мария Ильинична не могла себе позволить наглость жить на иждивении матери, хотя Мария Александровна настойчиво предлагала дочери часть своей вдовьей пенсии (Мария Александровна получала большую пенсию как вдова потомственного дворянина и чиновника Министерства Просвещения Ильи Ульянова). Какую-либо постоянную работу не так легко было подыскать. Испросив «милостивое соизволение» вологодского губернатора, ссыльная Мария Ильинична Ульянова получила право на частные уроки французского языка, что давало ей некоторое подспорье. Жить приходилось весьма скромно; впрочем, это всегда было присуще каждому члену семьи Ульяновых даже при наличии денег. Живя в Вологде, Мария Ильинична аккуратно получала из Петербурга большевистскую газету «Правда», а также шведскую газету «Политикен» и немецкую «Нейе цейт». Кроме того, ради меня выписывали какой-то журнал для семейного чтения с приложением «Для наших детей». Большевистская печать подвергалась непрерывному преследованию царским правительством. За свои смелые обличительные статьи «Правда» то и дело запрещалась, подвергалась штрафам, выпущенные из типографии газеты конфисковывались и уничтожались. Тем не менее революционное слово не умолкало: только что объявленная закрытой, «Правда» на другой же день выходила в свет под каким-нибудь новым названием: «Рабочая правда», «Северная правда», «Правда труда», «За правду» и другими. При этом слово «Правда» неизменно печаталось в заголовке крупным шрифтом, а второе слово — мелким, так что создавалось впечатление, будто название газеты не менялось. По утрам я бежал навстречу почтальону, чтобы первым посмотреть, под каким названием сегодня пришла «Правда». Мария Ильинична, разворачивая родную газету, вышедшую под новым названием, торжествующе заявляла: — А «Правда» всё равно остается «Правдой»! Из-за границы время от времени приходили письма и открытки от Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Жили они в то время в Галиции, прикарпатской горной местности, в местечке Поронине, куда перебрались из Кракова в связи с болезнью Надежды Константиновны. «Место здесь чудесное, — писал Владимир Ильич в одном из писем в мае 1913 года. — Воздух превосходный,— высота около 700 метров... Надеюсь всё же, что при спокойствии и горном воздухе Надя поправится. Жизнь мы здесь повели деревенскую— рано вставать и чуть не с петухами ложиться...» Письма Надежды Константиновны были, как всегда, наполнены присущим ей юмором и при чтении вызывали улыбки родных забавными словечками и оборотами. «Следуя совету доктора, ем за троих... Ходит тут дивчина, стряпатъ не может, но всю чёрную работу делает... Сегодня утром гуляли с Володей часа два, а теперь он один ушел куда-то в неопределённую часть пространства. Тут очень красиво. Хорошо также, что нельзя очень гонять на велосипеде, а то Володя уж очень злоупотреблял этим спортом и плохо отдыхал, а лучше больше гулять». Я в то время заразился страстью коллекционировать почтовые марки и с увлечением сдирал с конвертов или даже безжалостно вырезал…

–

11 мая 2022 в 17:43

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«Марк Тимофеевич, по-прежнему отдалённый от нас многими сотнями вёрст, продолжал инспекционные разъезды по сибирским и уральским железным дорогам, часто присылая нам вести о себе. Не находя другого способа соединиться с нами, он серьёзно строил планы нашего переселения в Омск или Уфу. Но Анна Ильинична с недоверием относилась к подобным планам, уверенная в том, что характер службы всё равно не позволит мужу сидеть на одном месте и мы по-прежнему будем находиться врозь, да и мотать туда-сюда меня Анна Ильинична не видела смысла. Анна Ильинична стремилась скорее снова включиться в активную работу, и предложения мужа её не особенно устраивали. Вначале она почти уступила его уговорам и договорилась о встрече в Уфе, но через месяц отказалась от этой мысли: «...спешу известить тебя, что не поеду я в Уфу... Одна причина: усиленно зовут в Питер, не мешкая, и мне хочется туда». 28 июля Анна Ильинична предложила Марку Тимофеевичу свой план: «Оставь-ка Дальний Восток до зимы или до весны, а то измотаешься к осени. Приезжай в этот район. В Пермь я выеду, пожалуй, по железной дороге. Раз уж отложила выезд в Питер, могла бы приехать на пару дней. Повидаться-то очень не мешало бы». И вскоре же состоялась наша поездка в Пермь, где мы наконец встретились с Марком Тимофеевичем после почти полугодовой разлуки. Устроились в номере гостиницы, у самого берега р.Камы. Довольный долгожданной встречей с нами, Марк Тимофеевич на радостях задаривал меня игрушками и лакомствами. Не знаю, что мне взбрело в голову, но случилось так, что однажды Анна Ильинична застала меня в номере с завернутой в платок коробкой из-под шоколада «Гала-Петер», которую я укачивал на руках, словно это была кукла, и что-то мурлыкал при этом себе под нос. — «Ба, Горушка, что это? Может, тебе куклу купить?» — удивлённо спросила она меня, не удержавшись от улыбки. — «Купите!» — невозмутимо ответил я, не замечая иронии в её вопросе. За обедом Анна Ильинична рассказала об этом мужу. Он сначала от души посмеялся, а потом решил: «ну и что же, пусть забавляется, коли нравится». И в тот же день купил мне куклу. Это сказался прелестный улыбающийся гуттаперчевый голыш с пухлыми ручками и ножками, прикрепленными к туловищу скрытыми внутри резинками. В честь «новорожденного» мы все трое отправились на Каму, в купальню, где и совершили шутливый обряд крещения голыша, которого я объявил мальчиком и дал ему имя — Валька. Вернувшись в гостиницу, посадили Вальку на столик и принялись пить чай. Через некоторое время Анна Ильинична обнаружила под «новорожденным» расплывшееся мокрое пятно. Объяснялось это тем, что во время купания вода проникла через отверстия внутрь куклы. Мы дружно хохотали все трое, когда Анна Ильинична серьёзным тоном провозгласила, что наш общий крестник ведет себя вполне исправно, как и полагается младенцу. Марк Тимофеевич предложил нам прокатиться на пароходе по Каме вместе с ним (ему нужно было по службе), и мы совершили приятную прогулку вверх по реке до Усолья и вниз до города Осы, после чего возвратились в Пермь. Марку Тимофеевичу был разрешён небольшой отпуск, который он использовал, чтобы проводить нас в Вологду и побыть некоторое время вместе. Близилась осень... Марк Тимофеевич, распрощавшись с нами, снова отправился в свои бесконечные рабочие разъезды по Сибири. Анна Ильинична принялась готовиться к отъезду со мной в Петербург, где её ждала работа в редакции «Правды», партийные дела. Снова — вокзал, прощальные поцелуи, напутствия и пожелания остающихся в Вологде родных. Удары гулкого станционного колокола, свисток обер-кондуктора, паровозный гудок, возвещающий отправление, и вот мы в вагоне поезда, уносящего нас в неведомый мне ранее Питер, столицу тогдашней России... Ещё из окна вагона с любопытством всматривался я в серые громады домов в пять-семь этажей. Мне не приходилось раньше видеть такие здания. Поезд долго вилял, пробиваясь сквозь паутину скрещивавшихся и разветвлявшихся путей, то отбивая звонкую чечётку в тесном коридоре из застывших товарных вагонов, то выныривая снова на простор, обмахиваясь клубами пара. Наконец он осторожно подкрался к перрону вокзала и замер, лязгнув всеми буферами. — «Вот мы и в Петербурге, Гора», — немного торжественно обратилась ко мне Анна Ильинична. Но я не видел ещё никакого Петербурга: все загораживали мрачные стены вокзала. — «Ну конечно, — согласилась она, — это пока ещё Николаевский вокзал, а вот сейчас мы выйдем из него на площадь и будем уже в городе, увидишь Невский проспект. Носильщик, вынесите наш багаж к трамваю,— подозвала она человека в белом фартуке с медной бляхой на нагруднике. Когда мы вышли из здания вокзала, перед нами открылась широкая площадь с памятником Александру Третьему. Царь сидел на огромном коне-битюге, стоящем задом к вокзалу. Перед ним, возле черно-белой полосатой будки, размеренно прохаживался рослый бородатый солдат-часовой в высокой мохнатой медвежьей шапке. Неуклюжим мне тогда казался и постамент памятника — «огромный гранитный кирпич, и громада коня, растопырившего свои чугунные ноги, и грузная туша всадника в круглой полицейской шапке», подумал я. Наверное, это мои привычки ещё с Саратова сказались. Впоследствии мне от прохожих пришлось слышать едкую эпиграмму, сочинённую про этот памятник: «Стоит комод, на комоде — бегемот, а на бегемоте — идиот». В семье Ульяновых про памятник ничего не говорили, а вот на улицах я слышал такое частенько. Не успели мы перейти через площадь, как справа из-под закопченной арки дома вынырнул, отчаянно звоня колоколом, странный поезд: невиданной, какой-то кубической формы паровозик с куцей трубой тащил за собой несколько маленьких вагончиков, наполненных людьми, причём пассажиры сидели не только внутри, но и наверху, на открытых скамьях на крыше вагончиков. Некоторые из них спускались по витой лесенке вниз на площадку, готовясь сойти. Я так был удивлен при виде этого оригинального транспорта, катящего прямо по городской улице, что даже остановился. — «Смотрите, что это? Поезд из двора выехал и прямо по улице идёт!» Анна Ильинична засмеялась и потянула меня за руку: — Горушка, ты уж не останавливайся, не то носильщика…

–

11 мая 2022 в 18:06

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
— «Это мы тут и будем жить?» — обернулся я с вопросом, когда мы остались одни. — «Ну нет! — засмеялась Анна Ильинична. — Это не по карману. Мы только здесь побудем денёк с дороги, пока я где-нибудь комнатку найму, и переедем туда с тобой». Начиная со второго дня пребывания в столице, Анне Ильиничне приходилось вместе со мной вести поистине скитальческий образ жизни, и я проник во взрослые дела, в мир «за пределами саратовского подвала», и учился жизни. После того как моя приёмная мать впервые наняла маленькую захудалую комнатку на Гончарной улице, близ вокзала, мы переменили уйму комнат, в изобилии сдававшихся внаём частными хозяевами в районе так называемых Песков. В этом районе чуть ли не все улицы назывались Рождественскими, отличаясь друг от друга порядковым номером — первая, вторая и т. д., и все они соединялись между собой длинным Суворовским проспектом. Почти на каждой мы успели пожить понемногу. И происходило это вовсе не потому, что Анна Ильинична не уживалась с хозяевами в силу какой-то черты характера или что я их беспокоил. Вовсе не в этом была причина, вынуждавшая нас то и дело менять место жительства, не успев как следует привыкнуть к нему... Дело было в конспирации. Анна Ильинична немедленно с жаром окунулась в привычную для неё подпольную работу. Она быстро установила связь со многими партийными товарищами, вела обширную переписку, о содержании и значении которой я тогда, конечно, не имел никакого понятия. Ей необходимо было видеться с теми или другими людьми, но, находясь сама под надзором полиции, Анна Ильинична избегала устраивать встречи у себя на квартире. Мне посчастливилось быть свидетелем многих встреч Анны Ильиничны с её товарищами и соратниками по партийной работе, с которыми она была связана долгие годы. Первой я узнал Прасковью Францевну Куделли (с русским именем, немецким отчеством и итальянской фамилией), жившую тогда где-то на Старо-Невском проспекте. Это была уже пожилая, крупного телосложения женщина с суровыми чертами лица и грубоватым голосом, носившая старомодное пенсне с дужкой на переносице. Она отличалась острым умом и резкой прямотой в суждениях, и от неё я наслушался всяких научных слов. Хорошо запомнилась мне Клавдия Ивановна Николаева2 с ее обликом простой русской женщины-работницы; тогда еще молодая, худощавая, с гладкой прической над высоким умным лбом. У нее был маленький сынишка Юра, родившийся в ссылке. Клавдия Ивановна приносила его с собой, и мы с ним развлекались чем-нибудь вдвоем, сидя в уголке, стараясь не мешать своим присутствием. На встречах и совещаниях присутствовала всегда и Конкордия Николаевна Самойлова, приходившая нередко в сопровождении мужа Аркадия Александровича. Над ним дружески подшучивали, рассказывая, что он настолько беспомощен в домашних делах, что если попросить его поставить самовар, то он способен вместо угля наполнить трубу водой и при этом удивляться, отчего вдруг самовар протекает. Особенно тесной и многолетней дружбой Анна Ильинична была связана с Ольминским — большевиком-правдистом. Когда я увидел Михаила Степановича в первый раз, он мне показался глубоким стариком. У него была буйная седая шевелюра, закрывающие рот усы (он много и часто курил) и седая борода. Обращали на себя внимание его серо-голубые глаза, умные, ласковые и слегка улыбающиеся. Говорил Михаил Степанович тихим, глуховатым голосом, всегда спокойно и размеренно. Все эти люди были крайне образованы и умны, и я наслушался таких грамотных речей, что навсегда запомнил. Когда мы вернулись домой после первого свидания с Михаилом Степановичем у него на квартире, я задал Анне Ильиничне курьёзный вопрос: — «Это Карл Маркс?» — «Где Карл Маркс?» — не поняла Анна Ильинична. — «Ну, тот дедушка, у которого мы были сегодня, это —Карл Маркс?» Анна Ильинична весело расхохоталась, а потом разъяснила: — «Да нет же, Горушка, Карл Маркс давно умер. А это был Михаил Степанович, мой старинный хороший друг и знакомый. Ты помнишь в Саратове Нину и Лелю Лежава, к которым я тебя в гости водила? Леля — с длинными косами, а Нина — такая хохотушка. Маму их, Людмилу Степановну, не забыл? Ну вот, так Михаил Степанович её родной брат и дядя твоих подружек. Так неужели ты его нашел похожим на Карла Маркса?» — «Здорово похож!» — решительно подтвердил я. — «Обязательно расскажу ему, это забавно будет»,— пообещала, смеясь, Анна Ильинична. У Анны Ильиничны имелся портрет Маркса, который я видел много раз, но я не знал о нём ничего, кроме имени и фамилии, и помню, что мне очень нравилась его величавая голова. Особенного сходства с Марксом у Ольминского, на самом деле, конечно, не было, но по первому впечатлению они почему-то показались похожими. Вскоре у меня появился первый друг, вернее — подруга, чему я был чрезвычайно рад, потому что общество взрослых было не слишком занимательным для семилетнего мальчугана. Анна Ильинична однажды повела меня в гости к какому-то человеку. Я с нетерпением ждал, кто же это. Неподалёку от нас, на Херсонской улице, жила семья некоего Бонч-Бруевича, с которым Анна Ильинична и Владимир Ильич были знакомы ещё с девяностых годов 19 века. С именем Веры Михайловны, супруги Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, у меня связаны самые тёплые воспоминания. Вот с этой семьёй, как оказалось, и хотела меня познакомить Анна Ильинична. Оказалось, что сырой петербургский климат вредно влиял на меня: я систематически болел ангиной, всегда сопровождавшейся высокой температурой и нередко даже бредом. Видя, как я мучаюсь по ночам, Анна Ильинична одевалась и бежала за доктором, но тот нередко отказывался идти среди ночи к больному. И только Вера Михайловна Бонч-Бруевич, врач по профессии, невзирая на поздний час, приходила ко мне. Я так привык к ней, что даже от одного её присутствия мне становилось легче. Я подружился с дочерью Бонч-Бруевичей Лёлей и охотно проводил с ней время. Возвращаясь однажды от Бонч-Бруевичей, я простудился, и снова Вере Михайловне пришлось лечить меня. Несколько позднее возобновились встречи с семействами В. В. Воровского и И. Е. Любимова, отбывших свою вологодскую ссылку, а также А. П. Скляренко и Е. В. Барамзина — товарища Ленина по…

–

12 мая 2022 в 13:10

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Так вот. «Устроить меня в школу оказалось вовсе не таким уж простым делом. Мне было всего семь лет, да и ростам я был невелик, однако в младший приготовительный класс мне было бесполезно идти по своей грамотности, в старший же меня не принимали по возрасту. Кто-то порекомендовал Анне Ильиничне обратиться за содействием к некоей вдове сенатора, имевшей влияние в известных кругах. Взяв меня с собой, Анна Ильинична отправилась к этой даме. Прибыв по указанному адресу, мы вошли в квартиру, где нас приняла благообразная седая старуха довольно чопорного вида. Выслушав рассказ обо мне и ознакомившись с моими способностями, она согласилась помочь и вручила Анне Ильиничне рекомендательное письмо, оказавшее нужное воздействие. Я был принят во второй класс Фребелевского начального училища, находившегося неподалёку, в районе Песков, где мы проживали. Наступил первый школьный день. По пути в школу Анна Ильинична долго наставляла меня, как я себя должен держать и как вести; я слушал её рассеянно, потому что мысли мои были всецело поглощены предстоящим торжественным событием. Приведя в школу, Анна Ильинична препоручила меня классной наставнице и, поцеловав на прощание, ушла, чтобы не смущать своим присутствием. Вокруг меня стоял весёлый шумный гомон множества детских голосов. Я стоял один посреди небольшого зала, смущённый и растерянный. Раздался звонок. Шум на мгновение усилился, и дети бросились врассыпную, сталкиваясь друг с другом, в знакомые классы, занимая свои места за партами. Подхваченный общим порывом, я тоже вбежал в класс и остановился, не зная, где же моё место. Окончательно смутившись и не отдавая себе отчёта в происходящем, я уселся на первый попавшийся стул. Вошедшая классная наставница улыбнулась: ей было хорошо понятно состояние новичка... Ласково погладив по голове, она подвела меня к первой парте и усадила рядом с бледной миловидной девочкой по имени Таня. Только тогда я успокоился и даже осмелел: теперь я имел своё место в классе, и благодаря Анне Ильиничне стал равноправным членом школьной семьи, хоть и не подходил по возрасту. К сожалению, даже и второй класс, куда я был принят, давал мне очень мало: от Анны Ильиничны я давно уже знал всё то, что слышал на уроках, всё было для меня слишком лёгким. Тем не менее я очень полюбил школьную обстановку и охотно бежал утром в школу. Анна Ильинична была несколько разочарована тем, что я так мало получаю в школе, и в то же время тревожилась моим болезненным состоянием. В письме к мужу она сообщала: «Горке-то и вообще хорошо, пожалуй, посидеть дома. Не ладится у него в школе, и не дает она ему точно ничего... Дня два был лучше, а в пятницу опять куролесил. Я думаю, что главная причина в том, что нет интересующего его выхода энергии... Одним словом, очевидно, что не в платной школе не получишь, чего хочешь. ...Не переутомляются ли у него нервы? Говорит, что иногда болит голова на уроках. Совсем бы оставила его до рождества дома, да скучать будет и рваться в школу». Анна Ильинична была совершенно права, но менять школу было уже поздно, и пришлось это дело отложить до осени.. К лету 1914 года наш путешественник, Марк Тимофеевич, получил отпуск и приехал за нами в Петербург. На семейном совете было решено провести летний отдых недалеко от Вологды, что особенно устраивало Марию Ильиничну с матерью: покидать место ссылки до окончания срока она не имела права. Со свойственной ему энергией и решительностью Марк Тимофеевич организовал выезд всей семьей «на дачу». Поблизости от Вологды, в районе железнодорожного разъезда Молочная, в деревне Раскопино сняли на некоторый срок крестьянскую избу. Раскопино — типичная деревня русского Севера, с её массивными бревенчатыми, почерневшими от времени избами, построенными в два этажа: верхний предназначался для жилья, а низ отводился для хозяйственных нужд. Нам охотно уступили внаём одну из таких просторных изб, где мы прекрасно расположились, нисколько не стесняя друг друга, а наш стол обогатился свежим молоком, ароматным ярко-желтым вологодским маслом и душистым ржаным крестьянским хлебом. Целые дни мы наслаждались прогулками по окрестностям деревни, по полям и лесам, возвращаясь с нагруженными брусникой берестовыми туесками и огромными букетами полевых цветов. Даже Мария Александровна и та позволяла себе сравнительно далёкие прогулки почти на целый день в нашей компании. Оберегая её здоровье и силы, мы организовывали где-нибудь привал на опушке леса, где она вволю отдыхала, в то время как мы неподалёку собирали ягоды. По вечерам под стенами нашей избы неторопливо рассаживались пришедшие «на посиделки» девушки-кружевницы, каждая со своими пяльцами — мягкими круглыми валиками на козлах, утыканными множеством булавок с разноцветными стеклянными головками. Они плели свои изумительные по красоте рисунка прославленные вологодские кружева, быстро и ловко перебрасывая и переплетая коклюшки — нечто вроде небольших веретен с намотанными на них суровыми льняными нитками. До глубокой темноты звучали красивые тягучие северные песни под окнами нашей дачи. Северное наречие отличалось заметно от привычного российского не только своим напевным говором: в нём часто попадались совершенно незнакомые слова, а в ряде слов буква «я» почему-то подменялась буквой «е». Например, слово «гулять» выговаривалось по-местному— «гулеть», а распространенное «возлюбленный» здесь мягко и нежно звучало: «дроля». Наша деревенская жизнь было грубо и внезапно нарушена посещением вологодской жандармерии, нагрянувшей в ночь на 26 июня с обыском; Мария Ильинична была подвергнута даже кратковременному аресту по необъяснимым причинам. От жандармов я услышал: «Причину всегда найдём!». Оказывается (это я узнал значительно позже из архивных документов), она не заручилась по установленной форме разрешением на временный выезд из Вологды, которое ей в любом случае дали бы. Из-за какой-то пустяшной формальности мы вынуждены были прервать отдых, покинув с сожалением гостеприимное Раскопино с его милыми обитателями. Марк Тимофеевич лелеял мечту приобрести по случаю участок земли на побережье Чёрного моря и даже построить там дачку, чтобы раз и навсегда…

–

12 мая 2022 в 13:21

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«Разразившаяся мировая война расстроила все намеченные планы, и я застрял у родных значительно дольше, чем предполагалось. Минуя Саратов, Анна Ильинична выехала прямым путём в Вологду к матери и сестре; Марк Тимофеевич был срочно отозван по службе в Петербург, переименованный отныне в Петроград. «Теперь у нас война, — писала мне Анна Ильинична в Аткарск, где я гостил в семье старшего брата Игнатия,— большая беда, и неизвестно, где кто будет». Мировая война нарушила планы всех жителей страны – и богатых, и средних. Я возвратился в Петроград один, не помню уже точно, каким именно путём, перед началом учебного года. Анна Ильинична, встретив меня в Петрограде, наняла новую комнату, не помню уж, которую по счёту, и снова потекла наша скитальческая жизнь на Песках. До начала занятий в школе было ещё далеко, и Анна Ильинична, чтобы не бросать меня одного на целый день, брала меня с собой то в типографию на Пантелеймоновской улице, где печаталась в то время «Работница», то в редакцию «Правды», помещавшуюся на Ивановской улице. Однажды Анна Ильинична всё же оставила меня дома, сказав, что съездит лишь в типографию и скоро вернётся. Время шло, она долго не возвращалась, и я заскучал. Недолго думая, я взял свой кошелёчек с мелочью, который мне пополняла Анна Ильинична, сел в трамвай и приехал на Пантелеймоновскую. Там, в глубине двора, я быстро разыскал типографию и вошёл смело туда. На моё счастье, Анна Ильинична была ещё там и очень удивилась, вдруг увидев меня. — «Батюшки, Горка, как ты сюда попал?» — «Просто: сел на трамвай и приехал за вами». — «Но ведь мы договорились, чтобы ты остался дома и подождал меня! И потом, как ты нашел дорогу? Ведь так можно заблудиться, потеряться, где я потом искала бы тебя?» Я состроил жалобную физиономию, прижался к ее платью. — «Да нет, я дорогу хорошо запомнил. А одному мне так скучно без вас стало, и я поехал. Не сердитесь!» — попросил я. Анна Ильинична смягчилась. С тех пор она никогда не оставляла меня одного. Каждое утро, позавтракав, мы вместе отправлялись на Ивановскую улицу. Придя в редакцию, Анна Ильинична садилась за стол, заваленный бумагами, и принималась за работу — читала письма, правила корректуры, беседовала с посетителями. Отдельного рабочего кабинета у нее не было. В мое распоряжение поступала редакционная корзина для бумаг, всегда наполненная множеством конвертов. Я по-прежнему увлекался коллекционированием почтовых марок: с наглым образом сдирал с конвертов марки, радуясь, если попадались новые или заграничные, каких в моём альбоме ещё не было. — «Горушка, — обратилась ко мне как-то Анна Ильинична,— хочешь, я тебя познакомлю с человеком, который умеет басни сочинять?» Я заинтересовался, и она подвела меня к столику у окна, за которым сидел улыбающийся крупный, круглолицый человек с трубкой в зубах. — «Вот, Ефим Алексеевич, — сказала ему Анна Ильинична,— не хотите ли подружиться с моим сыном Горкой? Покажите ему свои басни, он интересуется. Гора! Вот это тот самый дядя, который басни пишет, а зовут его Демьян Бедный!» — «Демьян Бедный — мужик вредный! А ещё: «солдат Яшка — медная пряжка», — представился баснописец.— А я и не знал, Анна Ильинична, что у вас сын есть!» — А я уже вас знаю! — весело заявил я, когда Анна Ильинична оставила нас и вернулась к своему столу. — Только не видел ещё, какой вы, а басни читал в газете...» — «Ну и как, понравилось? — поинтересовался Демьян. — У кого лучше: у Крылова или у меня?» — «Н-не знаю, — замялся я, — у Крылова всегда про зверей, не как у вас». — «Подарить тебе книжечки с моими баснями, раз они тебе понравились?» Я утвердительно кивнул головой, и Демьян Бедный, достав из ящика стола две тоненькие книжки с красивыми красочными обложками, размашистым почерком сделал на каждой из них памятную надпись и подал мне. Я поблагодарил и хотел было вернуться к Анне Ильиничне, но баснописец остановил меня: — «А ты видел, как нашу «Правду» печатают? Нет? Хочешь, пойдем посмотрим? Это близко. — И, видя, что у меня от удовольствия заблестели глаза, крикнул: — Анна Ильинична! Мы пошли в типографию, посмотрим, как и из чего газету делают, вы не возражаете?» — «Да нет, конечно, но мне совестно, стоит ли затруднять вас. Я могла бы и сама с ним прогуляться, да право же, до смерти некогда! Присмотрите только, пожалуйста, там, чтобы он не лазил никуда, а то ему до всего дело!» Типография «Правды» помещалась почти напротив, на другой стороне улицы. Мы побывали в наборном отделении, где мне вручили на память тут же набранную строчку со словами «Георгий Лозгачёв», и в стереотипной, где дышали горячим теплом свежеотлитые блестящие, изогнутые формы с выпуклым текстом набора, и среди размеренно работающих печатных машин, выбрасывающих готовые номера газет, остро пахнущие керосином и типографской краской. Показывая и объясняя мне весь процесс производства газеты и в то же время памятуя наказ Анны Ильиничны, Демьян Бедный держал меня за руку, не отпуская ни на шаг. И, несмотря на это, я всё-таки ухитрился где-то измазаться в краске, возвратился я из типографии сияющий и довольный. Анна Ильинична постоянно приносила с собой корректурные оттиски: при наборе нередко попадались пропуски, грамматические и другие ошибки, и она подолгу сидела вечерами над их правкой. Мне показалось, что это не так уж трудно: я частенько наблюдал за тем, как управляется Анна Ильинична с отпечатанными полосами, ставя условные значки в местах ошибок. — «Давайте я буду помогать вам! Я смогу тоже ошибки находить и исправлять, — вызвался я как-то в один из вечеров,— вот увидите, сумею!» В том, что я способен распознавать грамматические ошибки в тексте, Анна Ильинична почти не сомневалась. Как ни мала была моя помощь, в какой-то степени она уменьшала работу Анны Ильиничны. Я же в свою очередь страшно гордился тем, что помогаю ей. Да и себе нашел занятие. — «Ах ты, помощник мой! — улыбалась Анна Ильинична, видя, что уже поздно и я начинаю позёвывать. — Давай-ка я тебя уложу спать, довольно на сегодня!» Последние месяцы 1914 года ознаменовались несколькими заметными событиями в нашей жизни. Во-первых, кончились наконец скитания по комнатам. Мы переселились…

–

12 мая 2022 в 13:39

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

12 мая 2022 в 13:58

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

12 мая 2022 в 14:09

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«..На летние каникулы я был отпущен навестить своих родителей, живших в то время уже в Харькове. Отец по-прежнему служил дворником и зарабатывал 50 копеек, мать домохозяйничала, подрабатывая немного стиркой белья и зарабатывая ещё меньше. Сестра Варя успешно заканчивала своё образование в харьковской гимназии. Недели через две мы с сестрой выехали поездом в Саратов, где я после краткого пребывания в гостях у старшей сестры Шуры должен был сесть на пароход «Боярыня» и через Нижний Новгород и Рыбинск вернуться в Петроград. Путешествие по Волге, организованное Марком Тимофеевичем, было восхитительным. Под присмотром капитана, заботливого и славного Василия Ивановича Дурнева, я пользовался полной свободой и целые дни проводил на верхней палубе у штурвальной рубки. «Кругосветный» рейс по маршруту Петроград—Харьков—Саратов—Петроград близился к концу. Солнечным утром на перроне Николаевского вокзала меня встретила Анна Ильинична. Она с удовольствием отметила, что я хорошо загорел, окреп и даже как будто вырос, хотя и пробыл в отсутствии каких-нибудь полтора месяца. Марк Тимофеевич занимал в моей жизни особое место. До 1916 года ему, по существу, почти не приходилось жить вместе с семьёй. И тем не менее ни к кому и никогда я не был так привязан, как к своему приёмному отцу. Большой, простой и бесхитростный, он сумел прочно завоевать моё детское сердце. Обращался он со мной всегда запросто, как с равным, а в свободные часы любил подолгу рассказывать всякие занятные случаи из своей жизни. Родился Марк Тимофеевич 22 марта 1863 года в деревне Бестужевке Самарской губернии в крестьянской семье, принадлежавшей в течение столетия помещику Бестужеву. Семья отца Марка Тимофеевича ¬– Тимофея Елизарова – была многочисленной: 18 детей. Но выжили только трое: Павел, Марк и Александра. Павел остался на всю жизнь малограмотным: как старший из наследников, он обязан был заботиться о ведении отцовского хозяйства, а выучиться же посчастливилось одному Марку. Незаурядные способности позволили Марку успешно закончить в 1882 году самарскую гимназию. В аттестате зрелости, полученном им 25 июня, наряду с хорошими и отличными отметками, было особо отмечено: «За все время обучения... поведение его было вообще на 5, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ — 5, прилежание — 5 и любознательность, особенно к математике — 5». Накануне окончания Марком гимназии умер глава семьи Тимофей Васильевич, и перед Марком Тимофеевичем встал выбор: принять от старшего брата причитающуюся ему долю обширного хозяйства и заняться крестьянством либо отказаться от всего и продолжать образование. Он выбрал образование и, получив от крестьянского общества деревни Бестужевки так называемый «увольнительный приговор», поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. На время учения Марк Елизаров был исключён из крестьянского общества (по существовавшему в прошлом веке положению, крестьянин-землевладелец не имел права на высшее образование). Ему было выписано свидетельство о бедности, благодаря которому Марк был освобождён от платы за слушание лекций. Старший браг обязался содержать его на свои средства до окончания университета. Здесь, в Петербурге, в студенческом землячестве, объединявшем волжан, Марк Тимофеевич встретился и подружился с Александром Ильичем Ульяновым, а через него и с его сестрой Анной, учившейся тогда на Высших женских (Бестужевских) курсах. Весной 1886 года Марк закончил «полный курс наук по математическому разряду». На этом основании самарская казённая палата исключила «сына крестьянина Марка Тимофеева Елизарова из счёта душ по Самарской губернии с 1887 года». Трагические события 1 марта 1887 года — арест Александра Ильича и его казнь (8 мая), арест и высылка на 5 лет Анны Ильиничны, бывшей к тому времени официально невестой Марка, — не только не ослабили, но ещё более упрочили связь Марка с семьёй Ульяновых. Так как Александр Ильич умер, старшим мужчиной в семье стал следующий по старшинству – Владимир Ильич, который в качестве зятя Марка Тимофеевича принял сразу и стал поручителем. Женитьба на Анне Ильиничне состоялась 28 июля 1889 года. Свадьба носила более чем скромный характер. Венчание происходило в сельской церкви в присутствии членов обеих семей да поручителей за жениха и невесту. В брачном документе записано: «Поручитель по жениху потомственный дворянин Афанасий Феоктистов Чернышов и деревни Бестужевки бессрочно отпускной Андрей Исааков Спирин; по невесте—Самарского уезда деревни Бестужевки крестьянин Павел Тимофеев Елизаров и бывший студент Владимир Ильин Ульянов». С этого времени было положено начало тесной дружбе с «бывшим студентом» Володей Ульяновым, тогда — 19-летним юношей, под удивительным влиянием ума и силы убеждений которого впоследствии Марк Тимофеевич решительно и бесповоротно встал в ряды большевиков. Прекрасный математик по образованию и шахматист по призванию, Марк Тимофеевич не раз сражался на шахматном поле с таким сильным противником, как Владимир Ильич, а иногда и с самарскими шахматными «королями». С некоторой гордостью вспоминал он о своих победах над такими чемпионами МИРА, как Ласкер — в 1898 году и Чигорин — в 1899 году. Находившийся в то время в ссылке в Шушенском Владимир Ильич с азартом шахматиста следил за успехами зятя и писал ему в феврале 1899 года: «Разобрали и Вашу партию. Судя по ней, Вы стали играть гораздо лучше... А то ведь теперь страшно, пожалуй, и сражаться было бы с человеком, который победил Ласкера!» Некоторое время спустя в одном из писем к родным Владимир Ильич не без задора сообщал: «Прочел в «Русских Ведомостях», что Марк и Чигорина обыграл! Вот он как! Ну, сразимся же мы с ним когда-нибудь, ох сразимся!» Прекрасно осведомленные о родственных связях Марка Елизарова с семьей Ульяновых, власти пристально следили за его участием в революционном движении. Весной 1901 года Марк Тимофеевич получил первое боевое крещение, отсидев 8 месяцев в московской тюрьме, после чего был выслан на 2 года на родину, в Сызрань. С большим спокойствием и убеждённостью в правоте революционного дела писал Марк Тимофеевич…

–

12 мая 2022 в 14:18

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«Из своего путешествия Марк Тимофеевич привез много подарков и сувениров родным. Анна Ильинична долгое время носила в домашней обстановке японский халат — кимоно с широчайшими рукавами; бережно хранила она приобретенное мужем в Шанхае металлическое полированное зеркало с тисненными на обороте извивающимися драконами и легкий пальмовый индийский веер. Столы обоих супругов украшали изящные бронзовые и эмалевые китайские кувшинчики и вазочки, бронзовая скульптура слона с играющим у его ног китайчонком, олень из бронзы и прочее. В большом альбоме красовались многочисленные виды Шанхая, Гонконга, Сингапура, Александрии... Марк Тимофеевич имел самые поверхностные познания в языках. Французское произношение ему совсем не давалось. Сам он охотно и с добродушной улыбкой признавался в этом. — «Да и на что они мне? Я — русский мужик. А коли что, так Аня за меня добрых пять языков знает, больше чем нужно!» Действительно, Анна Ильинична владела французским, немецким, английским, итальянским и немного латинским языками. — «Но ведь вы путешествовали один, без нее? Вон в каких странах побывали за границей! Как же вы там разговаривали, коли ни одного языка не понимали?» — любопытствовал я. Марк Тимофеевич смеялся: — «Да так вот и разговаривал — слово по-немецки, слово по-французски, десять слов по-русски. А больше всё на пальцах объяснялся. Сам, правда, ничего не понимал, а меня — ничего, понимали как надо. Если что купить, так ничего нет проще: выбрал что нужно, деньги показал — и всё понятно без разговора. Голодным тоже не был: приду в салон обедать, в меню немножко разберусь, официанта, или боя, как их называют, подзову пальцем и пальцем в меню ткну. Он и несет что нужно без всяких слов». Выросший в старозаветной поволжской семье, Марк Тимофеевич навсегда сохранил в себе что-то чистое, стариннорусское, открытое. Любил рассказывать мне разные сказки и небылицы, невероятные истории, в которых трудно было отличить правду от выдумки. Пословицы, поговорки и прибаутки так и сыпались из него. В эти минуты я забывал обо всем, готов был слушать и слушать без конца. Только просил: - «Расскажите еще!» Тогда Марк Тимофеевич, чтобы отвязаться, начинал серьезным тоном: — «Жили-были старик со старухой...» Я весь превращался в слух и внимание, глядя ему в рот, а он, улыбаясь одними глазами, продолжал: — «Детей у них не было, а третий сын был дурак!» Я вскакивал и возмущался: — «Как так, детей-то ведь не было, неправда!» — «Не любо, не слушай, а врать не мешай. На то она сказка, хочешь — верь, не хочешь — не верь!» Рассмешит, бывало, какой-нибудь шуткой-прибауткой. Я заливаюсь, а Марк Тимофеевич возьмет и поддразнит: «бре-ке-ке!» — и я еще пуще закатываюсь. Иногда, вставая из-за стола, произносил: — «Много ли человеку надо, поел — да и сыт!» — Или: — «Никто не видал, как бог напитал!» Я немедленно вмешивался: — «А вот и неправда, все видали, и я видел!» — «А кто и видел, так не обидел!»—продолжал в том же тоне Марк Тимофеевич. Придраться больше было не к чему... Из всех поэтов он больше всех любил Некрасова, «мужицкого поэта», небольшой гравюрный портрет которого всегда украшал его письменный стол. Иногда, словно откликаясь на свои собственные мысли, вдруг начинал при мне декламировать добролюбовское: «Милый друг, я умираю/ Оттого, что был я честен,/ Но зато родному краю,/ Верно, буду я известен...» — «Марк! — немедленно откликалась Анна Ильинична.— Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты эти похоронные стихи читаешь. Ну что ты их Горке декламируешь, разве он понимает их?» — «Ну ладно, не буду! — спокойно соглашался он.— Давай тогда я тебе загадку в стихах загадаю. Старинную. Сам Василий Кириллович Тредьяковский сочинил, еще при Екатерине Великой. Угадаешь — пятачок на мороженое дам, — и оглядывался, понизив голос, как бы не услышала Анна Ильинична, не поощрявшая баловства деньгами: «Стоит древесно,/ К стене примкнуто;/ Звучит чудесно,/ Быв пальцем ткнуто», — «Ну, положим, вряд ли чудесно зазвучит, если будет ткнуто,— иронически отзывалась Анна Ильинична,—с этим «древесно» надо понежнее обращаться». — «Ну зачем же вы помогаете! — возмущался я. — Я сразу теперь угадал, что это — фортепьяно! Не дали самому подумать!» Несмотря на возражения жены, Марк Тимофеевич любил побаловать меня. И сам испытывал при этом явное, искреннее удовольствие. Вскоре после нашего переезда в Петроград сводил он меня в магазин и там одел с головы до ног во все новое. Не любил ничего наполовину делать: если задумывал что-либо, то тут же и осуществлял свой замысел. Однажды, вернувшись из дальней сибирской командировки, привез в подарок к моему дню рождения настоящие часы — маленькие, с циферблатом рубинового цвета и золотыми ажурными стрелками. Анна Ильинична пожурила по привычке мужа за дорогой подарок, но, прочитав фирменную надпись «Bonheur», что означает — счастье, умилилась сама и сказала растроганным голосом: — «Ну, Горочка, береги всегда этот подарок! Всю жизнь береги, это — твое счастье!» Одевался Марк Тимофеевич всегда аккуратно, но строго. Его единственными украшениями были серебряные запонки, сделанные из настоящих персидских монет с изображением льва, меча и солнца, да массивное золотое обручальное кольцо, которое он носил, никогда не снимая, на указательном пальце левой руки. Добродушный и простосердечный по натуре, Марк Тимофеевич даже во время болезни терпеть не мог ни докторов, ни лекарств, лечился горчичниками или просто отлеживался два-три дня. От предлагаемых всяких лекарств и пилюль решительно отмахивался, приводя излюбленную им поговорку: «Не слушай докторов — и будешь здоров» или: «Доктор и аптека только губят человека». Если у Марка Тимофеевича расшатывался или заболевал зуб, он шел в ванную комнату и там собственноручно и безжалостно выдирал его, невзирая на уговоры полечить зуб у врача. Марк Тимофеевич никогда в жизни не курил и не признавал спиртных напитков, разве что за редким исключением, по случаю особого торжества. Таким особым торжеством, между прочим, были традиционные студенческие вечеринки. Где бы ни находились бывшие студенты, окончившие Петербургский университет еще в 1886 году, ежегодно весной, в…

–

10 мая 2022 в 11:07

  • Воркута
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться
Опять нахваливают. Забыли упомянуть, что он не стеснялся фотографироваться в местах, где его портреты висели.

–

10 мая 2022 в 11:09

  • Воркута
  • Пожаловаться
Аноним, Так правильно, инициатива народная – куда её денешь? Ленин, скажем так, относился к этому равнодушно, мол вешайте если хотите. Ну не будет же он ходить сдирать как в детском саду? Повесили и повесили. Это же не как при Сталине «Попробуй не повесь».

–

10 мая 2022 в 11:12

  • Воркута
  • Пожаловаться
Аноним, ну и что? Если народ его любил, то вот, и вывешивали его портреты. Главное здесь то, что это не по его инициативе! Как вам не покажется странным, но по утверждению современников к 1920 году в стране не было издано даже одной, пусть самой краткой, биографии Ленина, поэтому даже ближайшие партийные товарищи были не в курсе о предстоящем его 50летии... Всё было тихо, пока на закрытии съезда, а это было 5 апреля 1920 года, внезапно один из делегатов не упомянул об этой дате. Что тут поднялось! Дело в том, что съезд уже заканчивался, Ленин выступил с кратким заключительным словом и покинул трибуну (смылся), председательствовавший на заседании Г.И. Петровский только собрался объявить о закрытии, как на трибуну повалили делегаты и стали звать Ленина назад. Он пришёл. И тут началооооось. Каждый из делегатов хотел произнести, даже не только самому юбиляру, а вообще всем-всем-всем присутствующим слова, полные любви и благодарности к своему вождю. Потом они начали очень долго ему аплодировать. Поскольку успокоить их было невозможно, Ленин попросту вышел из зала. Когда овации закончились, он зашёл обратно и начал произносить доклад по военному вопросу. Ну и что вы думаете? Как только он закончил, в его адрес опять посыпались славословия и поздравления вперемешку с благодарностью и тд. Делегат съезда Волин вспоминал так: «Ленин сначала насторожился, а затем стал слушать ораторов с явным нетерпением. Весь его облик выражал глубокое недовольство происходящим. Он резко вышел из-за стола президиума, быстрыми шагами покинул президиум и через секретарскую комнату направился на третий этаж к себе». Вы наверное думаете, что всем делегатам сразу стало неудобно, и они заткнулись и разбежались? Ага, щаззззз! Можно подумать, что всем на это было наплевать. Народ всё также рвался на трибуну и высказывать свои поздравления вождю так, чтобы их было слышно во всём здании. Через некоторое время от Ленина начали поступать коротенькие протестующие записки, типа, а не пора бы взяться за работу и мол хватит его восхвалять. Съезд на них не реагирует, шоу продолжается... Ленин звонит и вызывает к себе председательствующего Петровского, что-то не очень лицеприятное ему сказал. И как утверждают свидетели: «Через несколько секунд к столу президиума вернулся расстроенный Петровский и при стихшем зале сообщил, что Владимир Ильич устроил ему «нагоняй», что он решительно настаивает на «гильотинировании» этого «безобразия», на прекращении этого «хвалебного словесного потока».Но «безобразие» это, естественно, продолжалось. Выступают М.И. Калинин, Е. М. Ярославский, Ф. Я. Кон, И.В. Сталин, С.М. Будённый и многие другие. Никто на этот раз не хочет подчиняться, и они продолжают этот поток восхваления Ленина, несмотря на то, что Ленин назвал это безобразием. Восторженные речи льются от всего сердца, со всех сторон несутся здравицы Владимиру Ильичу». Угомонились делегаты 9 съезда в конце концов тогда, когда они в отсутствие Ленина вынесли «постановление об издании Полного собрания сочинений В.И. Ленина». Кому это было сделано в подарок, я не знаю, но история на этом не закончилась. Делегаты понимали, что Ленину не нужно собрание его сочинений, но зато оно нужно было им. Узнав на съезде о предстоящей юбилейной дате, зашевелились также члены местного Московского комитета партии, в чей состав входил и сам Владимир Ильич. Уже ближе к дате, а вернее 23 апреля, руководство Совета решило устроить чествования Ленина, пригласили однопартийцев и зашифровали это мероприятие названием — «коммунистический вечер», чтобы Ленин не догадался ни о чём. Как положено, разбили вечер на два отделения. Первое – торжественное и второе – концерт. Зная Ленина, как облупленного, его на первое даже не пригласили, поскольку в таких случаях Ленин спрашивает: «Сколько будет длиться торжественная часть? На неё я не приду». То есть они праздновали его юбилей несмотря на его отсутствие. А вот воспоминания Мясникова: «Разумеется, мы об истинных целях «вечера» не сообщили ему, назначили на вечер большое собрание членов московской организации, пригласили для изложения своих воспоминаний о Ленине – Каменева, Сталина, Горького и других, устроили музыкальное отделение с лучшими номерами (товарищ Ленин очень ценил игру страдивариусов и исполнение на рояли), и, когда провели первое отделение, т. е. воспоминания о Ленине, я позвонил товарищу Ленину по телефону и попросил его приехать на собрание». Ленин предупредил, что ни за что не приедет, если там начнут опять его расхваливать. К телефону подошёл Сталин, и Ильича уверили в обратном, и только тогда он приехал. Ну конечно, народ бросился толпой его встречать ещё на улице, затащили его на сцену и попросили сказать несколько слов. Ленин был жутко раздражённый этим всем. Он взглянул на Сталина, который по телефону наплёл, что «никаких славословий в честь юбилея не будет», а Сталин стоял хлопал и улыбался, мол «извините, без поздравлений никак – ибо это воля делегатов». Ну Ленин выдохнул, и выдал несколько слов и еле держась от того, чтобы не опоносить эту их инициативу. Всего лишь в одном предложении Ленин заключил всю благодарность: «Товарищи! Я прежде всего, естественно, должен поблагодарить вас за две вещи: во-первых, за те приветствия, которые сегодня по моему адресу были направлены, а во-вторых, ещё больше за то, что меня избавили от выслушания этих юбилейных речей». Ну а всё остальное было посвящено другому, по его мнению, более важному, чем его юбилей. Эта была короткая речь, направленная против славословий, против зазнайства. Ленин предостерёг всю партию в целом и каждого партийца в отдельности от опасности попасть в положение зазнавшихся. Сам Ленин назвал такое положение – «довольно глупое, позорное и смешное». А затем Ленин достал один листочек. Это была карикатура, изображающая празднование подобных юбилеев. Он подарил эту карикатуру всем присутствующим. Кто-то осторожно решил высказаться насчёт того, что юбилей всё же стоит отпраздновать... Ну и, естественно, Ленин насколько мог мягко объяснил, что «в нынешних условиях не до юбилеев». Потом был концерт, на который были приглашены любимые артисты, Ленин…

–

10 мая 2022 в 14:51

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Аноним, Это не мы нахваливаем, это его современники. Тут же в основном цитаты. Так что не придеретесь, анон. Вообще, несмотря на то, что Ильич был постоянно чем-то занят, он умудрялся находить время для смеха и для своего племянника Георгия: «Я очень любил сопровождать Владимира Ильича в его поездках куда-либо, и нужно сказать, что он редко мне в этом отказывал. Увидев у подъезда Совнаркома знакомую огромную машину «Делоне-Бельвиль» с неизменным шофёром Степаном Казимировичем Гилем и выходящего из дверей Владимира Ильича, я прибегал к нему и спрашивал: — «Владимир Ильич, вы куда это?» Он называл какой-нибудь профсоюзный съезд или митинг. — «Можно и мне с вами?», спрашивал я. — «Ну, поедем, коли хочешь. А ничего, что я не скоро обратно? Аня тебя ругать не будет за долгое отсутствие?» — «Да нет, ничего, не будет. Я ведь скажу, что с вами ездил!» — И забирался в автомобиль. Анна Ильинична, конечно, и не подозревала, куда я исчез (Я вечно где-то пропадал – либо исследовал Кремль изнутри, либо бегал по кабинету Владимира Ильича вместе с Яшей Джугашвили). И вот мы поехали. Я вошёл следом за Владимиром Ильичем в зал, где он должен был выступать. Вместе с Владимиром Ильичем мне пришлось побывать на Шестом и Седьмом съездах Советов в Большом театре. Во время заседания я устраивался в крайней ложе у самой сцены, так называемой директорской, и, сидя там, не сводил глаз с Владимира Ильича. Я сидел там с гордым видом, что я – племянник вождя. Владимир Ильич сидел совсем близко, в президиуме, в каких-нибудь десяти шагах от меня, на крайнем стуле, поближе к трибуне, и, прислушиваясь к выступлению очередного оратора, быстро набрасывал что-то карандашом в небольшом блокноте, держа его на коленях. Время от времени Владимир Ильич взглядом подзывал меня к себе. Через кулисы, я подходил к нему на сцену, и он, вырвав листок из блокнота, поручал мне передать записку тому или иному товарищу, а я с воодушевлением бежал выполнить это поручение. Я с величайшим удовольствием исполнял эти маленькие поручения, радуясь тому, что и я хоть чем-нибудь могу быть полезным, оказать хоть маленькую услугу дорогому для меня человеку. Мне прочно врезалось в память то обстоятельство, что, где бы Владимиру Ильичу ни приходилось бывать, он не был никогда один, отделён, изолирован. Наоборот, его постоянно окружали люди. К нему свободно и беспрепятственно мог подойти абсолютно любой человек, обратиться к нему, заговорить с ним, и Ленин охотно откликался, охотно говорил с каждым и сам засыпал своего случайного собеседника вопросами. Люди всей душой стремились к Ленину. Ещё более страстно стремился к ним и он сам. В этом было проявление настоящей, тесной, нерасторжимой связи вождя с массами, с народом. Этим он становился близким и родным народу, недаром и называли его в народе так любовно и просто: «наш Ильич». Хочется привести высказывание старого большевика В. Антонова-Саратовского об исключительной человечности Владимира Ильича: «Владимир Ильич с необычайным вниманием, с замечательной чуткостью и глубоким интересом относился к каждому трудящемуся человеку. Для него не было так называемых неинтересных людей. Он в каждом находил денное. Вокруг Ленина всегда была атмосфера товарищества. Ленин никогда не подчеркивал своего превосходства. В беседе с ним забывалось, что перед тобой человек, занимающий высокий пост... Мы все видели в Ленине большого человека и мудрого друга...» Многочисленные выступления на митингах, съездах, с балкона Моссовета, на огромной Красной площади, где многие десятки тысяч людей в мёртвой тишине жадно ловили каждое слово вождя, стоили ему огромной затраты физической и нервной энергии, но в своем святом служении народу Владимир Ильич не считался ни с силами, ни со здоровьем, отдавая себя всего, без остатка... В первые годы после революции Москва сильно страдала от недостатка продовольствия. Рабочий класс, все население столицы жили впроголодь. Не намного лучше жилось тогда и в Кремле; вожди революции делили невзгоды со всем народом. В эти трудные времена народ не забывал своего Ильича. С трогательной любовью, порой урывая от самих себя, отсылали люди скромные продовольственные посылки по адресу: Москва, Кремль, товарищу Ленину. Владимир Ильич был настолько щепетильным в таких делах, что наотрез отказывался пользоваться какими бы то ни было льготами или привилегиями, особенно в питании. Забывая о себе, Владимир Ильич всегда осторожно, но заботливо выспрашивал, достаточно ли обеспечены другие товарищи продуктами питания, особенно семейные, не бедствуют ли, не испытывают ли нужды, и делил между ними получаемые посылки. Не менее других, если, пожалуй, не больше, беспокоился и заботился Владимир Ильич о детях. Невозможно в связи с этим не вспомнить замечательную историю одной продовольственной посылки, собранной в подарок Ленину рабочими Московско-Курской железной дороги. Вот что рассказывается о ней в воспоминаниях железнодорожников: «...принесли из дому, что у кого было самого лучшего припасено — пакетики сахару, риса, пшена, гороха, сушёной воблы. Но по тем временам самым драгоценным в посылке был большой окорок. В общем, получилась посылка пуда на три. ...Так с двумя мешками и пришли мы в Кремль. Спрашивают нас: — «Что несёте, кому?» — «Так и так, — говорим, — посылку Ленину от рабочих вагонных мастерских». Проверили, что в мешках, и пропустили нас. ...Только мы уселись, открылась входная дверь, вошел Владимир Ильич. Увидев нас, он поздоровался и спросил: — «Откуда, товарищи?» Мы встали. Указывая на мешки, я сказал: — «Это, Владимир Ильич, для вас продовольственная посылка... Рабочие от всей души просят принять её». Ленин тепло взглянул на нас и промолвил: — «Хорошо, товарищи, очень хорошо. Большое вам спасибо!..» И неожиданно для нас обратился к секретарю: — «Примите, пожалуйста, посылку у товарищей, сделайте опись, и немедленно отправьте всё в детский интернат...» Старый беспартийный кузнец Захаров, выслушав рассказ об этом, сказал: — «Беречь нам надо Ленина пуще своего глаза. Такие люди, как он, в тысячу лет один рождаются...»...» Приведённый случай был далеко не единичным: он был лишь одним из многих…

–

10 мая 2022 в 14:54

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«...Стоит ли говорить, что при такой непосильной нагрузке и огромном напряжении сил Владимир Ильич нуждался в серьезном отдыхе? Однако он был слишком строгим по отношению к себе. В рабочие дни он разрешал себе лишь небольшие передышки. Пользуясь автомашиной, Владимир Ильич любил раз в неделю один выехать за город, чтобы просто побродить в одиночестве и подышать чистым воздухом. Прогулки эти, как правило, были очень короткими, не более полутора часов. Он частенько звонил по телефону к нам на квартиру (в 1919 году мы переехали из Кремля и жили на Манежной улице, близ Троицких ворот) и предлагал: — «Анюта, хотите с Горой прокатиться за город? Я подъеду за вами через несколько минут». Услышав предупредительный гудок автомобиля внизу, я выскакивал на балкончик, махал рукой сидевшему в машине Владимиру Ильичу и одним духом слетал по лестнице с четвертого этажа внизу нему. Следом неторопливо спускалась Анна Ильинична, и мы отправлялись за город. Москва тех времён не была такой необъятной, как сейчас, и пригородные сосновые и берёзовые рощи начинались близко, сразу же за кольцом Окружной железной дороги. Там, в районе Покровского-Стрешнева или Серебряного Бора, мы выходили из машины и углублялись в прохладную тенистую рощу. Анна Ильинична была страстной любительницей собирать цветы. Я охотно помогал ей в этом. Владимир Ильич отделялся от нас и потихоньку, сняв кепку, расстегнув пальто и заложив руки за спину, прогуливался в стороне между деревьев, о чём-то задумавшись. Мы в это время не подходили к нему, предоставляя ему полную возможность побыть наедине со своими мыслями: в этом и состоял краткий будничный отдых Владимира Ильича – бродить в уединении с природой и со своими мыслями. Вот мы возвращаемся домой, а Владимир Ильич уйдёт в свой кабинет и снова, освеженный небольшой прогулкой, засядет за прерванную работу до поздней ночи... Раз в неделю, по субботам, совершались поездки в Горки на всё воскресенье. В этих поездках принимали участие все или почти все члены семьи Владимира Ильича, в том числе и возвратившийся в 1921 году из Крыма Дмитрий Ильич. В ясные воскресные дни иногда устраивались общесемейные вылазки в окрестные леса. Владимир Ильич с братом Дмитрием часами неутомимо бродил по лесу, охотясь за зайцами и пернатой дичью. Владимира Ильича привлекала не столько перспектива подстрелить дичь, сколько сама охотничья обстановка, полная отдыха и свежих впечатлений, возможность на время забыть о работе и побыть среди природы. Время от времени, правда, у нас устраивались и чисто охотничьи экскурсии, с выездом куда-нибудь за добрую сотню километров, с ночёвками вповалку в сарае на охапках душистого сена, в компании с завзятым спортсменом и альпинистом, народным комиссаром Николаем Крыленко. На время подобных экскурсий к Владимиру Ильичу специально прикомандировывали дядю Мишу — Плешакова, подсобного рабочего гаража Совнаркома. Это был заядлый охотник, знавший все ближние и дальние места, где гнездилась интересующая охотников дичь. Владимир Ильич целиком подчинялся охотничьему авторитету дяди Миши и требовал того же от остальных своих спутников. Одним из любимых развлечений Владимира Ильича в Горках была игра в городки на большой аллее у двух старых дубов. В этой увлекательной и полезной игре вместе с сотрудниками охраны и шофёром часто с удовольствием принимал участие Владимир Ильич, чуть реже —Дмитрий Ильич, который игре в городки больше предпочитал посидеть с удочками на пруду. И при этом, как и на охоте, забывалось различие в возрасте, в положении. Все держались свободно, как равные между собой, не было и тени чинопочитания и низкопоклонства, которых Владимир Ильич терпеть не мог. В предобеденные часы в летнюю пору Владимир Ильич отправлялся купаться на берег реки Пахры, протекавшей в одном-полутора километрах от «большого дома» в Горках. Спустившись с обрывистого берега к лодке, Владимир Ильич усаживался за вёсла, и мы переезжали на луговую сторону. Быстро раздевшись, он со всего размаху очень быстро бросался в воду, подымая тучу брызг, нырял с головой и плыл, высоко и сильно взмахивая руками, уплывая очень далеко. Едва я только присоединялся к нему, как начиналась наша неизменная игра в кошки-мышки. «Мышкой», конечно, всегда оказывался я, ибо никто из наших знакомых не мог состязаться с Владимиром Ильичем в искусстве плавания – он всегда был первым. Повернувшись ко мне с угрожающими возгласами, он бросался в погоню: мгновенно настигнув, с хохотом окунал меня с головой в воду до тех пор, пока я не запрашивал пощады. Сменив гнев на милость, победитель великодушно отпускал меня с миром, и я, пыхтя и отплевываясь, плыл рядом с ним к берегу. Накупавшись и вдосталь нарезвившись, одевались, переезжали обратно через реку и возвращались домой к обеду шумные и проголодавшиеся. — «Товарищ Мария, давай обедать скорее, мы с Горкой голодные!» — торопил Владимир Ильич сестру, усаживаясь на своё место в конце стола. Шутя, он всегда выговаривал её имя с ударением на последнем слоге. В летние месяцы стол накрывали обычно на веранде, выходившей в сторону тенистого парка и хорошо защищённой от солнечных лучей. После обязательного «мёртвого часа» там же устраивали чай. Владимир Ильич имел привычку со стаканом чая в руке без конца мерить шагами веранду взад и вперёд, о чём-то раздумывая. Мы старались в эти минуты не отвлекать его разговорами. Напившись чаю и поблагодарив ласково «главную хозяюшку», Владимир Ильич уходил к себе и принимался писать, превращая воскресенье в будний день. Небольшие загородные прогулки Владимир Ильич любил и в зимнее время. Анна Ильинична и я неоднократно принимали участие в этих выездах по его приглашению. Однако не всегда прогулки проходили удачно. Так, однажды Владимиру Ильичу захотелось побывать на Воробьёвых горах — любимое им место, откуда открывается красивая панорама Москвы. В начале обратного пути тяжелая машина, имевшая парные задние скаты, прочно застряла в неокрепшем снегу. Около двух часов провозились мы, то расчищая лопатой тропу, то раскачивая машину втроем — шофер Гиль, Владимир Ильич и я, пока выбрались на наезженную и твердую дорогу. Такие непредвиденные…

–

10 мая 2022 в 14:57

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

10 мая 2022 в 15:01

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«...Зимой 1919/20 года в школе, где я учился, была создана впервые комсомольская ячейка из 32 человек, ядро которой составили кремлёвские комсомольцы. Секретарем ячейки оказался старший сын Троцкого Лев, учившийся в одном классе со мной. Неприятным свойством нового секретаря (сына Троцкого) было его непревзойденное честолюбие. Неплохо развито́й политически, он чувствовал в этом превосходство над остальными и стремился подавлять других своей начитанностью. Массово-политическую работу в ячейке Троцкий-младший подменил своим грубым единоличным командованием без всякого такта и смысла. Деятельность в ячейке была сведена к голой политике, что и привело к тому, что ячейка изолировала себя, замкнулась в своей скорлупе. Настоящей связи с остальными учащимися не было, а отсюда— не было и никакого роста организации. Увлечение политикой было чрезмерным и нелепым, если принять во внимание, что средний возраст комсомольцев не превышал 16 лет. В конце учебного года между мной и грозным секретарём Троцким-младшим произошёл такой разговор: — «Слушай, Елизаров, тебе поручается на ближайшем заседании ячейки прочитать реферат на тему: «Крах капитализма и рабочий класс». — «Да ты же знаешь, что я не разбираюсь в таких серьёзных вещах, — возразил я, — а потом, сейчас же конец года, мне нужно большое сочинение по литературе писать. Что мне из-за твоего реферата на второй год, что ли, оставаться?» — «Не́чего там особенно разбираться, — авторитетно заявил Лёвка Троцкий, — возьми «Азбуку коммунизма» и спиши оттуда. Не сделаешь реферат, выговор влепим, так и знай!». Я поначалу отказался. Я пошёл советоваться к Владимиру Ильичу. Владимир Ильич сказал мне: «Я бы на твоём месте между политикой и литературой выбрал бы, несомненно, литературу. А то, что ты не списываешь, заслуживает уважения». Чуть позже Лёва Троцкий переспросил меня и повторил свою угрозу комсомольским выговором. Я всё же наотрез отказался, сказав, что списыванием не занимался и заниматься не буду и что считаю глупым делать доклад на такую тему, в которой мало что смыслю. Обещанный Троцким выговор я вскоре заработал, зато за успешное школьное сочинение на тему о масонстве получил отличный отзыв и перешёл в следующий класс. Что же касается «грозного» секретаря Троцкого, то политическая броня не застраховала его от провала в учёбе: младший Троцкий оэв результате остался на второй год. Впрочем, осенью он как-то сумел выкрутиться и сохранил своё место в классе. В стенах школы нередко происходили диспуты на чисто политические темы, на которых выступали специально приглашённые ораторы из числа старших учащихся, отстаивающих разные политические программы и взгляды. Ораторам было по 20—22 года; молодёжь с любопытством наблюдала за их словопрениями и за тем, как они с азартом громили друг друга с классной кафедры, но ничего полезного не приобретала. В упоении властью секретаря Лёвка Троцкий не замечал, что его грубые замашки отпугивают учащуюся молодёжь от комсомола. Гораздо больше способствовали дружбе и сплочению школьные вечера самодеятельности, спектакли и тому подобные мероприятия. Прекрасным, например, был вечер, посвящённый памяти Льва Толстого: ставились отрывки из пьес, выступали чтецы и декламаторы. Школьный зал был украшен художественными плакатами на толстовские темы, исполненными нашим художником Николаем Владимирским. С успехом прошла также постановка на школьной сцене «Принцессы Турандот» с участием наших сверстников, сыновей известных артистов — Евгения Москвина и Серёжи Вахтангова. В конце 1921 года наш Троцкий-младший назначил комсомольское собрание почему-то не в стенах школы, а на квартире у нашей одноклассницы Нины Даниловой. Явка на собрание была стопроцентной. Не избирая президиума, Троцкий-младший прочёл доклад по поводу шедшей в ВКПб тогда дискуссии о профсоюзах, по существу, выступил с пропагандой взглядов троцкистской оппозиции, не потрудившись даже осветить позицию Ленина и большинства партии в этом вопросе. По окончании докладчик, он же председатель собрания Лёва Троцкий, безо всякого обсуждения доклада поставил на голосование: кто за позицию Троцкого по вопросу о профсоюзах? Не поняв и наполовину политической сущности дела, тем более что о ленинской позиции умышленно даже не было упомянуто, большинство механически подняло руки. На губах Лёвки блуждала торжествующая улыбка. — «Кто против?» Поднялись две руки: Николая Владимирского и моя. Злобным тоном Лёвка обратился почему-то только ко мне: — «Мотивируй, почему голосуешь против большинства?» — «Нечего мне мотивировать, — ответил я, — и ни причём тут твоё большинство. Я считаю правильной только линию Ленина и против неё никогда не пойду». Побледнев от злости, Лёвка выкрикнул: — «Я буду ставить вопрос о твоём исключении из ячейки!» — «Ставь, пожалуйста, но по-тво́ему всё равно не будет!» На собрании я вёл себя храбро, но когда вскоре тем же большинством был исключён из ячейки, у меня всё-таки на душе кошки скребли. Мне было обидно, когда я поведал Анне Ильиничне о постигшей меня неудаче: — «Нет, просто зло берёт на то, что я ещё не так политически силен, чтобы бороться с ним! А что теперь Владимир Ильич скажет?», — и я вопросительно взглянул на Анну Ильиничну. Анна Ильинична ответила мне мне словами сочинённого ею стихотворения. «Всё в мире зреет постепенно, Даётся лишь одной борьбой; Чего ты хочешь непременно, За то борися всей душой. За всей истории идеи, За всякий в мире идеал Боролся смело, не робея, Тот, кто прихода их желал!» — «Я думаю, Горушка, что и Володя на моём месте сказал бы приблизительно то же, что и я», — добавила она, чтобы успокоить меня. Оказалось, что она не ошиблась. Когда я несколько дней спустя зашёл, как обычно, в кабинет Владимира Ильича, он встретил меня как-то особенно внимательно и приветливо. Я догадался, что Владимир Ильич знает уже о моём исключении из комсомола, и после одного-двух наводящих вопросов он сказал: — «Ничего, пусть это тебя сильно не смущает. Против всех говоришь, вместе с Колей голосовали? Здорово! А сейчас не изменил своего мнения? Нет? Считаешь, что правильно поступили? Вот это важно; а то, что вы вдвоём оказались как бы в…

–

10 мая 2022 в 19:06

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«..Летним днём 1920 года раздался звонок у парадной двери. Как всегда, промчавшись по коридору, я открыл дверь. Передо мной стоял неожиданный гость — Владимир Ильич. Он не бывал ещё ни разу в нашей квартире на Манежной улице. — «Анюта дома?» — спросил он, заходя в переднюю. — «Дома, дома, пойдёмте», — потащил за руку я его в комнаты, сияя от радости, и закричал: — «Анна Ильинична, смотрите, кто к нам пришел!» Анна Ильинична поспешила навстречу из своей комнаты и, увидев брата, нежно обняла его и поцеловала. Держа в одной руке какую-то книгу, Владимир Ильич поцеловал сестре руку и обнял второй рукой её так, что Анна Ильинична слегка оторвалась от пола, и они подошли к дивану и сели. — «Как же это ты, Володюшка, хоть бы позвонил, что собираешься нас навестить. Ведь мог и не застать случайно», — сказала Анна Ильинична. — «Да что же предупреждать, не на званый пир же пришёл, да и рядом совсем. Я ведь случайно. Вышел прогуляться да и махнул от своей охраны через Троицкие ворота. Зашёл поглядеть, как вы устроились», — возразил Владимир Ильич, осматриваясь, и шутя добавил: — «Да вы, я вижу, куда просторнее живёте, чем мы на своей верхотуре!» И я тут вмешался в разговор: — «А что, переселяйтесь к нам! Мы вам самую большую комнату отдадим, да ещё с какой картиной! Уральские горы!», но в этот момент раздался снова звонок. Анна Ильинична насторожилась и встревожено посмотрела на брата, который вдруг весело расхохотался, закинув голову. — «Ты что, Анечка? Держу пари, что это мои «хвосты» потеряли меня в Кремле и теперь разыскивают! Узнай там, Гора, кто это?» Мы его, конечно, поняли: «хвостами» он иронически называл свою охрану, с присутствием которой после покушения в 1918 году ему пришлось мириться, хотя он по-прежнему ворчал и считал её вовсе ненужной. Действительно, когда я спросил через дверь: «Кто там?» — послышался голос Роберта Габалина, начальника охраны: — «Это я, Гора!» Я открыл дверь. Роберт встревоженным голосом спросил: — «Скажи, пожалуйста, Владимир Ильич у вас?« — «Здесь, у нас. Он только несколько минут как пришёл». — «Ну, слава богу, а то мы с ног сбились, потеряли его. Понимаешь, взял и ушёл потихоньку из квартиры через чёрный ход, а наши ребята не проследили и потеряли его из виду. Хорошо, догадались у часовых спросить в Троицких воротах. Ты ему ничего не говори, что я здесь», — попросил Габалин, но я не выдержал и рассмеялся. — «Да он сам раньше нас догадался, что это вы его разыскиваете, кто ещё может быть?» Выслушав мой рассказ о его поисках, Владимир Ильич только посмеялся. Анна Ильинична стала ругать брата за его пренебрежительное отношение к своей безопасности. На его жизнь покушались не раз. Время было тревожное, обстановка — напряжённая, опасность подстерегала всюду. Иностранные и белогвардейские агенты шныряли по Москве, учиняя диверсии, совершали убийства партийных и государственных руководителей, дипломатических представителей. Был случай, когда бандиты напали на машину Ильича в Сокольниках, на окраине Москвы, высадили всех и уехали, к счастью никого не тронув. В другой раз, это было при мне, мы ехали в Горки в большой открытой семиместной машине. Впереди сидели шофёр Степан Гиль и Роберт Габалин; на приставном кресле, как всегда, Владимир Ильич — это было его излюбленное место, — на заднем сиденье располагались Мария Ильинична и я. При выезде на Серпуховское шоссе у деревни Нижние Котлы, перед железнодорожным мостом, дорогу машине преградила группа вооружённых лиц, одетых в штатское, и, когда мы остановились, потребовала документы. Шофёр тихо сказал одному из них, видимо старшему, подошедшему к машине с револьвером в руке: «Это — Ленин! Пропускайте!». И тот вооружённый человек крикнул своим: — «Отставить, товарищи!», чтобы они опустили оружие, и, сунув голову под брезентовый верх, узнал Ильича. — «Простите, товарищ Ленин, что задержали вас; рабочий патруль, проверяем... мало ли кто!..» Мы спокойно тронулись дальше в путь, и я заметил при этом, как Мария Ильинична прятала в сумочку небольшой дамский браунинг: она уже была с опытом от прошлого раза с бандитами, и на этот раз готова была с оружием защищать своего брата. Тем временем я жил в Кремле, и периодически мне становилось скучно. Вообще я был понятливый, однако часто позволял себе вольности. Один раз я устремился в кабинет к Владимиру Ильичу, но меня не пустили чекист по пути. Он сказал, что товарищ Ленин занят. А я наглым образом проскользнул и стал убегать от погони. Я бесцеремонно вбежал в квартиру Ленина и направился в его кабинет, а чекист не отважился за мной туда пройти. Я заглянул в кабинет Владимира Ильича, а он стоял у окна, оперевшись рукой на стену, а вторую руку заложив в карман брюк. И тихо подкрался и решил резко повиснуть на его руке, на которую он опирался, как на турнике. Я подпрыгнул и повис всем весом, а рука Владимира Ильича оставалась на месте и даже не сдвинулась под тяжестью. Владимир Ильи повернулся и улыбнулся. Он сказал, заметил меня с самого начала в отражении стёкол. Я засмеялся и продолжал висеть на его руке, полностью оторвавшись от пола и раскачиваясь. Только потом я вспомнил: это же я качался на той руке, которая когда-то была ранена! Я спрыгнул и испугался – вдруг хуже сделаю. Владимир Ильич только ещё больше захохотал и спросил, сколько же я вешу. «Пятьдесят!», сказал я. Ильич ответил: «Ну что ж, я этого как-то не заметил. Никакого дискомфорта не почувствовал. Можешь ещё покачаться», и оставил руку в том же положении. Я покачался немного и предложил Владимиру Ильичу пойти попить чаю...».

–

10 мая 2022 в 19:07

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«...Владимир Ильич был неизменно аккуратным и строгим, требовательным как по отношению к окружающим работникам, так и к самому себе. Он мог быть справедливо жёстким и суровым, когда этого требовали интересы революции, интересы государства. Например, когда работники допускали серьёзную халатность или замедляли общий процесс, то, конечно, Владимир Ильич был с ними строг. Но как только работники исправляли положение, они неизменно слышали похвалу от него. В нём совершенно отсутствовали элементы эгоизма и честолюбия: Ленин оставался простым и для всех доступным. Его обращение с людьми покоряло своей непосредственностью; его личная скромность, чуткость и заботливость до мелочей заслуживают того, чтобы быть примером для любого работника — большого и малого. Все, кому привелось в жизни хоть раз встретиться с Лениным и побеседовать с ним, с необычайной теплотой вспоминают о его чуткости и заботливом отношении к человеку. Курсант Барменков, который нёс в Кремле караульную службу, получил летом 1921 года письмо от своих родителей, тамбовских крестьян. В письме они сообщали, что их постигло несчастье: во время пожара сгорела хата, и в огне погибло всё имущество. Расстроенный Барменков написал письмо Ленину о помощи и попросил своего друга Шлика, исполнявшего обязанности разводящего кремлёвский караул, попробовать передать письмо родителей и его заявление товарищу Ленину каким-нибудь способом. Шлик искал подходящего случая. В один из дней он передал оба письма в тот момент, когда Владимир Ильич просто шёл утром по коридору в свой кабинет. Не прошло и двух недель, как Барменков получил новое письмо, на этот раз радостное. Его старики сообщали, что по какому-то распоряжению из Москвы волостной исполком предоставил им денежную помощь и выделил лес на постройку новой избы. Оказалось, что это было результатом личного вмешательства Владимира Ильича, принявшего переданные письма от курсанта Барменкова к сведению. Таким же чутким был Владимир Ильич и в семейной жизни. В течение 7 лет мне приходилось соприкасаться с ним в домашней обстановке, и я никогда не забуду, как отечески внимательно и заботливо относился он всегда к своим близким, в том числе и ко мне. Известно, что условия жизни в период военного коммунизма, когда повсюду царила разруха, отличались многими несообразностями, отсутствием привычного порядка. В начале 1920 года, через год после смерти Марка Тимофеевича, Анна Ильинична собралась съездить в Петроград— навестить родные могилы на Волковом кладбище. Узнав об этом, Владимир Ильич уговорил сестру взять на всякий случай его записку, нечто вроде охранной грамоты, чтобы мы могли без особых приключений совершить эту поездку и возвратиться благополучно в Москву. Адресовалась записка тогдашним петроградским руководителям и «всем товарищам железнодорожникам». Текст её, написанный рукой Ильича, гласил: «Прошу оказать содействие для скорейшего (это слово было дважды подчеркнуто) проезда из Москвы в Петроград и обратно Анне Ильиничне Елизаровой и её приёмному сыну Георгию Лозгачёву. С коммунистическим приветом Вл. Ульянов (Ленин)». Не оставлял Владимир Ильич без внимания и некоторые мои просьбы. Ответственные работники Совнаркома, в том числе и сам Владимир Ильич, пользовались пропусками в Кремль иного образца, нежели остальные сотрудники. Невинное мальчишеское тщеславие подмывало меня получить такой пропуск с золотыми буквами на обложке. И вот в конце 1920 года, когда истекал срок действия пропусков, я зашёл в кабинет к Владимиру Ильичу, предварительно убедившись, что у него нет посетителей, и с гордым видом заявил: — «Владимир Ильич, у меня пропуск кончается! Нужно новый!». — «Ну что же, я скажу, чтобы выписали новый, раз кончается», ответил мне Владимир Ильич. Я подошёл поближе и, поглядывая на него, и замялся, потирая ногой об пол и заложив руки за спину». — «Ну, говори, что у тебя там ещё на уме, что-то никак не выговоришь...», — улыбнулся Владимир Ильич. — «Да..просто... просто тут мне хочется, такой же пропуск чтобы был, как у вас, красивый и обязательно с золотыми буквами, и чтоб я везде мог с ним протиснуться...». Владимир Ильич весело рассмеялся: — «Я уже по глазам вижу, что ты не просто так стоишь, мнёшься!» — И нажал кнопку звонка. Вошла Лидия Александровна Фотиева, секретарь Владимира Ильича. Продолжая смеяться, Владимир Ильич обратился к ней, показывая на меня: — «Вот вам, пожалуйста, Лидия Александровна! Пришёл Горка и требует наркомовский пропуск, чтобы был такой же, как у меня, да с золотыми буквами... Придётся дать, как вы думаете? Выпишите ему, пожалуйста, новый пропуск, так и быть». Обрадованный, я быстро подбежал и обнял Владимира Ильича, прижавшись щекой к его плечу, и помчался за Лидией Александровной. Владимир Ильич добродушно улыбался и махнул мне рукой, принимаясь за прерванную работу. В начале 1921 года мне было уже 15, и, завидуя некоторым своим сверстникам, я признался Анне Ильиничне, что мне страшно хотелось бы иметь велосипед. Она разочаровала меня своим ответом: — «Ну где же его взять, Горушка? Их ведь не продают, да и стоит он, верно, немалые деньги». Я больше не возобновлял этого разговора, поняв, что не так-то легко Анне Ильиничне исполнить моё желание. Пришлось забыть об этом. Вдруг в один прекрасный день на квартиру приводят велосипед... Я обращаюсь к Анне Ильиничне: — «Это вы мне достали велосипед?» — «Нет, не я! А ты доволен подарком?» — «Ой, ну как же, конечно! Мне давно хотелось! Но кто же тогда, скажите, пожалуйста?» — «А про Володю ты забыл? Это он, эт его подарок. Дошёл до него слух случайно, что ты очень уж мечтаешь о велосипеде, ну и решил он тебе сделать это удовольствие. Не забудь поблагодарить его!» Я бросился к телефону, вызвал кабинет Владимира Ильича и с жаром стал благодарить его за замечательный подарок. Он только добродушно смеялся в ответ. С этим велосипедом, однако, в первый же день получился конфуз. Позабыв о необходимости приобрести для него номер, как это положено, я принялся беспечно разъезжать по московским улицам, что и привело к печальному результату: первый же попавшийся милиционер отобрал у меня велосипед и сдал его в отделение…

–

10 мая 2022 в 19:09

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«Я каждый день бегал по Кремлю, разглядывая всё и всех. Часто я делал личные просьбы Владимиру Ильичу. Единственное, что мне не удалось от него дождаться – это партию в шахматы – у него на это совсем не оставалось времени. Однажды я забрал к Владимиру Ильичу не вовремя – он стоял с Семёном Будённым и что-то отмечал на карте. Забежав на порог кабинета, я увидел происходящее и собрался уходить. Но Владимир Ильич увидел меня и позвал к себе, спросив, что случилось. Я объяснил, что просто хотел в шахматы сыграть, и извинился. Владимир Ильич улыбнулся, но вежливо мне объяснил, что сейчас он занимается ситуацией на фронтах. К Владимиру Ильичу подошёл Семён Михайлович Будённый, и что-то сказал Владимиру Ильичу на ухо, глядя при этом на меня. И тут Владимир Ильич как-то засиял и сказал мне: – «А давай мы тебя перепоручим Дмитрию Ильичу? Как ты на это смотришь, Гора?». И я воскликнул: «Как? Он же в Крыму!». Владимир Ильич заулыбался и сказал: – «Ан-нет, товарищ Гора. Он уже приехал и находится здесь! И между прочим он сейчас в вашей квартире – сегодня приехал!». А засветился и побежал домой. Там меня встретила Анна Ильинична и подтвердила, что Дмитрий Ильич приехал. Я побежал обнимать его. Он привёз мне подарки разные, и разрешил мне взять свою боевую саблю, а я красовался с ней перед друзьями. Дмитрий Ильич окончательно покинул Крым в конце 1921 года и по приезде в Москву поселился со своей супругой в нашей квартире на Манежной улице. Когда я прибежал к нему, я увидел, что характер его за прошедшие годы почти не изменился, это был по-прежнему живой и общительный человек. Мне шёл шестнадцатый год; я становился, по выражению Дмитрия Ильича, «маленьким мужчиной», которому заметно недоставало мужской дружбы и мужского влияния, особенно после смерти Марка Тимофеевича. Он как-то научил меня стрелять из настоящего ружья. Сижу я за уроками. Тут из соседней комнаты заглядывает Дмитрий Ильич. Он стоял в пороге, держа в зубах сигарету и как-то лукаво на меня смотрел, практически улыбаясь: «Ну что? Все тетради исписал?», спросил вдруг он. Я подбежал и показал сочинение и с гордым видом сообщил, что уроки сделаны. Дмитрий Ильич проверил мою тетрадь, заметил одну ошибку и сказал: «Пострелять хочешь?». У меня загорелись глаза и я естественно согласился, и даже как-то заикаться начал. – «Ну, тогда давай за мной!», сказал мне он. Мы пошли и поднялись на кремлёвскую стену. Дмитрий Ильич по пути захватил мимо проходящего красноармейца с винтовкой. Показав мне, как всё устроено, Дмитрий Ильич предоставил мне шанс пострелять. На звуки стрельбы сбежались местные ребята. Они все кричали мне снизу с восторгом. Они все поднялись к нам на кремлёвскую стену и стали набрасываться на Дмитрия Ильича с мольбами дать пострелять. Дмитрий Ильич докуривал сигарету, оглядел ребят и разрешил им всем поочерёдно пострелять. Ребята были в восторге. Правда, потом сбежались их кремлёвские мамы, и Дмитрий Ильич поторопил нас и предложил... убежать. И мы все скрылись вместе с ним. Дмитрий Ильич дружил со мной, всегда меня поддерживал. Может быть, поэтому я так крепко привязался к Дмитрию Ильичу. Дмитрий Ильич, как и Владимир Ильич, был не только страстным охотником, но и отличным шахматистом. Память у него была феноменальная; для него, например, не представляло труда играть вслепую, не глядя на доску, а всего лишь называя шахматные координаты. Он частенько приходил ко мне в комнату, ложился на широкий диван, закуривал, и вдруг предлагал сыграть партийку-другую в шахматы, говоря: «Слушай, Горка, а как насчёт сразиться в шахматки?». Я естественно был этому рад, усаживался за свой стол, расставлял на доске фигуры, и, как положено, мы загадывали, кому играть белыми, кому — чёрными. Дмитрий Ильич задавал убийственный вопрос, от которого страдало моё самолюбие: — «Ну, так сколько тебе дать вперёд?» Это означало, что мой партнёр, зная о своём превосходстве, ещё до начала игры великодушно предлагал лишить себя одной крупной фигуры, а то и двух, чтобы уравнять силы и повысить мои шансы. Пытаясь соблюсти достоинство, я протестовал: — «Дмитрий Ильич, ну что это за игра будет, совестно же!» Но он на меня как-то улыбчиво смотрел с сигарой в рту и произносил: «Ну давай же, снимай у меня любые фигуры». И я тут же сдавался – снимал с доски какие-нибудь фигуры противника, чтобы у меня стало целых фигур больше. Бесполезное дело: всё равно я неизбежно проигрывал! Лёжа на диване вверх лицом, закинув ногу на ногу, Дмитрий Ильич курил и, глядя в потолок, диктовал мне ходы вслепую. А я всё удивлялся, как же это он мог их запомнить и следить за положением фигур на доске, которая стояла передо мной? Во время игры Дмитрий Ильич мог разговаривать со мной о совершенно посторонних вещах, и всё-таки помнил каждый ход. Мало того, он ещё ловил меня на ошибках и предупреждал об опасности. Также Дмитрий Ильич милостиво разрешал мне брать ход назад. Я старался изо всех сил, но в результате получал мат. Редко-редко мне удавалось выиграть партию, а если я оказывался способен на серьёзное и длительное сопротивление, Дмитрий Ильич радовался вместе со мной, а я забывал, что он-то вёл всю партию без своей королевы или пары сильных фигур, то есть поддаваясь мне. Помимо обычной игры, Дмитрий Ильич очень любил придумывать шахматные задачки и заставлял меня решать их самостоятельно. Шахматист из меня серьёзный не получился, но под влиянием таких людей, как Мария Александровна (мать Ленина), Марк Тимофеевич и Дмитрий Ильич, я навсегда полюбил эту умную и серьёзную игру. К сожалению, мне ни разу не приходилось наблюдать шахматной баталии между Владимиром Ильичем и Дмитрием Ильичем. У Владимира Ильича не находилось свободного времени для этого, и для меня так и осталось неизвестным, кто из двух братьев был сильнее за шахматной доской. Как-то я спросил об этом Дмитрия Ильича: «А кто же из вас сильнее играет?». Дмитрий Ильич отвечал: «Ну, как сказать... Бывало по-разному. Но однажды в заграничном шахматном кафе мы с Володей заказали выпить – он кофе, я вино, и начали сражаться в шахматы. Играли около восьми часов, пока не вышла ничья!». Тогда я понял, что оба брата, похоже…

–

10 мая 2022 в 19:10

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«Весной 1922 года я завершил среднее образование, впервые за все время проведя четыре года в стенах одной и той же школы. К этому времени я изучил ещё и латинский, прослушав курс в добровольной группе. Анна Ильинична поинтересовалась как-то, не желаю ли я познакомиться с английским языком. Я согласился довольно равнодушно и на протяжении трёх месяцев ходил по вечерам к одной полуслепой старушке, Елизавете Циммерман, англичанке по рождению, бывшей замужем за поляком, дальней родственнице наркоминдела Г. В. Чичерина — что-то вроде двоюродной тетки. За короткий срок я усвоил основы грамматики и правописания, одолел трудное английское произношение и научился беглому разговорному языку, не задаваясь даже вопросом, для какой цели всё это мне нужно. Я и не подозревал, что об этом за меня заранее подумали Анна Ильинична и Владимир Ильич. В середине лета я уехал в Саратов погостить у родных. Не прошло и месяца, как мы получили телеграмму довольно странного содержания: «Выезжай срочно, чтобы поспеть на морской пароход. Высылаю тридцать рублей на дорогу. Елизарова». Я терялся в догадках: о каком пароходе (а главное— морском!) говорится в телеграмме? Единственное, что мне в конце концов пришло в голову, это то, что Анна Ильинична собралась съездить куда-то за границу и хочет взять меня с собой. «Куда же? Наверное, во Францию, — почему-то решил я. — Эх, да ведь это же было бы замечательно!» Не дожидаясь моего возвращения, Анна Ильинична уже начала готовить меня в дорогу, пересматривая и приводя в порядок мой гардероб. Однако приехав, я не заметил, чтобы Анна Ильинична сама готовилась к путешествию. После обеда раскрылись все тайны и загадки. — «Ты в этом году закончил среднее образование, Гора, — начала приёмная мать, усадив меня около себя на диван, — и мне хотелось как-то особенно отметить это немаловажное событие в твоей жизни. Я решила посоветоваться с Володей, и знаешь, что за мысль пришла ему в голову? Володя мне сказал: «А что ты скажешь насчёт поездки за границу? Не пассажиром, конечно, а, например, простым матросом? Теперь это, пожалуй, можно будет обмозговать. Пусть потрудится наравне с другими, всё-таки ему уж семнадцатый год, не маленький, вот и будет у него приятное с полезным». Я подумала, что Володя прав. Понимаешь ли, мы этот вопрос давно уж обсуждали. Самое трудное было для меня решить, куда же именно отправить тебя. Я специально поехала для этого в Петроград и разговаривала там с одним руководящим товарищем из Балтийского пароходства — Иваном Ионовичем Яковлевым, и он привёл мне несколько возможных вариантов, которые один за другим пришлось отвергнуть, и вот почему. Пароход «Декабрист» пойдет в Аргентину, в Южную Америку, но, честное слово, я что-то просто побоялась тебя так далеко послать. Другой — «Трансбалт»— отправится вокруг Европы и Азии в рейс до самого Владивостока...» — «Эх, мне бы такое путешествие проделать,— вырвалось у меня, — вот интересно!» — «Да, сама знаю, что интересно, но ты представь себе, ведь «Трансбалт», проделает этот путь чуть ли не за полгода! Ты, я надеюсь, не отказался от намерения учиться дальше? Год-то пропадёт, июль месяц у нас сегодня, а не январь». И этот вариант пришлось отвергнуть. — «Когда я вернулась обратно, — продолжала Анна Ильинична, — мы решили остановиться вот на чём: поскольку Советская Россия уже наладила торговый оборот с Англией, ровно через четыре дня отправляется с грузом леса в Лондон торговое судно «Карл Маркс». Если ты не прочь, можешь на нём совершить плавание в качестве матроса, как член команды. Тебе даже и жалованье будут платить, как рядовому матросу. Зато, конечно, ты и работать должен будешь, как и все, ничем не отличаясь от других. Ну, как ты решаешь? — «На службу? Да что там спрашивать меня? — воскликнул я.— Поеду, конечно, кем угодно поеду!» — «Ну, тогда имей в виду: завтра же нужно выезжать в Петроград, не теряя времени. «Карл Маркс» возвращаться будет через два-три месяца». Я был в возбуждённо-радостном настроении. — «Ну и ну! Здорово! — все ещё не мог я прийти в себя. — Так вы, значит, давно уже все с Владимиром Ильичем обсудили! А мне-то невдомёк, что это Анна Ильинична агитирует меня английский язык учить, с ребятами из коминтерновской молодёжи вдруг знакомит, английские газеты выписала — практиковаться в чтении! Я только сейчас всё по-настоящему понял. Большое спасибо вам!» — И я от души расцеловал Анну Ильиничну. — «Это Володю в первую очередь надо благодарить,— сказала Анна Ильинична, — я без него ничего не сумела бы сделать. Но поблагодаришь, когда возвратишься, а сейчас надо поспешить со сборами, некогда в Горки ехать, да и Володя все ещё прихварывает что-то, переутомился». — «Теперь вот ещё что, — добавила она, — мы наметили в спутники тебе Мишу Ленгника. Его отец, Фридрих Вильгельмович дал своё согласие. Миша постарше тебя, а главное — посерьёзнее, ты же у меня частенько легкомысленным бываешь, а с Мишей я буду поспокойнее за тебя. Одно плохо: Миша совершенно не знает английского языка. Тут уж придется тебе быть за старшего и помогать ему» Через несколько дней груженное лесом чуть ли не до трубы торговое судно «Карл Маркс» водоизмещением 5000 тонн покинуло Петроградский порт и по Морскому каналу взяло курс на видневшийся в утренней дымке Кронштадт. На его борту отплывали в качестве матросов я Георгий Елизаров, и друг мой, Михаил Ленгник. Мы уже чувствовали себя «морскими волками». Семисуточный переход до берегов Англии, сопровождавшийся порядочной качкой, я выдержал превосходно. Мои скромные познания в английском языке безусловно пришлись как нельзя более кстати. Прогулки по Лондону и знакомство с его достопримечательностями, посещение Гулля, где наш «Карл Маркс» грузился углём, поездка через Кильский канал с его двенадцатью воздушными мостами, шторм в Балтийском море — все это наполнило меня, 16-летнего юношу, неизгладимыми впечатлениями. Отправив меня в плавание, Анна Ильинична под именем Анны Ивановны Егоровой выехала тоже за границу, в Латвию (Прибалтика тогда ещё не входила в Советский Союз), подлечиться в санатории на Рижском взморье, откуда вела переписку со мной через наше торгпредство в Лондоне…

–

10 мая 2022 в 19:13

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«..За девять лет обучения я вынужден был переменить шесть школ. Учился я в годы, насыщенные такими значительными событиями, как первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции. В период 1918—1921 годов в школе, как и всюду, царил настоящий хаос. Всё это не могло не отразиться на качестве обучения, и, посоветовавшись с Анной Ильиничной, я решил затратить ещё год на улучшение своего общего образования, поступив сразу на последний курс рабфака при механико-электротехническом институте. Это одновременно давало возможность быть принятым в вуз без вступительных экзаменов. Владимир Ильич одобрил наш план и потом живо интересовался моими успехами, расспрашивая обо всём, что касалось учёбы. Расспрашивая меня о том, в чём я в настоящий момент нуждаюсь, Владимир Ильич вызвался помочь необходимой литературой, которую не всегда было легко приобрести. — «Тут мне, знаешь, приходит масса всяких книг,— сказал он, — посмотри, может быть, кое-что и для тебя найдется полезного?» Пользуясь разрешением Владимира Ильича, я довольно бесцеремонно копался у него в шкафах, ища нужные мне книги и пособия. Вряд ли ему могло быть по душе подобное хозяйничание. Однако он за мою бесцеремонность никогда меня не ругал и терпеливо всё мне объяснял – что можно а что нельзя. Во время одного такого визита, когда я наглым образом лазил у него по шкафам, Владимир Ильич, указав на нижнее отделение стоявшего у входной двери шкафа, заявил: — «Гора, видишь тот крайний шкафчик внизу, слева? Это будет твой шкафчик, и здесь ты можешь в любое время выбирать, что тебе нужно из книг». — И, улыбнувшись, так как вид у меня был недоумевающий, он добавил: —«Я сам буду туда откладывать все книги, которые могут оказаться подходящими и полезными для твоих занятий на рабфаке. Только не забывай, если меня не будет, показывать Лидии Александровне, что берёшь: она запишет себе для порядка». Объяснив всё это, Владимир Ильич добродушно рассмеялся, откинулся на спинку стула и добавил, лукаво прищурившись и погрозив мне пальцем: — «И давай договоримся, чтобы больше по всем шкафам самовольно не лазить! Согласен?» — «Ну еще бы! — воскликнул я. — Да вы бы давно мне так сказали! Я всё понял!». — «А теперь иди, Горка, — взглянув на часы, посерьёзнел сразу Владимир Ильич. — Ко мне сейчас должны прийти с деловыми разговорами». В середине 1956 года мне пришлось впервые ознакомиться с небольшой запиской Владимира Ильича, адресованной Анне Ильиничне. Записка, по-видимому, относится к концу 1922 года. В ней говорится о книге, скорее всего по политэкономии, которую я просил Владимира Ильича достать для меня. «Дорогая Анюта! Вышло вот что: Оказалось, что книга эта – из «Соц. Академии», откуда книги запрещено давать на дом. Для меня сделали исключение! Вышло неловко, — по вине моей, конечно. Надо теперь особенно строго присмотреть за тем, чтобы Гора быстро и дома книгу прочел и вернул. Если надо, я могу поручить поискать в другом месте,— чтобы книгу эту мне достали в собственность. Твой В.У.». Подчеркивания в тексте записки были сделаны самим Владимиром Ильичем. Увидев такую записку через 32 года после смерти Ленина, я был тронут до глубины души тем, как он обо мне заботился». Ну вот, гляньте, аноним, какие воспоминания у ребёнка! А вы всё очерняете! Хотела б я вашу харю увидеть! Свинья вы!

–

11 мая 2022 в 00:37

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

В середине лета 1923 года я, как обычно, приехал в Горки на летний отдых, успешно окончив рабочий факультет. Встретив меня, Мария Ильинична, без сомнения догадывавшаяся о моей обиде (что меня не допускают к Владимиру Ильичу), решила начать серьезный разговор. — «Видишь ли, Гора, мне кажется, ты плохо представляешь себе степень серьёзности состояния Владимира Ильича. Он был настолько опасно болен последние месяцы, что то «значительное улучшение», о котором было позволено объявить в печати, ещё не означает окончательного поворота к полному выздоровлению.: Поэтому до сих пор к нему почти никто не допускается. Всякий новый человек, хотя бы и близкий, которого Володя не видел продолжительное время, может вызвать в нём волнение, а всякое волнение не только вредно для него, но может оказаться даже опасным. Я думаю, что ты уже достаточно взрослый, чтобы понять всё это». Я утвердительно кивнул головой, и Мария Ильинична продолжала: — «Я хорошо знаю, что ты очень привязан к Володе и что тебя огорчает невозможность видеться с ним. Пока ещё нельзя этого, Гора: Володино здоровье дороже всего. Больше того, я хочу предупредить тебя вот о чём. Владимир Ильич каждый день совершает прогулки по парку; возят его в кресле: сам он сейчас не может ходить. Ты, я знаю, тоже часто в парке гуляешь. Так вот, я прошу тебя ни в коем случае не встречаться с Володей, если ты действительно его любишь». Я воспринял эти слова очень серьёзно – я ни в коем случае не хотел, чтобы из-за меня Владимиру Ильичу стало хуже – я его и Анну Ильиничну любил ещё больше, чем родных родителей, живших в Саратове. В последующие дни я старался забираться в такие уголки, куда, по моему мнению, не могли завезти больного Владимира Ильича. И, несмотря на предосторожности, я всё-таки увидел его. Я сидел на боковой, или косой, как ее ещё называли, аллее в глубине парка на скамье, считавшейся у нас любимым местом отдыха Владимира Ильича. В отдалении от большого дома, в затишье, словно оберегаемая широкими лапами высокой ели, полускрытая скамья в самом деле располагала к задумчивому отдыху и спокойным размышлениям. И я не сразу расслышал приближавшиеся со стороны большой аллеи голоса. Вскочив с места, я быстро спрятался за толстым стволом ели, замаскированный спускавшимися до самой земли ветвями. В нескольких шагах от меня провезли в больничном кресле на колесах Владимира Ильича. Коляску вёз старый чекист Паккалн; рядом шёл молодой дежурный врач Николай Семёнович Попов в повёрнутой козырьком назад кепке и с ореховым прутиком в руках. Наклоняясь к больному, он что-то говорил про грибы. Я догадался, что они развлекаются поисками грибов, которые обильно росли в этой части парка. От волнения колотилось сердце, хотелось выскочить и обнять своего дядю, но я не пошевельнулся, помня наказ Марии Ильиничны. В другой раз я избрал для прогулки противоположный конец парка, возле беседки на шести колоннах, с круглым зеленым куполом. Отсюда с холма открывался вид на деревню Горки и на Подольское шоссе; вдали виднелся железнодорожный мост через р.Пахру. На залитой солнцем лужайке красовалась цветочная клумба с высокими душистыми флоксами, окаймленная белыми нарциссами. Я решил нарвать небольшой букет для Владимира Ильича, зная, что он очень хорошо относится к цветам, и принялся собирать нарциссы. Нагнувшись, чтобы сорвать цветок, я не заметил, как из-за беседки на лужайку вывезли Владимира Ильича, а когда заметил, то было уже поздно. На этот раз за коляской шли Мария Ильинична, Надежда Константиновна и профессор Розанов, в белом халате, с засученными по привычке хирургов рукавами. Розанов слегка улыбнулся при виде оторопевшего парня. Мария Ильинична, строго посмотрев на меня, поняла, что мне невозможно было скрыться, и только молча сделала предостерегающий знак. Широко раскрыв глаза, я остался стоять на месте, растерянный, но дико довольный в душе этой новой встречей. Владимир Ильич, одетый в белую летнюю рубашку с расстегнутым воротом, сидел в кресле, и, показывая рукой вперед, просил везти дальше. Голову его прикрывала старенькая кепка. Правая рука как-то неестественно лежала поперек колен... Владимир Ильич, видимо, не заметил меня, хотя я стоял на открытом месте посредине поляны. На глаза навернулись непрошеные слезы; цветы выпали из рук от того, что мне нельзя пока с ним видеться, от того, что время не пришло, и я жутко расстроенный медленно поплёлся обратно к дому... Я пожелал поступить в Петроградский политехнический институт. Выехал в Петроград и был зачислен студентом механического факультета. Анна Ильинична в письмах сообщала, к моей радости, что в состоянии здоровья Владимира Ильича намечается явное улучшение. 21 декабря 1923 года (за месяц до смерти Владимира Ильича) я получил возможность поехать на зимние каникулы домой. Через пару дней после приезда Анна Ильинична удивила меня приятным сообщением: — «Знаешь, Горушка, мы сегодня в Горки поедем, к Володе в гости, так что ты никуда надолго не уходи». Я просто опешил от неожиданности. — «Как — в гости? — удивился я. — Разве к нему можно теперь?» — «Теперь уже можно, — улыбнулась Анна Ильинична. — Володя последнее время хорошо себя чувствует, так что тебе можно будет повидаться с ним. Ты рад?» Вместо ответа я обнял и расцеловал её. Лучшего подарка и представить было нельзя...»

–

11 мая 2022 в 00:39

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«...Путешествие в Горки мы проделали в автосанях, одевшись потеплее. Нас радушно встретили Надежда Константиновна, Дмитрий Ильич и Мария Ильинична. За большим круглым столом было уже накрыто к ужину, и ожидали лишь Владимира Ильича. Я страшно волновался. Наконец у входа в зал показалось знакомое передвижное кресло, на котором сидел радостно улыбающийся Владимир Ильич, свежий, побритый. Выглядел он бодрым и оживленно-весёлым; словом, был прежний, как всегда, такой привычный, каким я его видел в Кремле. Ничто в его внешности не напоминало изменившегося, исхудавшего человека, виденного мною несколько месяцев назад на дорожках парка. А о его болезни мне напоминала только лежавшая по-прежнему безжизненно на коленях правая рука, да это кресло. Не глядя на это, вообще было трудно догадаться, что Владимир Ильич болел. Мария Ильинична предупредила заранее брата о моем приезде, и он ещё издали, улыбаясь, приветствовал меня отрывистым, чуть задыхающимся голосом. Много раз, мысленно представляя себе нашу встречу, я думал, что брошусь к Владимиру Ильичу, обниму его; хотелось много сказать ему хорошего-хорошего... И вдруг словно кто-то сковал мой язык, мои движения (может, смутило меня то, что все смотрели на нас в эту минуту – ведь выглядели мы оба как люди, не видевшие друг друга полвека!). Только за столом, кажется, я пришёл в себя и обрёл дар речи. Благодаря вниманию Марии Ильиничны мой прибор оказался рядом с прибором Владимира Ильича, и во время ужина я не столько ел, сколько глядел счастливыми глазами на него, рассматривая заново каждую чёрточку на лице, радуясь знакомой милой улыбке и его неиссякаемой жизнерадостности – глаза и улыбка были те же. Не без некоторой гордости рассказал я Владимиру Ильичу, что за прошедший год успел окончить рабфак и стал настоящим студентом, учусь в Петрограде. — «Только у нового студента легкомыслия ещё многовато, Володенька, — улыбнувшись, заметила Анна Ильинична, — помнишь их путешествие в Англию прошлый год на торговом судне «Карл Маркс»? Горка же вернулся просто влюблённым и в море, и в этот пароход. Осенью «Карл Маркс» пришёл из плавания и стоял на Неве; он, узнав об этом, помчался в город, позабыв даже комнату запереть, и целую неделю пропадал на корабле. А за это время у него в общежитии готовальню похитили, ту самую, что ему Манечка подарила, немецкую. Вот так настоящий студент!» Я смутился и укоризненно посмотрел на Анну Ильиничну: разоблачила, мол, меня, а Владимир Ильич громко рассмеялся, и мне было уже не так стыдно за свои проделки... Как и прошедшим летом, у Владимира Ильича была по-прежнему сильно затруднена речь, но окружающие почти всегда понимали его. За столом, как правило, вёлся живой, непринуждённый разговор на разные общие темы в весёлом тоне. Перебрасывались шутливыми замечаниями, часто обращаясь непосредственно к нему с лёгкими вопросами, но так, чтобы он мог ответить утвердительно или отрицательно, не затрудняясь сложным ответом. Родные и близкие стремились поддерживать в нём бодрость духа. Спокойно, без навязчивости окружали Владимира Ильича вниманием, незаметно создавая обстановку, при которой не подчеркивалось бы его исключительное положение. Все дни, что я провёл в Горках, я старался не разлучаться с Владимиром Ильичем, насколько это позволялось обстановкой. Он по-прежнему занимал все ту же небольшую комнату на втором этаже, которую выбрал ещё в 1918 году. По соседству, через площадку внутренней лестницы, была расположена обширная комната Надежды Константиновны (к величине которой она, кажется, никогда не могла привыкнуть). Мария Ильинична предупредила меня, чтобы я не ходил наверх, так что я вначале не знал, как проводит время Владимир Ильич в своей комнате. Проснувшись утром, он одевался с помощью дежурного медика, проходил, опираясь на палку, через комнату Надежды Константиновны, желая ей доброго утра, и шёл умываться в ванную. К завтраку, обеду и ужину он спускался по лестнице исключительно сам; и только внизу усаживался в своё кресло на колесах, на котором и въезжал в зал, свежий и улыбающийся, здороваясь с родными. Одет он был по-зимнему, в свой старенький военный френч, бывший на нём в день нашей первой встречи в Петрограде в апреле 1917 года. После завтрака, как правило, устраивалась прогулка по парку, по расчищенным от снега дорожкам, в кресле на колесах, которое толкал Петр Петрович Паккалн. Надежда Константиновна обязательно сопровождала мужа во время этой прогулки, а теперь к ней присоединился и я. Мы старались развлекать Владимира Ильича интересными разговорами и весёлыми шутками, на которые особенно была изобретательна Надежда Константиновна, очень долго болтали. Я рассказал ему всё-всё, что со мной произошло, пока я возмужал, будучи матросом на пароходе Россия-Англия. Словно по расписанию, прибегали два неразлучных больших щенка, живших у кухни санатория, и сразу же затевали бесшабашную возню, гоняясь друг за другом по сугробам. Владимир Ильич, который одинаково любил и кошек и собак, одновременно с нами весело смеялся, забавляясь кувырканьем расшалившихся щенков. Надежда Константиновна не забывала захватить в карман сахару: щенки ловко ловили на лету лакомство и, жмурясь от удовольствия, с аппетитом грызли сахар, помахивая хвостами. Ещё больше нравились Ильичу дальние прогулки, носившие ироническое название поездок «на охоту». Они заключались в следующем: тепло одетый Владимир Ильич усаживался в легкие сани, рядом с ним устраивался Паккалн, бережно поддерживая Ильича. В простых деревенских розвальнях размещалось человек 5—6 из охраны, вооруженных кто карабином, кто охотничьим ружьём. Шумная кавалькада отправлялась неторопливой рысью кататься по зимним лесным дорогам в окрестностях Горок. Можно догадываться, что, заслышав за полверсты таких «тихих» охотников, все зайцы разом разбегались. Часа через полтора или два, в зависимости от погоды, экспедиция весело и шумно прикатывала домой. Владимир Ильич сидел посвежевший, разрумянившийся от мороза, неизменно улыбающийся. Есть Владимир Ильич хотел неизменно то же самое, что подавалось и остальным, без каких-либо изысков. Несмотря на бодрящие прогулки на свежем воздухе…

–

11 мая 2022 в 00:54

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

«...Быстро и незаметно, как счастливый сон, промелькнули дни, проведенные в Горках возле Ильича. Мы успели устроить ёлку (последнюю в жизни Владимира Ильича). На ёлке были местные дети. Неописуемо в тот вечер светился Владимир Ильич от счастья. Заканчивались мои зимние каникулы; меня ждала учеба в институте. Это было 10 января 1924 года. Неохотно расставался я с Владимиром Ильичем. Долго и тепло прощался я с ним в этот день, не подозревая, что вижу его в последний раз и расстаюсь с ним навеки... Через три дня я возвратился в Петроград, исполненный глубокого убеждения, что Владимир Ильич находится на пути к выздоровлению. Я не сомневался, что хоть и не слишком скоро, но он встанет на ноги, вернётся к жизни и к работе. Я занимал небольшую комнату в общежитии коммуны водников поблизости от института. 22 января был выходной день, занятий в институте не было. С утра бесновалась вьюга. Весь Лесной район отрезан от города: не было ни писем, ни газет, улицы и трамвайные пути занесло сугробами. Разыгравшаяся непогода нагоняла тоску. Сидя один перед топящейся печкой, я не заметил, как и стемнело; разморенный жаром, я не спешил включать электричество. Так было даже лучше — устремив глаза в огонь, о чем-то думать под свист бури, швыряющей в окна целые охапки сухого колючего снега. Вспоминались прошедшие каникулы, первые в моей студенческой жизни; в голове проносились, словно меняющиеся кинокадры, картины поездки в Горки, встречи с Владимиром Ильичем, дни, проведенные в его обществе. Живо представилось его приветливо улыбающееся лицо. С удовольствием припомнил весёлый ребячий праздник и ленинский удивительный смех. Я вздохнул, помешивая горящие угли. Как-то там Владимир Ильич теперь, становится ли ему лучше? Не узнаешь ничего: газет-то сегодня не приносили... Я вздрогнул от неожиданно резкого звука открывшейся двери. Вошёл коммунар и долго обтопывал у порога налипший на валенки снег. — «Бросай печку, пошли на собрание», — сказал он. По голосу я угадал Толю Александрова, земляка-саратовца. Собрание в коммуне было явление привычное. — «Не торопи, идти-то полминуты, рядом. Погоди, сейчас печку закрою, и пойдем вместе. Какая повестка на собрании?» — спросил я, не поднимаясь с места. — «Да не в коммуне, в третьем общежитии собрание. Всего института, экстренное... Владимир Ильич скончался...» — «Что ты?» — вскочил я. — «Да, это так», — подтвердил Толя. ...По-прежнему валил густой снег; сбивая с ног, бушевал ветер. Не было и следа дорог и тропинок. Отовсюду спешили идущие на собрание студенты. Ноги проваливались в снегу, а в голове ужасная весть боролась с сознанием, упорно отказывающимся верить. Я не мог и не хотел верить в смерть того, которого так недавно видел живым и жизнерадостным, а в мозгу продолжало, как бурав, сверлить одно: «Умер, умер, умер!» Не сознавая того, что свершилось, вошёл я в клубный зал, переполненный студентами. Отдёрнулся матерчатый занавес. Посредине пустой сцены стояла черная классная доска с приколотым на ней портретом Ленина, наспех обвитым куском красного кумача. Все сразу притихли, лица стали строгими, серьёзными. На сцену поднялся секретарь партийного коллектива института Меерсон. — «Товарищи! — медленно, тяжело произнес он.— Вчера, в семь часов вечера, в Горках скончался Владимир Ильич Ленин..» Больше он ничего не смог сказать. Да и не нужно было. Студенты разом поднялись и хором запели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...» Большинство плакало, не стыдясь и не утирая слез. А я —не мог, и это было страшно тяжело: я находился в каком-то оцепенении... Ранним утром следующего дня я отправился в город пешком. Буря уже прекратилась, но трамваи ещё не могли ходить, а мне предстояло преодолеть 15 километров, отделяющих Лесной от центра Петрограда. Впрочем, я и сам не заметил, как прошёл их. Денег на билет, конечно, не было, и я зашёл в Балтийское пароходство. Встретивший меня, как старого знакомого, Иван Ионович Яковлев, организовавший когда-то наше путешествие в Англию, не стал задавать мне вопросов. Он вынул из кармана свой служебный билет и подал его мне, сердечно пожав на прощание руку. Утром 24 января я очутился в Москве. Траурные флаги, наклеенные на стенах домов газеты, обрамленные черными траурными полосами, бесконечная извивающаяся живая человеческая лента у Дома Союзов, теряющаяся где-то в дымной морозной мгле пылающих уличных костров, — все, все говорило о великом горе. Но я упрямо продолжал ничему не верить... Дома я не застал никого. Пошел в Кремль в надежде найти Дмитрия Ильича; кто-то подсказал мне, где его можно разыскать. Он тоже, видимо, не мог оставаться дома, и я нашёл его на квартире Паккална. Глаза обоих были красными от недавних слез. Дмитрий Ильич, увидев меня, поднялся навстречу и обнял меня. Я думал, что он станет меня успокаивать, но вместо этого мне пришлось его успокаивать. Дмитрий Ильич – тот самый, с саблей, тот самый, учивший меня стрелять, тот самый шахматист, которым я восхищался, сказал: — «Гора, Гора, кого мы потеряли!» — И разрыдался. Придя немного в себя и успокоившись, Дмитрий Ильич вытер слезы, оделся, и мы вместе отправились в Дом Союзов. Мы поднялись по лестнице наверх, в Колонный зал, и там увидели лежавшего в гробу Владимира Ильича. Стоя в почётном карауле у самого изголовья, я в последний раз, не отрываясь, всматривался в дорогие, такие близкие мне черты лица, удивительно спокойного в своей неподвижности, как будто Ильич просто спал. Меня сменили, и, стоя в стороне, я смотрел, как мимо гроба двумя рукавами текла непрерывно живая река, не иссякавшая ни ночью ни днём. Раздавались горестные возгласы, громкий плач; по лицам всех текли слёзы. То и дело кто-нибудь падал без чувств у самого гроба, и люди в белых халатах быстро выносили его из зала, в многих случалась истерика, кто-то бросался со слезами к гробу. Четверо долгих суток провёл я в те дни у гроба Ленина. Под сводами Колонного зала круглые сутки текла людская река, и гроб, осенённый четырьмя высокими пальмами и черно-красными знамёнами, словно остров, покоился в ее волнах... В последний раз приходил народ к своему любимому вождю. И в первый раз он молчал перед своим народом. В…

–

11 мая 2022 в 09:04

  • Воркута
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

10 мая 2022 в 00:08

  • Воркута
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

-1

10 мая 2022 в 00:10

  • Воркута
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

1

10 мая 2022 в 00:17

  • Воркута
  • Пожаловаться
Аноним, а вам что, завидно? А чем вам не пролетарский рыцарь? Вкусы у каждого разные, но если б он не соответствовал этому вашему стихотворению, то был бы просто неудачником. А его любили все – и друзья, и коты, и враги. Враги бесились от того, что им приходилось признавать свои ошибки. А так – он не пил и не курил, футбиком не страдал, душа компании, а умный зараза-то какой! А харизмой богат, скотинушка такая! Коньячными глазками аудиторию обведёт – и все ему уже сердца отдают.

–

10 мая 2022 в 00:23

  • Воркута
  • Пожаловаться
Аноним, принцесса на горошке – это Керенский (из разряда «любите меня»). А Ильичу всё по плечу, удачливый и жизнерадостный человек. Ему не надо было и напрягаться – в него все верили, а он старался соответствовать. Насчёт «дарил ли цветы» не знаю, но все уличные клумбы бернского района он зачем-то оборвал. Ну и какие-то цветы в санитара полетели (вернее – фрагменты цветов). А как засмеётся – так все бабы его. Как улыбнётся – все дети ему в рот заглядывают. Как на диван сядет – все столичные коты его. Как на трибуну выйдет – весь народ его!

–

10 мая 2022 в 00:38

  • Воркута
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

10 мая 2022 в 00:51

  • Воркута
  • Пожаловаться
Егор, главное, чтобы мужик в любой ситуации оставался мужиком как Ильич, быть мужественным и не ныть. когда он лежал в Кремле после ранения, первые 2 дня пульс вообще был нитевидный, и сознание уходило постоянно, а через несколько дней Ильич уже возмущался на врачей, которые не разрешили работать. Но пока ему ещё лучше не стало, был такой случай, просто драма, смех через слёзы: врач вошёл и нашёл его на полу на животе с вытянутой рукой вперёд по пути к выходу в луже крови. Позже оказалось, что он лежал в постели в бреду с сорокоградусной температурой, и тут он решил в полубреду встать, потому что ему почему-то показалось, что Надежде Константиновне грозит опасность или ей плохо (что там конкретно ему привиделось, никто не знает). Рядом была сестра, и остановить она его не смогла даже силой (не знала, как бы хуже не сделать). Из-за того, что Ильич встал, у него возникло новое кровоизлияние, ещё сильнее чем сутки назад, и рана на шее тоже закровоточила в результате. Он итак был белый весь от потери крови, а тут ему что-то в полубреду показалось, и он пошёл к жене (причём с полузакрытыми глазами). Ну и понятное дело, что как только он сделал шаг, он упал тут же на спину. Сестра в любом случае тяжёлого мужика поднять бы не смогла, да и не знала, как хуже бы не сделать (пуля возле артерии могла сдвинуться). Сестра пыталась его в чувство привести, но он в том же полубреду тихо сказал: «Подожди, женщина, мне к Наде надо, она в опасности. Надя моя где?». И тут он попытался безуспешно встать, но силы-то покинули от потери крови. Напомню, что всё это с закрытыми глазами. Тут он закрыл здоровой рукой лицо, сказав (дословно): «Сейчас, сейчас соберусь и..», а потом добавил «нет, так не выйдет» и сам себе дал пощёчину со словами «Вставай, бездельник, вставай», перевернулся на живот и начал ползти в сторону выхода, подтягивая себя здоровой рукой, ну и потом отрубился почти у дверей. Изначально при ранении кровотечение было только внутренним, из-за чего снаружи её практически не было, но после такой «прогулки» кровотечение возобновилось с новой силой, и на этот раз наружу. От голоса сестры вбежал врач с криком «что вы наделали», хотя сестра тут не при чём. Ленина подняли и уложили на место, хотя Ильич вдруг начал сопротивляться со словами «Вы что? Я должен... Надю же спасти надо!», и на это врач решил подыграть и сказал, что «Надя гуляет, с ней всё хорошо». Но и тут Ленин не поверил, как-то врача очень жёстко обозвал, за шею схватил и подтащил к себе со словами «Обманываешь, я всё знаю про тебя». Ленину морфия уже дали, но всё продолжал сопротивляться, как будто морфий уподобить – это все равно что водицу похлебать. Ну и что вы думаете? Он опять встать попытался, чем существенно ухудшил своё состояние днём 1 сентября. Потом он отрубился. Врач начал пульс измерять, но ничего не почувствовал. Сестра паниковать начала, позвали второго врача. Определили гипоксию и брадикардию (нитевидный пульс – менее 30 ударов в минуту, что является предвестником смерти, да ещё и на фоне температуры). Нормальный пульс обычно должен быть 90. В наше время таким пациентам поставили бы кардиостимулятор, но в начале 20 века, как понимаете, вся надежда врачей как правило была на сам организм пострадавшего (вплоть до рулетки – выкарабкается-не выкарабкается). Ну, в день покушения Ленину итак дважды повезло – во-первых, пуля чудом не порвала сонную артерию, а во-вторых, чудом не начался сепсис. Осталось только одно – выжить. Пульс нормальным не становился, но и ниже тоже не становился – определённо прогресс, хотя дыхание было тяжёлым. Сестра сказала врачу «Вы уж простите его, что он обзывается на вас». На это врач улыбнулся и сказал: «Что вы, я очень рад этому: если товарищ Ленин уже обзывается, значит точно скоро выздоровеет! Непристойные слова я уже услышал, а хотелось бы ещё услышать его смех, тогда точно всё будет в порядке». Врач на время отошёл, а сестра села рядом с буйным раненым бойцом с подбитым крылышком и простреленным лёгким. Где-то через час он стал спокойнее дышать, открыл глаза, сразу подкинулся, и тут же лёг обратно из-за болевых ощущений. Увидев сестру, он сказал ей: «Ты думаешь, я забыл? Надя где?» и закашлялся. Сестра строго наказала ему – не умирать. Он улыбнулся и сказал: «Вот Надю позовёшь, тогда поглядим – может и не откинусь», и снова отрубился, потому что температура ещё не спа́ла. Ну и наконец приехала Надежда Константиновна... Ей сообщили, что тут без неё её муж устроил погром и буйствовал. Она естественно к нему сразу побежала. Возле Ленина в это время был Горький. Горький сразу вежливо удалился, когда Надежда Константиновна пришла. Она прибежала и начала расспрашивать Владимира Ильича, как он себя чувствует и говорила ему, чтоб он даже не думал умирать. А он знаете что? Он сказал «Ну я же говорил, что буду первым. Видимо, время пришло. Главное, я тебя увидел. Хотя, мне бы ещё кое-какие делишки завершить...». На следующий день Ленин был уже крепче и говорил жене: «Умирать? С чего ты взяла? Если умру, то сёстры тогда сильно ругать будут за то, что я такое себе позволил». На пятый день он встал, пошёл в свой кабинет работать. Его запалила секретарша... Он ей улыбнулся и пальцем показал, чтоб молчала) Врачи потом ругались...

–

9 мая 2022 в 14:26

  • Курган
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться
Товарищи! Всех с днём Победы!! Спасибо Ильичу, за то что создал государство, победившее фашизм и за то, что создал ту самую Красную Армию!! А Сталину спасибо за то, что всё это ленинское наследие не просрал и укрепил! Ну и спасибо нашему многонациональному народу, естественно!

1

9 мая 2022 в 14:27

  • Курган
  • Пожаловаться
Антон Карина, Ильич вернись!

–

9 мая 2022 в 14:29

  • Курган
  • Пожаловаться
Алигатор, а ещё лучше «Ильич вернись вместе с Кобой»

–

9 мая 2022 в 14:31

  • Курган
  • Пожаловаться
Антон Карина, С праздником!! Да ужжжжж, если б не Ильич, то не было бы СССР и советского флага, развивавшегося над Рейхстагом!! И зря его обсирают либерасты. Я с соседями договорился и вывесил огромный красный флаг на 8 окон!! Да здравствует СССР!

–

9 мая 2022 в 14:33

  • Курган
  • Пожаловаться
Антон Карина, Поздравляю с праздником Победы над расизмом! Знаете, что Ленин доказал? Раньше русская армия шла в бой с именем царя и со словами «С нами Богъ». А Ленин доказал, что народ может победить и без этих слов, а просто с именем вождя на устах. И впервые рука об руку воевали русские с евреями и татарами против фашистов! К сожалению, в царское время все нации, кроме русской, угнетались. А Ильич все народы собрал воедино, сделав их воистину братскими. Вот где сила! Русский народ – это замечательно, это костяк СССР. Но ещё лучше – многонациональный советский народ!

–

9 мая 2022 в 15:55

  • Курган
  • Пожаловаться
Антон Карина, Да он такой же нацист, как и Гитлер. Если бы он дожил до сороковых, сдал бы Москву к херам, и уступил бы Гитлеру всю страну, а сам бы переехал в Берлин.

-1

9 мая 2022 в 15:58

  • Курган
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

9 мая 2022 в 16:03

  • Курган
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

9 мая 2022 в 17:04

  • Курган
  • Пожаловаться
Александр Громов, Да вы хоть знаете, что Гитлер почти в каждом своём выступлении говорил о «чистоте нации», о «чистоте крови», об «антимарксизме» и об... «АНТИленинизме». Не верите – послушайте сами его речи. И для сравнения почитайте работы Ленина или хотя бы послушайте его речь «Об антисемитизме» на пару минут, где он клеймит позором царизм за ненависть к евреям. Дада, эта речь записана на граммофонную пластинку в неплохом качестве! Забейте в гугл «Ленин речь о евреях», и вам выдаст эту аудиозапись на 2-3 минуты, которая намного чётче записана, чем многие другие.

–

9 мая 2022 в 17:23

  • Курган
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

9 мая 2022 в 17:25

  • Курган
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

9 мая 2022 в 17:27

  • Курган
  • Пожаловаться
Саша, Ой, не надо тут гнать. Он был скрытый националист. Русских ненавидел, немцев ценил выше.

–

9 мая 2022 в 17:29

  • Курган
  • Пожаловаться
ЕГОР, Ну вот вы сами же и ответили на вопрос. Он ЦЕНИЛ не немцев, а их качества как организаторов, из порядок и педантизм. А русских он ценил не меньше. Просто в Российской империи были угнетены все нерусские, и поэтому Ленину конкретно русских защищать было незачем (ибо русские имели поддержку царя, а инородцев везде гоняли). Поэтому Ленин уделял большее внимание защите евреев, грузин, армян и прочих малых народов. И кстати, ведь Ленин заграницей жил 14 лет, и мог бы остаться там – ведь заграницей можно было неплохо зарабатывать и в принципе неплохо жить. Но он приехал в Россию и променял заграничные кофейни на кусок хлеба в кремлёвской столовой. К тому же, Ленин не раз подчёркивал уникальную роль, которая выпала именно России (эта роль заключалась в том, что именно Россия должна была начать мировую революцию). Ленин очень уважительно говорил о русском пролетариате, которому выпала честь быть авангардом революции, быть первым на пути к установлению справедливости. И Ленин много раз подчёркивал, что именно русский пролетариат поведёт за собой мировой пролетариат. Мало того, Ленин также говорил и о том, что большевики будут стремится к тому, чтобы (цитирую) «Русь снова стала могучей».

–

9 мая 2022 в 17:32

  • Курган
  • Пожаловаться
Аноним, ну ты и быдло! Козлина бляха! Аж тахикардия разбивает меня! Хватит уже! Ага, конечно! И свастику в туалете держал)))) Ну зачем народ то смешить? Зачем Ленина оскорбляете? Мало того, вы не только Ленина оскорбляете, а ещё и всех советских солдат, которые шли в бой со словами: «За Ленина! За Сталина! За родину! За свободу!». То есть, следуя вашей логике, советские солдаты шли в бой против нацистов с именем нациста на устах? Позор! Вы просто харкнули в народную память! Маршал Жуков на Красной площади говорил: «Наш народ, руководимый партией великого Ленина, победил этого страшного врага». Не позорьтесь пожалуйста.

–

9 мая 2022 в 17:34

  • Курган
  • Пожаловаться
Аноним, Да Ленин же и создал вообще-то ту партию, которая сплотила народ и победила фашизм! Не буду сейчас оценивать действия Сталина в начале войны (ибо я вряд ли имею права оценивать ту сложную обстановку), но могу с уверенностью сказать, что если бы вместо Сталина был бы Ильич, то мы бы выиграли не менее пафосно, а может даже и с меньшими потерями. Да Ильич бы ни за что не сдал бы Москву, а Гитлеру бы по роже с коммунистическим приветом!

–

8 мая 2022 в 00:21

  • Лондон
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

7 мая 2022 в 22:57

  • Воркута
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться
Ну может он жену и любил, а вот дети ему вряд ли были нужны. Он с детства такой – даже над братом издевался, смеясь над слезами. С детьми обращаться не умел.

–

7 мая 2022 в 22:59

  • Воркута
  • Пожаловаться
Аноним, да отвяньте от Ильича уже! Мылом язык вам почистить! А я тоже над младшим братом подшучиваю, но безумно его люблю. То же мне «разоблачение» нашли. То, что Ильич мог ржать над младшим Ильичом, и без того все знают. Просто Дмитрий Ильич был в детстве очень впечатлительный и мягкий, а Владимир Ильич просто этим периодически пользовался. Анна Ильинична так писала об этом: «Митя был у нас самым младшим в семье, и отличался удивительной способностью проливать слёзы по любому поводу, а иногда и без всякого повода. Известная песенка про козлика была распространена и в наше время, мы тоже любили её петь под музыку, иногда хором. Но как только доходили до последнего куплета: «Остались от козлика рожки да ножки», — так наш Митя начинал реветь во весь голос и оплакивать козлика. Озорной Володя иногда устраивал своеобразный эксперимент, пользуясь слабостью братишки. «Смотрите,— говорил, — сейчас Митя будет по заказу плакать!» И — к Мите: «Ну же, Митюша, поплачь для нас немножко, я тебя прошу! Остались от козлика рожки да ножки». Бедный Митя не заставлял себя долго просить и разражался самыми настоящими слезами. Володя с хохотом убегал, а мы принимались дружно успокаивать безутешного плаксу». Но опять же, когда Ильич видел, что брат всё успокоиться не может, он подходил и сам же его успокаивал, мол вот, «Митя, не переживай, козлик всё таки спасся, пойдём покажу его тебе», и Митя сразу успокаивался. Ленину было 8, а Мите 4. Но спустя какое-то время и самому Мите выпал шанс поржать над братом... Этот случай Анна Ильинична описала: «В Симбирске возле нашего дома был фруктовый сад. Между деревьев находились грядки с клубникой. Детям не запрещалось есть ягоды, но разрешалось лишь те срывать, что перезрели и не годились для варенья. Володя однажды перестарался: пошёл в сад и съел столько ягод, что ему стало плохо. Так тех пор — а ведь сколько лет прошло! — он видеть не может ни клубники, ни земляники!». Спустя лет 20, когда Ленин был в Петербурге, Дмитрий Ильич его всё подкалывал, мол «А как насчёт земляники или клубнички? Не хочешь?», на что Ленин неизменно отвечал: «Спасибо, брат, низкий поклон тебе, если земляника – то уж лучше мыло». Ну вот уже в 20-х годах, в Горках, племянник Ленина Георгий однажды пытался преподнести Владимиру Ильичу стакан душистой земляники, только что набранной на опушке леса неподалёку. Ильич, смеясь, отказался принять «дар», как ни старался Георгий соблазнить его свежестью и ароматом ягод. Так что лоханулся в детстве Ильич, и смотреть больше на эти ягоды не мог... Если варенье – то из каких-нибудь других ягод... Был и другой случай: Сталин приехал в Горки, да с презентиком... Предложил Ильичу почаёвничать да с вареньицем, которое оказалось земляничным... Ленин это увидел, рукой лицо закрыл, что-то нелицеприятное под нос сказал и посыпались оскорбления в адрес несчастных ягод в варенье, мол «Ужас, какие архиотвратные вещи вы тут мне подсовываете. Ешьте это сами». Сталин стоял в недоумении и даже обиделся. Но потом вышла Мария Ильинична, увидела это всё и начала ржать. Сталин подошёл к ней и спросил, что это всё значит. Она ему и поведала историю. Сталин улыбнулся, подошёл к Ленину и сказал: «А я ещё и черничное захватил, так что чаепитие продолжается. А этих наглых земляник мы в угол поставим, чтоб не куролесили», и они оба захохотали.

–

7 мая 2022 в 23:02

  • Воркута
  • Пожаловаться
Аноним, дебил. Он с братом играл, детей любил. Да собственно говоря, Ленин не только с братом играл, но и с Керенским. Это естественно скрывали в советское время. Но Фёдор Керенский, отец Александра Керенского, был директором гимназии, в которой учился Ленин. А Илья Николаевич, отец Ленина, был инспектором всех гимназий и училищ Симбирска, и, как следовательно, был начальником Керенского. Керенские захаживали в гости к Ульяновым семьями. Старший Ульянов и старший Керенский обычно уходили в кабинет Ильи Николаевича и там общались по делам, по-товарищески. Анна Ильинична укладывала обычно Сашу Керенского спать, а Ленин читал ему сказки обычно. Ленину тогда было 15 лет, а Саше Керенскому – 4 года. Ленин с ним также и играл, придумывал ему разные развлечения. Видимо, Керенский это всё с годами забыл, и будучи уже изгнанным из страны, иностранным журналистам рассказывал, какой Ленин грубый и не уважает людей. Конечно, когда Ленину было 15, он читал Керенскому сказки, а когда Ленину было 47, он был уже не гимназистом, а прожжённым большевиком и противником либерала Керенского, и тупо над ним ржал. Но при этом Ленин не бегал по улицам с криками: «А я читал министру Временного Правительства сказки, а он спал у меня дома, когда был сопливым пацаном». Ленин просто смотрел на него как на ребёнка, который не наигрался и теперь играет как актёр, позирует на фото, добравшись до вершины власти.

–

7 мая 2022 в 23:05

  • Воркута
  • Пожаловаться
Аноним, Господи, смейтесь уже в унитаз пожалуйста, и бумажкой прикройтесь, до доместосом залейтесь, чтоб не воняло. Да стоит вспомнить хотя бы как Ильич играл с сыном Зиновьева – футбол, гонки по квартире, ползание по ковру и тд. О чём вы говорите вообще, аноним? Ну или вспомните девочку, которая ему косички плела на усах, когда он ещё их отращивал и пускал вниз по тогдашней моде... А дети Емельянова в Разливе, которых он научил всему-всему, живя в шалаше? Он же им устраивал игры, он же придумал это «Общество чистых тарелок», научил их конспирации и выживать в лесу, плавать научил и тд, истории им рассказывал, а они смотрели разинув рты. Ну или вот рассказ приёмного сына Анны Ильиничны – Георгия Елизарова, о первой встрече с Лениным (мальчику тогда было 13 лет): «Поздно вечером Анна Ильинична и Мария Ильинична в сопровождении Марка Тимофеевича собрались на Финляндский вокзал встречать родных. Как мне ни хотелось поехать вместе с ними, чтобы увидеть торжественную встречу Ленина, меня решительно оставили дома. — «Горушка, — убеждала Анна Ильинична, — пойми сам: соберётся масса народу, притом поезд ожидается поздно ночью, все это для тебя будет очень утомительно. Ты же знаешь, что Володя с Надей приедут к нам, жить будут у нас. И завтра утречком ты их самый первый встретишь и будешь приветствовать, никого чужих не будет». Волей-неволей я был вынужден примириться с её неотразимыми доводами и, повздыхавши, улечься в постель. Ранним апрельским утром 1917 года я проснулся от шума голосов в коридоре. Особенно выделялся чей-то громкий, весёлый, чуть картавящий голос у дверей моей комнатки. По всему чувствовалось: все уже на ногах, и досадно было, что я проспал. Быстро вскочив с постели, я подбежал к двери, распахнул её и выглянул в коридор. Буквально в двух шагах от меня стоял человек среднего роста, коренастый, плотный, казавшийся даже широкоплечим благодаря толстому зеленому суконному френчу полувоенного образца, с тиснёными кожаными пуговицами, похожими на футбольные мячики. Такие же зелёные военные брюки навыпуск; простые чёрные ботинки с толстенными подошвами. Он только что успел умыться и стоял теперь у открытой двери в ванную, окружённый улыбающимися родными, усердно вытираясь полотенцем и как-то забавно смешно фыркая при этом. Едва он повернулся ко мне, я сразу узнал его. Конечно, это же и есть Владимир Ильич! Лицо его было мне хорошо знакомо по последней присланной недавно из Швейцарии фотографии: те же подстриженные усы, рыжеватая борода, подстриженная в европейском стиле; такие же добрые и лукаво улыбающиеся глаза. Из спальни напротив вышла незнакомая мне женщина с простым, добродушным и привлекательным лицом. «Наверное, Надежда Константиновна», — подумал я. — «Ага-а! Вот и Гора наконец появился!» — проговорил Владимир Ильич, увидев меня, ещё встрёпанного со сна. — «Ну, здравствуй, здравствуй, давай поближе познакомимся; Анюта нам уже успела рассказать о тебе».— Он дружеским жестом протянул мне руку, привлёк к себе и ласково-шутливо потрепал по волосам. Немного смущённый, я поздоровался с Владимиром Ильичем, разговаривающим со мной с такой подкупающей простотой, и не знал в первое мгновение, что и отвечать. В голове ещё не укладывалось, что Ленин и «брат Володя», о котором Анна Ильинична так много мне рассказывала в своих задушевных беседах, — это один и тот же человек.. «Так вот он какой — Ленин! — думал я, всматриваясь в гостя. — Это о нём везде столько говорят, так много пишут во всех газетах, а он такой простой, обыкновенный, ничем вроде не примечательный, ласковый». От моего первоначального смущения не осталось и следа. Владимир Ильич как только взглянул на меня, как улыбнулся, так я почти сразу проникся детски-доверчивой симпатией к весёлому Владимиру Ильичу. Знакомство с Надеждой Константиновной произвело на меня не менее приятное впечатление. Она была добродушная и ласковая, как и её супруг. — «Володя, Надя, Марк, Аня! Завтракать!» —донёсся из столовой звонкий голос Марии Ильиничны, убедительно подкрепляемый звоном посуды. Я нырнул в ванную комнату умываться, чтобы поспеть к общему столу. Давно не было так шумно и весело в нашей «пароходной» петербургской квартире! Владимир Ильич без умолку рассказывал родным о своём путешествии, не обошедшемся без курьёзных приключений, громко и заразительно смеялся, откидываясь на спинку стула, а скорее даже хохотал до слёз. Невольно хохотали и все, особенно Мария Ильинична. Невозможно забыть, как смеялся Владимир Ильич. Это был смех честного, чистого, здорового человека; в нём не было ни капли чего-то обидного или злорадного. Общее веселье прервал раздавшийся у парадной двери звонок. Я стремглав промчался по коридору и отпёр дверь. У порога стоял высокий, красивый и стройный молодой латыш. — «Передайте товарищу Ленину, что автомобиль подан»,— сообщил он. Это был Роберт Матисович Габалин, позднее ставший начальником охраны Ленина. Я вернулся в столовую и доложил об этом Владимиру Ильичу, который всё ещё смеялся. Он тотчас поднялся из-за стола и вышел навстречу пришедшему, приветливо поздоровался с ним и попросил подождать несколько минут, пока оденется. — «Хочешь прокатиться со мной?» — предложил Владимир Ильич. Нужно ли было спрашивать моего согласия! Я до тех пор только лишь видел, как другие ездят на автомобилях! К тому же мне поручалось дело — привезти для Марии Ильиничны пишущую машинку. Я даже не запомнил в порыве волнения и испытанного удовольствия, куда именно мы ездили. Помню, что показавшийся мне роскошным автомобиль был небольшим четырехместным французским «рено» с кузовом серого цвета, оплетённым узором из рисовой соломы, как у нас на стульях в столовой. Машинку в футляре поставили возле меня на сиденье, и я ехал, развалившись на мягких подушках... Машинка была фирмы «Смис-Премьер» с двумя параллельными алфавитами. Она нужна была Марии Ильиничне для перепечатки бумаг и рукописей Владимира Ильича. Я зашёл в комнату наших гостей и принялся помогать Надежде Константиновне распаковывать и разбирать их вещи. Узнав, что мне исполнилось одиннадцать лет всего несколько дней назад, 30 марта, она принялась сейчас же искать, что бы…

–

7 мая 2022 в 23:08

  • Воркута
  • Пожаловаться
Алина, Ну и мало того, Георгий Елизаров вспоминал также, что происходило в квартире Анны Ильиничны, когда Ленин возвращался туда с работы (это из разряда того, как Ильич рвал клумбы жене и убегал от санитара): «...Некоторую часть свободного времени Владимир Ильич охотно уделял мне, затевая возню и шумные игры, против чего Анна Ильинична не возражала и следила лишь, чтобы мы чего-нибудь не разбили. Мягкосердечную Надежду Константиновну наши игры приводили в ужас, потому что, по её словам, муж применял в них ко мне «инквизиторские» приёмы. Мария Ильинична, наоборот, до слёз хохотала, глядя на проделки брата со мной. Вообще-то говоря, Анне Ильиничне было чему и ужасаться: во время нашей гонки по комнатам и коридору по пути летели на пол стулья и порой перевёртывались даже столы, пока Владимир Ильич меня догонял! Всё имело вначале самый невинный характер. Владимир Ильич с серьёзным видом протягивал мне руку и предлагал: «Позвольте с вами поздороваться!» Ничего не подозревая, я подаю руку, здороваюсь. Владимир Ильич долго трясет мою руку, пожимая её все крепче и крепче и приговаривая: «Здравствуй, здравствуй!»; серьёзное выражение на его лице сменяется лукавой, озорной улыбкой. Владимир Ильич неожиданно подтягивает меня к себе и щекочет. Он прекрасно знал, что я безумно боялся щекотки. Я мгновенно, как мешок, с хохотом валился на пол, стараясь вырвать руку и спастись бегством. Но не тут-то было. Владимир Ильич устремлялся следом за мной, и квартира оглашалась топотом его альпийских ботинок и моим визгом впридачу. Гонка продолжалась по коридору, по всем комнатам, сопровождаясь грохотом падающих стульев. Как-то, спасаясь от преследования, я вбежал в нашу «треугольную» столовую и принялся кружить вокруг раздвижного обеденного стола. У него была неисправной верхняя крышка, которая при неосторожном нажиме коварно рассыпалась на составные части. Владимир Ильич не знал этого секрета... и, оказавшись на противоположной стороне стола, решил перехитрить меня: лёг животом на край этой злосчастной крышки и схватил меня за рукав. Конечно, крышка немедленно рассыпалась, а стол встал дыбом. Я ещё успел вырваться и поднырнуть сначала под стул, когда Владимир Ильич съехал по клеёнке вниз головой и повалил стол набок, накрывшись эти столом. А потом упал и я. Покатились графин с водой, банки с цветами, посыпались газеты... А Владимир Ильич лежал на полу и громко хохотал, да слёзы от смеха вытирал вытирал, а я подбежал и с хохотом на него запрыгнул сверху. Первой в столовую вбежала Анна Ильинична и остановилась, безмолвно всплеснув руками при виде учинённого нами погрома, а подоспевшая следом Надежда Константиновна пыталась взывать своим глуховатым добродушным голосом: — «Володя, смотри, что ты наделал: стол поломал! Вот и пусти таких гостей на квартиру — они всё вверх ногами поставят. Оставь ты ребенка в покое, совсем его замучил, гляди, он уж еле дышит!» Серьёзных последствий "авария" не причинила. Владимир Ильич сказал мне: «Ну что, давай погром убирать, порядок наводить, а то тут ругаются уже на нас, что-то от нас хотят опять». Мы с хохотом поднимали и водружали на место развалившуюся крышку стола, устанавливали чудом уцелевшие графин и банку с цветами, собирали рассыпавшиеся газеты. Работоспособность Владимира Ильича была поистине необычайной! Проведя весь день в работе, в движении, после неоднократных выступлений, он возвращался в конце дня домой, обедал, немного отдыхал, успевал позабавиться со мной и снова усаживался в своей комнате за работу. Спал он сравнительно мало: подолгу горела настольная лампа за застеклённой дверью в комнате Ильича, а он, склонившись над столом и шурша бумагами и газетами, много и упорно думал, писал, писал без конца, оставшись один в заснувшей квартире... А наутро снова бодрый, оживлённый и жизнерадостный уезжал опять на весь день».

–

7 мая 2022 в 23:10

  • Воркута
  • Пожаловаться
Кирилл, этот мальчик, сын Анны Ильиничны, застал в 1917 году всё, всякие вещи видел, особенно когда на Ленина объявили охоту летом 1917 года, а самого Георгия отправили в Поповку, неподалёку от Питера, в безопасное место: «Спустя несколько дней после того как Владимир Ильич, предупреждённый Свердловым, скрылся и непосредственная угроза миновала, Марк Тимофеевич приехал в Поповку. Меня интересовало, что происходило в Петрограде и дома, пока меня не было. Оказывается, через день после моего отъезда, в ночь на 7 июля, к подъезду нашего дома подкатил большой грузовик, наполненный солдатами и юнкерами. Мария Ильинична заметила их из окна. Повсюду были установлены посты и засады, и начался повальный обыск с целью найти и арестовать Ленина. Обыск проводился чуть ли не во всех квартирах, но наиболее грандиозные размеры он принял, конечно, у нас. Было перерыто все: шкафы, постели, сундуки, даже столы и корзины, содержимое которых «исследовалось» штыками. Не обошлось и без курьёзов. Офицер, проводивший обыск, дошёл в своем усердии до того, что внимательно осмотрел внутренность большой стеклянной чернильницы на письменном столе Марка Тимофеевича. — «Неужели вы всерьез думаете, что Ленин способен спрятаться в чернильнице?» — съязвил Марк Тимофеевич. Обозлённый неудачей, офицер грубо чертыхнулся в ответ и продолжал шарить по всем углам. Во время обыска на кухне, где Владимира Ильича думали обнаружить под кроватью прислуги, бойкая Аннушка Ильинична тоже не вытерпела: — «Вы вон ещё в духовку слазайте, посмотрите, нет ли там кого!» Владимир Ильич тем временем уже находился в надёжном месте. Раздосадованные контрразведчики от Временного Правительства покинули квартиру, но забрав с собой Надежду Константиновну, надеясь от неё узнать о местопребывании мужа, Анну Ильиничну и Марка Тимофеевича, в котором кто-то ухитрился найти сходство с Лениным. Все они к утру благополучно возвратились домой. Буквально через несколько дней обыск повторился и так же, как и первый, не принёс никаких результатов. Надежды поймать Ленина не оправдались: он оказался опытнее своих преследователей. Возвратившись домой, я не застал уже и Надежды Константиновны, которая устроилась где-то на Выборгской стороне, чтобы держать связь с Владимиром Ильичем и одновременно не ставить под удар остальных членов семьи. На мои настойчивые расспросы о местопребывании её и Владимира Ильича Анна Ильинична уклончиво отвечала: — «Володя с Надей живут на Выборгской стороне, и к ним пока нельзя, сам понимаешь. Когда будет можно, они сами придут, тогда и обязательно увидишь их». Не любившая лгать Анна Ильинична не могла сказать и всей правды. Если даже она и знала, нельзя же было мне сообщать адрес семьи Аллилуевых, где первое время скрывался Ленин. Чего доброго, я мог попытаться разыскать его! Квартиру пришлось переменить. Жители дома № 48 по Широкой улице, потревоженные июльским погромом, подняли форменный бунт и требовали нашего выселения. Марк Тимофеевич признал за лучшее уступить и снял квартиру на Малом проспекте, на Петроградской же стороне, в доме № 256, на третьем этаже. Мария Ильинична жила по-прежнему вместе с нами, но о Владимире Ильиче мне ничего не было на тот момент известно. В эту осень я начал пятый год учебы в пятой по счету школе — на этот раз в гимназии Лентовской, на Большом проспекте Петроградской стороны. В классе помимо меня оказалось немало новичков. Это не помешало быстрому возникновению дружбы и общих интересов. За 1917 год, насыщенный впечатлениями и переживаниями, я словно на несколько лет вырос. Живой и наглядный пример старших — моих приёмных родителей, особенно Анны Ильиничны, сравнительно недавно перенёсшей тюремное заключение и вторичный арест, Марии Ильиничны, отбывшей двухлетнюю ссылку, Владимира Ильича, едва вернувшегося из изгнания и вновь преследуемого,— всё это в сочетании с революционными событиями, происходившими на моих глазах, не могло не отразиться на моём мировоззрении. Я пришёл в школу, искренне считая себя уже убежденным большевиком, и к радости, оказался не в одиночестве. Анна Ильинична знала это раньше меня: попавший вместе со мной в один класс Тарас Полетаев был сыном старого большевика Николая Полетаева, давно знакомого с Лениным и семьёй Ульяновых; сыновьями рабочих- большевиков были и одноклассники Кибардин, Лев Балашов и Андрей Омельченко. Между тем слежка за нашей новой квартирой не прекращалась: видимо, агенты не теряли ещё надежды поймать бесследно исчезнувшего Ленина. С этой целью ими была завербована поступившая к нам недавно прислуга, которую в первую же неделю распознала Мария Ильинична. Как-то осенью, вскоре после нашего переезда на Малый проспект, нас навестил племянник моего приёмного отца – Пётр Павлович Елизаров. Чуть рыжеватый шатен, с подстриженными усами, он носил золотые очки. В нем не было даже отдаленного сходства с Владимиром Ильичем. И всё-таки неугомонные ищейки ухитрились заподозрить в нашем госте переодетого и загримированного Ленина, потому что вскоре же после его прихода раздался стук и в парадную, и в кухонную, так называемую чёрную, дверь. Я открыл дверь парадного входа и вынужден был отступить, потому что через порог шагнул вооружённый человек; за ним стояли ещё двое с винтовками. Со стороны кухни тоже вошли вооруженные люди. Между ними и нашей прислугой произошёл быстрый и короткий диалог, невольно подслушанный мной: — «Этот?» Получив в ответ лёгкий утвердительный кивок от прислуги, контрразведчики направились прямо к нашему гостю и потребовали от него документы. Их постигло разочарование: они сразу же убедились, что попали впросак, приняв Петра Павловича Елизарова за Ленина. Произведя поверхностный обыск, непрошеные гости удалились, перекинувшись на прощание несколькими словами с прислугой. Для ограждения себя от подобных странных случайностей мы сочли за лучшее на другой же день расстаться с ней. На её место пришла молодая женщина маленького роста по имени Поля, прослужившая в нашей семье до 1919 года и переехавшая вместе с нами в Москву. В один из пасмурных октябрьских вечеров, когда вся семья находилась дома, кто-то постучал в дверь. Я подбежал, спрашиваю: «Кто…

–

7 мая 2022 в 23:16

  • Воркута
  • Пожаловаться
«...Двадцать пятое октября 1917 года, навеки связанное с историческим выстрелом «Авроры» и взятием Зимнего дворца, вошло в историю как дата свершения Великой Октябрьской социалистической революции. Позорно и бесславно бежал Керенский, сидели под арестом и министры недолговечного Временного правительства, но в Петрограде не сразу было сломлено сопротивление врагов пролетарской диктатуры. Временами слышалась отдаленная стрельба, которая уже перестала удивлять; беспокойная жизнь становилась привычной, слухи ходили противоречивые, никто ничего толком не знал. Жить стало голодновато: кому могло хватить крохотного дневного пайка черного хлеба и крошечных доз крупы, добываемых в длинных, по ночам выстоянных очередях? Анна Ильинична, когда-то искусная мастерица по части бисквитов и замысловатых сладких блюд, замешивала на остатках муки картофельную шелуху и прочие отходы пищи, пытаясь хоть чем-то пополнить голодное меню. Зажмурившись от внушаемой издавна брезгливости, проглотил я полученную в школьном буфете котлету из конины и... нашел, что она — ничего. Несмотря на трудности с продовольствием, я не видел на лицах старших ни тени упадка духа, угрюмости. Похудели все, особенно грузный Марк Тимофеевич, но все ходили с весёлым и бодрым видом: Октябрь принёс нам весну. 29 октября в семь часов утра мы были внезапно разбужены близкой ружейно-пулеметной стрельбой, происходившей где-то под окнами. Выглянув в окно, выходившее на балкон, я увидел на дворе, расположенном напротив и заваленном старыми телегами без колес, людей в штатском, вооруженных винтовками и пулеметами, которые вели огонь по окнам Владимирского военного училища на Гребецкой улице. Там засели юнкера, продолжавшие сражаться на стороне уже не существующего Временного правительства. По-своему разобравшись в обстановке, я сообщил, что это наши – ведут бой с юнкерами. Встревоженная Анна Ильинична уговаривала меня отойти от окна, но я упирался и продолжал наблюдать. Через несколько минут двое красногвардейцев были ранены, один — убит. Встречный огонь юнкеров не позволил приблизиться ни на шаг к училищу, хотя до него было не более 60 метров. К тому же юнкера били на выбор по видимой цели, а сами были защищены кирпичными стенами. Наша маленькая прислуга Поля, увидев первые жертвы среди красногвардейцев, заливалась слезами. В помощь сражающимся подкатили орудие и установили у подъезда нашего дома, направив ствол в сторону училища. Раздался оглушительный выстрел. От сотрясения воздуха вдребезги разлетелись четыре наших больших оконных стекла. Я присел от неожиданности, но тут же в порыве непонятного восторга или возбуждения вскочил и увидел, что впереди всё заволокло красноватой кирпичной пылью. Пришёл мой приёмный отец – Марк Тимофеевич Елизаров, и меня безжалостно оттащили от балконного окна и увели в кухню. Вскоре грохнул ещё один пушечный выстрел, вылетело еще несколько оконных стёкол, и в нашу квартиру ворвался холодный осенний ветер. Потом всё внезапно стихло, как по команде. Никем больше не удерживаемый, я снова бросился к окну и увидел, что красные поднялись из-за телег, за которыми укрывались, и, держа винтовки наперевес, устремились через двор к юнкерскому училищу. Анна Ильинична разрешила Поле спуститься вниз, на улицу, узнать, что слышно. Вернувшись через несколько минут, Поля радостно сообщила, смешно взмахивая руками, что «ненкера» сдались. Никак не удавалось ей выговорить незнакомое слово «юнкера». Напряжение прошло, и мы бросились затыкать и загораживать чем попало разбитые окна; стекла были вставлены только, на другой день по распоряжению Советской власти. Напутствуемый предостережениями Анны Ильиничны, я оделся и вышел на улицу. Отовсюду выползали и толпились у ворот любопытные и возбуждённые жильцы: страх миновал, все улыбались, оживлённо делились впечатлениями. Кто-то рассказывал, что юнкера вывесили было простыню с нарисованным красным крестом, прося перемирия для перевязки и эвакуации раненых, но простыню будто бы ветром свернуло, и получился белый флаг — знак сдачи. Красные, мол, бросились к зданию, пользуясь тем, что осаждённые приостановили стрельбу, и сумели овладеть училищем. Здание, зиявшее выбитыми окнами, было сильно изуродовано пулями и снарядами; внутри царила тишина, и многочисленные прохожие с молчаливым любопытством толпились перед ним. Было ясно, что осажденные и обстреливаемые с трех сторон юнкера могли спасти свою жизнь, только сдавшись, что они и сделали. Под влиянием октябрьских событий у школьной молодёжи начало определяться стремление к организации, к объединению своих сил и интересов. Несмотря на декрет Советского правительства об отделении церкви от государства, преподавание закона божия в нашей гимназии пока продолжалось. Заявить официальный протест или просто взбунтоваться мы ещё не осмеливались и принялись действовать тихой сапой. Началось с того, что я стал с невинным видом задавать учителю Закона Божьего каверзные и дерзкие вопросы по поводу обряда причастия, назвав его кровожадным и диким обрядом. Вместо ответа я был немедленно выгнан за дверь, провожаемый сочувственными улыбками доброй половины класса. Перед пасхой мы с закадычным другом Володей Введенским провели антирелигиозный опыт: не побывав на исповеди у попа, как было строго наказано в школе, мы ухитрились причаститься в четырех церквах подряд. Бог не покарал нас за подобное святотатство, зато из нашего сознания окончательно улетучились последние остатки религиозного верования. Рассказав о нашем пасхальном подвиге в классе, мы посеяли основательное брожение в умах колеблющихся и сомневающихся. Я приходил к Владимиру Ильичу и советовался, хотел издавать журнал, но мне препятствовал один из учителей. Владимир Ильич всегда говорил: «Стой на своём! Держи свою линию, не поддавайся, не будь бесхарактерным». Мне было грустно оттого, что всё реже приходилось видеться с Ильичем после Октябрьской революции. Ни он, ни Надежда Константиновна не жили больше вместе с нами; находясь почти безвыездно в Смольном, Владимир Ильич жил и работал там, а Марк Тимофеевич, назначенный первым наркомом путей сообщения, несколько раз по моей просьбе брал меня…

–

8 мая 2022 в 19:35

  • Воркута
  • Пожаловаться
Алина, Как хорошо, что столько воспоминаний оставлено. А воспоминания ленинского племянника Георгия ещё более ценны, потому что он своими детскими глазами всё это видел, всюду лазил и везде ему было любопытно. Он в бедной семье родился, был вундеркиндом, и Марк Тимофеевич, прекрасный шахматист, его заметил, и они с Анной Ильиничной предложили родителям Георгия свою опеку. Родители согласились, надеясь на то, что семья Ульяновых-Елизаровых даст их сыну лучшее образование да и просто воспитание. Из-за революции с образованием были проблемы, но ребенка они достойного воспитали – он сначала стал инженером, а потом в Великой Отечественной воевал, и умер в 1970. Да и родители не могли предположить, когда отдавали Анне Ильиничне своего сына, что их сын станет племянником главы государства... Ну и хорошо, что Георгий всё запоминал о описал. Подробно он и описал въезд в Кремль и рассказал об одном лакее, жившем ещё при царях: «... Когда мы поселились в Кремле, обслуживал новых жильцов старый дворцовый лакей Алексей Николаевич Ступишин. Трудно было определить, сколько ему лет. Революция ничем не задела его, и он спокойно остался на своем привычном посту, не выражая ни симпатии, ни вражды к революции, к Октябрьскому перевороту, к новым хозяевам России. Однако человеческое чувство, чувство собственного достоинства, всё же сохранилось в нём и именно теперь, после многих лет, неудержимо, хотя и робко, просилось и выходило наружу. Алексей Николаевич был скромным, всегда вежливым и предупредительным. Освоившись немного с нами, он охотно рассказывал обо всех, кого только ни пришлось перевидать ему за долгие годы дворцовой службы. И признался-таки наконец, что только теперь впервые, после Октябрьского переворота, с ним стали обращаться, как с человеком, величая по имени-отчеству, говоря как с равным, не унижая его. Особенно он удивился, когда к нему – старому царскому лакею – вдруг подошёл Владимир Ильич, спросил его имя и поздоровался с ним – со старым слугой – за руку. И, ещё больше этот лакей Алексей Николаевич удивлялся, когда Ленин с ним начинал запросто беседовать и расспрашивать , как он при царях жил, что видел, что пережил... Ведь с лакеями никто никогда не разговаривает обычно. Но те времена прошли, когда Ленин въехал в Кремль. В комнатах, предоставленных мне и моим приёмным родителям под жильё, незадолго до нас некоторое время жили Владимир Ильич с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной — «наши», как мы их кратко, по-семейному, называли. Об этом нам доложил тот же Алексей Николаевич. Рассказывая об этом, он не мог скрыть своего восхищения общительностью и доступностью Ленина, любившего в минуты отдыха поговорить запросто с видавшим виды стариком. — «Да ведь Владимир Ильич всегда и со всеми так просто обращается, такой уж он человек», заметил я. — «Нет, не скажите, — возражал Ступишин (он и меня упорно называл на «вы», несмотря на мои протесты),— всё-таки он не простой человек, как все; можно сказать, самый главный надо всеми и большого, большого ума, а даже со мной слугой, знаете ли, обязательно за руку здоровался. Ну кто я перед ним? Маленький человек! Любил поговорить, поинтересоваться, как жил я в старые времена, при государях... А разговаривать начнёт, так непременно: «Да вы садитесь, садитесь, Алексей Николаевич!» Никак не любил, чтобы я перед ним стоял. А ведь у меня в привычку это годами вошло, чтобы стоять – я ведь лакей! Многих я на своем веку перевидал, ну такого человека — нет! Замечательный, особенный человек, дай ему бог здоровья!...», сказал мне Алексей Николаевич. В первые недели после заселения Владимир Ильич ходил и изучал Кремль, его историю и особенности. Кто-то специально, видимо, для Владимира Ильича раздобыл двухтомное богато иллюстрированное издание— «Московский Кремль в старину и теперь». Оба тома я обнаружил в нашей квартире и так ими заинтересовался, что за короткий срок запомнил наизусть все восемнадцать кремлёвских башен и их многолетнюю историю, запомнил их старые и новые наименования, знал наперечет все двадцать пять (!) находившихся в Кремле церквей и их расположение — от крохотного собора 12 века, «Спаса на бору, что за золотой решёткой», до стометровой колокольни Ивана Великого, гордо возвышавшейся надо всею Москвой. Вместе с таким же любознательным пареньком из кремлевских новоселов — звали его Сергеем — мы облазили буквально весь Кремль, что называется, ощупали своими руками все его достопримечательности. Мы побывали в огромном гулком жерле Царь-пушки, держались за вздрагивающие, в несколько метров длиной, минутные стрелки часов Спасской башни, сидели на троне русских царей в Андреевском зале Большого дворца (и убегали, когда кто-то видел нас). Прицеливались в воображаемого врага из старинных пушек на площадке Тайницкой башни, забирались в трубу подземного хода, ведущего от Большого дворца к устью заключенной в тоннель реки Неглинки, собрали целую коллекцию осколков снарядов на крышах и стенах Кремля — безмолвных свидетелей революции 1917 года. Словом, обследовали в Кремле всё, что оказалось доступным для наших рук и ног, принимая во внимание, что в те дни не было ещё свободного доступа и прохода ко всему этому. Пытались даже пробраться в несколько церквей, чтобы полюбопытствовать, что там внутри, но церкви оказались крепко запертыми, а окна были защищены снаружи тяжёлыми коваными решетками. Я полюбил спокойный и величественный Кремль и не мог удержаться, чтобы не выразить свои чувства в посвященном ему стихотворении».

–

8 мая 2022 в 19:38

  • Воркута
  • Пожаловаться
Ольга, Он описал то, как они в Кремле поселились. Это вам конечно не рассказ Бонча, но тоже интересно. Ну и естественно свою квартиру и квартиру Ленина описал: «Квартира была немного тесной и нескладной по расположению, но особенно удобной в том отношении, что находилась в нескольких шагах от служебного кабинета Владимира Ильича, в одном коридоре с Совнаркомом. Состояла она всего из четырёх комнат, с большими светлыми окнами, выходившими на Сенатскую площадь Кремля, мощённую в те времена булыжником. Это были спальня, домашний кабинетик Владимира Ильича, крохотная и тесная столовая, проходная, размером 8—9 квадратных метров, и сравнительно просторная комната, предназначенная для Марии Ильиничны. На её плечах лежала трудная, но добровольно взятая обязанность — руководство семейным хозяйством, и домашние называли её любовно-почтительно: «наша главная хозяюшка». Мария Ильинична ругала Владимира Ильича, потому что он на обед опаздывал, а он её «нашей главной хозяюшкой» называл. Она очень вкусно готовила..»

–

8 мая 2022 в 19:39

  • Воркута
  • Пожаловаться
Интересен рассказ бывшего латышского стрелка Э.Э. Смилги о том, как обставлялась ленинская квартира мебелью: «Когда с ремонтом было покончено, нам дали задание обставить квартиру мебелью. Так как в нашем распоряжении был весь Кремль, то мы натаскали в новую квартиру самую лучшую мебель, какую только можно было найти. Мы заставили квартиру Ильича позолоченными стульями и креслами, обитыми шёлком и бархатом, зеркальными шкафами, массивными столами и т.д. Уж очень хотелось нам сделать любимому человеку удовольствие! Но когда Ленин осмотрел приготовленную квартиру, то остался недоволен. Ему не понравилась роскошная мебель, и он велел заменить её простой, обыкновенной. Мы были разочарованы: старались, старались, и оказалось, что перестарались. Ленин посмеялся над нашим огорчением и подбодрил нас. Поступок Владимира Ильича мы восприняли как урок: быть в жизни всегда скромным, никогда не гнаться за роскошью».

–

8 мая 2022 в 19:43

  • Воркута
  • Пожаловаться
Алина, Ну да, Ильича эта роскошь бесила. Поэтому для поселения он выбрал не царский кремлёвский дворец, а бывшее служебное здание Сената. Когда Георгий Елизаров на описал и дальше, как въезжали и обосновались в Кремле: «Мы застали «наших» дома: было как раз обеденное время. Марк Тимофеевич и я едва успевали отвечать на расспросы Владимира Ильича, благополучно ли мы добрались из Питера, как устроились на новом месте, все ли здоровы. Владимир Ильич был по-прежнему веселый, шумный и оживлённый и, пользуясь свободными минутами, с увлечением принялся возиться со мной, вспоминая наши шумные прошлогодние игры на Широкой улице. Добросердечная Надежда Константиновна тщетно унимала своего супруга: — «Володя! Люди в гости пришли, а ты сразу уж принялся ребенка мучить!» — Разняла нас и увела меня на кухню, чтобы покормить. Она искренне обрадовалась нашему прибытию в Москву, по-матерински приласкала меня. Владимир Ильич заглянул на кухню посмотреть, что я делаю. Он вытянул из своего жилетного кармашка часы с болтавшимся на шнурке заводным ключиком и, взглянув на них, заторопился к себе на работу. Я немедленно отправился с ним, и рука об руку мы зашагали по залитому солнечным светом коридору. Мне же обязательно надо было посмотреть его служебный совнаркомовский кабинет, такой светлый и просторный, куда мне впоследствии было разрешено заходить без доклада в любое время (конечно, если Владимир Ильич бывал один). Две стены кабинета, по бокам большой изразцовой печи, были сплошь заставлены высокими шведскими книжными шкафами с откидными стеклянными дверцами, доверху наполненными книгами. Каких тут только не было книг! И энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, и труды Маркса, Энгельса, западноевропейских философов и экономистов, различная политико-экономическая литература, произведения русских классиков и множество других книг на разных языках. Владимир Ильич обожал мёртвые языки – латынь и древнегреческий. На отдельном столике — подшивки газет; справа от входа, на стене, — смонтированная на рулонах передвижная карта крупного масштаба. Рабочее место Владимира Ильича состояло из очень небольшого письменного стола со старинным чернильным прибором, с торчащими в медных подсвечниках двумя свечами (на всякий случай!). Стол этот во время работы Ильича был всегда завален газетами, книгами, бумагами; и, несмотря ни на что, во всём чувствовался строгий, хозяйский порядок. По обе стороны стола стояли две невысокие вертящиеся этажерки с нужными материалами, на столе — два эриксоновских телефона без звонков, с загорающимися при вызове лампочками. На «приёмном» столе красовалась большая пепельница. К ней была прислонена карточка с лаконичной печатной надписью: «Курить воспрещается». Между строк красным карандашом рукой Владимира Ильича весьма выразительно было добавлено: «Строго». Он не курил и очень не любил, когда курили в его присутствии. Первое, что я всегда видел, открывая дверь кабинета, была голова Владимира Ильича, низко согнувшегося в пылу работы над какой-нибудь статьёй, газетой, книгой, а по вечерам — освещённая скудным зеленоватым отсветом от абажура настольной лампы. Верхнюю люстру Владимир Ильич без надобности не зажигал, экономя электроэнергию. Когда я без стука и без спроса входил к Владимиру Ильичу, он не выражал недовольства моим приходом. Прерывая работу или чтение, он приветливо произносил свое излюбленное «здравствуй, здравствуй» (обязательно почему-то повторяя это приветствие дважды) и, повернувшись на стуле, принимался разговаривать со мной с таким живым и неподдельным интересом, расспрашивая о нашем житье-бытье, о здоровье, даже о мальчишеских делах, что я искренне удивлялся про себя: «Как это он, занятый большими государственными делами, находит возможность расспрашивать о мелочах вроде моего здоровья или моих ребячьих приключениях?» Беседуя с кем-либо, Владимир Ильич никогда не принимал «позы»; Разговаривая, он улыбался своей доброй, подкупающей улыбкой. Сидел, чуть наклонившись вперёд, как бы устремившись навстречу собеседнику. Облокотившись правой рукой на стол и лукаво прищурив один глаз, Владимир Ильич становился доступным и в то же время словно видящим своего собеседника насквозь. Конечно, Владимир Ильич бывал серьёзен , когда это диктовалось условиями и обстановкой. Но уж если рассмеется, так обязательно громко, раскатисто и даже голову назад запрокинет. Смеялся он всей грудью, от души; кажется, и сейчас звучит в ушах его смех, такой хороший и заразительный. Или вдруг встанет быстро со стула, пройдётся взад-вперёд по кабинету, заложив большие пальцы в проймы жилета, причём спиной к собеседнику при разговоре он никогда не поворачивался, держал собеседника всё время в поле зрения. Если спросит что-нибудь, то обязательно резко повернётся и чуть наклонится, остановившись на мгновение, ожидая ответа. Прощаясь с ним и уходя, я знал, что Владимир Ильич проводит меня внимательным взглядом, слегка задумавшись, и, только когда за мной закроется бесшумно дверь, снова примется за прерванную работу...»

–

8 мая 2022 в 19:46

  • Воркута
  • Пожаловаться
Сергей, так он и дальше вообще то описал: «...С переездом в Москву Анна Ильинична взяла на себя работу по заведованию отделом охраны детства Наркомсобеса. Анна Ильинична помогла мне завязать новые и восстановить некоторые давние знакомства с моими сверстниками, дружба с которыми позволила мне быстрее осмотреться и освоиться в новой обстановке. В 1918 году в Кремле жили многие партийные работники со своими семьями. Заселили они в основном единственную в Кремле улицу, получившую название Коммунистической (это название за ней сохранилось навсегда). Появилось много ребят всех возрастов. Отцы и матери их были поглощены своей работой. До осени ещё далеко, а ребята были предоставлены самим себе. Родители не знали, что предпринять. Тогда по инициативе Анны Ильиничны в дачной местности Кунцево, неподалёку от Москвы, была организована детская колония человек на 60, представлявшая собой нечто вроде прообраза нынешних пионерских лагерей. Сюда и отправили своих «птенцов» на все лето родители. Колония разместилась в нескольких бесхозяйных и довольно ветхих дачах в сосновом лесу на высоком берегу Москвы-реки. Помимо дач, занятых под колонию, оставалось еще несколько свободных. В одной из них поселилось семейство Владимирских. Другую облюбовали для воскресного отдыха Марк Тимофеевич и Анна Ильинична и решили осмотреть её. Но едва Марк Тимофеевич грузными шагами вступил на крыльцо, ступеньки не выдержали, и он всей тяжестью провалился, сломав при этом два ребра. Какого-либо определённого распорядка в колонии не существовало, если не считать, что трижды в день лес оглашался звонким призывом веселой Марты, поварихи-латышки: «Де-ти! Обе-е-дуть!» У нее именно получалось «обедуть», а не «обедать». Утром и вечером соответственно раздавался призыв к завтраку и ужину. Мы охотно спешили к столу, так как питание не было слишком обильным и желудки успевали опустеть раньше, чем разносился долгожданный призыв. Приближалась осенняя пора; деревья понемногу одевались в цветной наряд. Небольшой группой в поисках интересных приключений мы разгуливали по окрестностям. Забрели однажды довольно далеко на железнодорожную станцию, вдосталь полюбовались на поезда. Кто-то предложил заглянуть в аптеку: не удастся ли раздобыть мятных лепешек, редкого лакомства в те трудные времена. Продавец в аптеке был увлечён оживленным разговором с единственным посетителем. Он даже не обратил внимания на вторжение босоногой команды, скромно ожидающей окончания их беседы. Невольно прислушиваясь к отдельным словам и восклицаниям, я уловил волнующие, тревожные нотки. Несколько раз было упомянуто почему-то имя Ленина. Не будучи в силах сдержать своего любопытства, я подошел ближе и, вмешавшись в разговор, спросил аптекаря: о чем они ведут разговор и почему все про Ленина вспоминают? — «Да вот, — неожиданно развел тот руками, — человек из Москвы только что рассказал, что там кто-то в Ленина стрелял. Не то убили, не то ранили, толком сами не знаем, что и думать». Выскочив из аптеки, мы с ребятами бегом пустились в колонию сообщить о тревожном известии. Новость о происшедшем с Лениным несчастье встревожила ребят, и после короткого обмена мнениями все единогласно решили, что мне следует, не медля ни минуты, отправиться в Москву разузнать все подробности о своём названном дяде. Решили также пока ничего не говорить руководительнице: как бы она не запретила мне уходить из колонии. Кто-то сбегал в спальню и принёс мне ботинки, кто- то с сочувствием сунул в карман припрятанный для себя кусочек съестного, и друзья отправились небольшой группой проводить меня до шоссе на Москву. Денег ни у кого не было, предстояло пройти до Москвы около 15 километров. Провожаемый сочувственными взглядами, зашагал я по тропинке вдоль шоссе по направлению к Москве с тревожными мыслями, не зная правды о случившемся. Уже на окраине города, в начале Большой Дорогомиловской улицы, я заметил группу людей, столпившихся у наклеенного на заборе небольшого листка, и подошел к ним. «Бюллетень о состоянии здоровья Председателя Совета Народных Комиссаров Владимира Ильича Ульянова-Ленина», — громким голосом читал кто-то. «Значит, Владимир Ильич жив!» — пронеслось в голове, и я облегчённо вздохнул. Не задерживаясь, заторопился дальше; до Кремля было еще далеко, а я уже чувствовал усталость. Почти бегом, несмотря на большой и утомительный путь, пришёл я домой, в Кремль. Анна Ильинична встретила меня с изумлением. — «Гора? Откуда это ты, почему вдруг приехал домой?» — «Да я не приехал, а пешком шёл, от самого Кунцева. Мы узнали там про Владимира Ильича, я и прибежал. Скажите, где он, что с ним случилось? Я должен знать!» Видя мой усталый и расстроенный вид и слёзы на глазах, Анна Ильинична была тронута и сразу же смягчила свой первоначально строгий тон. Усадив меня, она подробно рассказала о том, что произошло 30 августа. Владимир Ильич выезжал на один из московских заводов, где выступал на митинге, организованном прямо в рабочем цехе. По окончании митинга рабочие провожали Ленина дружной толпой к выходу. В момент, когда он, прощаясь, собирался уже садиться в машину, неизвестная женщина тяжело ранила его в спину двумя выстрелами из пистолета и бросилась было бежать, но её догнали и схватили. Упавшего Владимира Ильича подняли на руки и уложили в автомобиль, после чего шофёр Гиль привёз его домой, в Кремль. Владимир Ильич нашел ещё в себе столько самообладания, что велел шофёру подъехать с чёрного хода, чтобы никто не видел его в таком состоянии, и сам, почти без посторонней помощи, поднялся домой по лестнице на самый верх. — «Что это за женщина была? Я бы ее на месте убил!» — возмущался я. — «Да её рабочие и так готовы были растерзать, когда поймали, но их удержали от самосуда. Это оказалась эсерка-террористка Фанни Каплан. Действовала она по заданию своего руководства. Ты успокойся и не нервничай, — сказала Анна Ильинична, видя моё возбужденное состояние. — Владимир Ильич уже более или менее чувствует себя ничего. Он находится дома». Узнав, что Владимир Ильич лежит дома, я стал настойчиво упрашивать дать мне возможность увидеться с ним, обещая ничем не потревожить больного. — «Я только…

–

8 мая 2022 в 19:47

  • Воркута
  • Пожаловаться
«...Благодаря многолетней физической закалке, поддерживаемый неутомимой волей к жизни, Владимир Ильич сравнительно быстро оправился от полученных ранений. Несмотря на болезнь и слабость, он почти не выключался из жизни страны. Ещё не поднявшись с постели, он фактически начал работать. Оказывается, врачи, по мнению Ленина, проявляли излишнее усердие, заботясь о его покое, и это Владимиру Ильичу доставляло дискомфорт. Кипучая натура Ильича не выносила безделья. Ясно было, что он не даст себе необходимого покоя, оставаясь дома, в Москве. По категорическому настоянию «усердствующих» врачей, поддержанному родными и партийным руководством, 24 сентября Владимира Ильича всё же отправили на отдых и поправку в Горки. Он было хотел отказаться, но на сторону врачей встала и Надежда Константиновна, и ЦК партии. Дня через два в Горки неожиданно попал и я. Случилось это так. В Москве в тот год свирепствовала эпидемия так называемой испанки — тяжёлой формы гриппа, сопровождавшегося серьёзными осложнениями, высокой температурой и нередко имевшего смертельный исход. От этой коварной болезни 30 сентября умерла Вера Михайловна Бонч-Бруевич, жившая по соседству с нами в Кремле. Жертвой испанки был и Яков Михайлович Свердлов, первый советский президент, скончавшийся в марте 1919 года. Статистика приводит астрономические цифры, связанные с мировой эпидемией вирусного гриппа-испанки (1918—1919 годы), облетевшей весь земной шар и охватившей 500 миллионов человек; 20 миллионов из них умерло, Анна Ильинична заболела испанкой и лежала дома с высокой температурой. Ухаживавший за ней Марк Тимофеевич также чувствовал уже начинавшееся недомогание— явный предвестник болезни. Справедливо опасаясь, что и я могу заразиться возле них, он написал записку Марии Ильиничне и договорился с П.Д. Мальковым о том, что тот отвезёт меня в Горки к дяде. По телефону связаться тогда было не так-то легко. Поздним вечером в начале октября ехали мы с Мальковым по незнакомой дороге, показавшейся мне тогда необыкновенно длинной. Ещё одна узкая аллея, словно две сплошные декорации из расцвеченных осенними днями берёза и клёнов,— и мы у крыльца с ослепительно белыми толстыми колоннами. Горки! Всё внутреннее убранство и обстановка большого барского дома были сохранены в абсолютной неприкосновенности — вся эта старинная с бронзовыми украшениями вычурная мебель, обитая дорогим шёлком, тяжёлые гобеленовые занавеси, зеркала, часы с бронзовыми скульптурными украшениями на мраморных каминах, портреты неведомых морозовских предков, картины и гравюры времен 1812 года, античные статуэтки и статуи из белоснежного мрамора, большая библиотека. Ослепительно белый на солнце двухэтажный дом с открытыми обширными террасами по бокам, с шестью массивными колоннами по фасаду и такими же колоннами со стороны парка.. Дом этот мы называли «большой дом», в отличие от двух симметрично расположенных по сторонам небольших особнячков-флигелей, прозванных «маленькими домиками». Со стороны фасада к «большому дому» вплотную примыкал старинный парк с прямыми аллеями метров по 300 в глубину, усаженными липами. Прямо напротив дома по бокам цветника возвышались две столетние ели; одна из открытых террас пряталась в тени широко раскинувшихся ветвей огромнейшего клёна, возраста которого никто не знал; ствол его, не выдерживавший тяжести кроны, был стянут массивными железными шинами, скреплёнными болтами. В самом начале широкой, так называемой «большой» аллеи стояли два могучих приземистых дуба в несколько обхватов толщиной. Большая аллея на всем протяжении граничила с обширным фруктово-ягодным садом. С противоположной стороны «большого дома» располагался двор с хозяйственными строениями: службами, каретниками. Непосредственно к ним примыкало здание электростанции с высокой круглой водонапорной башней. Электроэнергию вырабатывали поочередно два мощных паровых двигателя. Владимир Ильич заинтересовался их мощностью с чисто практической стороны. Некоторое время спустя по его распоряжению была протянута линия электропередачи в близлежащую деревню Горки – народу. И в избах крестьян, не всегда имевших достаточно даже керосина, вспыхнул свет первых лампочек Ильича! Естественно, что привыкшему к простоте в быту Владимиру Ильичу не очень-то по душе была вся эта барская обстановка: для себя он облюбовал самую меньшую по размерам комнату. Видимо, желая особо подчеркнуть, что Горки для него являются не более как временным пристанищем, что богатый дом и его мебель не принадлежат ему ни в какой мере и чужды ему по духу, Владимир Ильич наказал всем домашним: ни одного предмета в доме не переносить из комнаты в комнату и, по возможности, не менять его постоянного местоположения. Владимир Ильич был в восхищении от прекрасного тенистого парка с окружающими его рощами и лугами, от живописной реки Пахры, пейзажи которой удивительно напоминали картины Левитана. Устраивала, наконец, и возможность за 35—40 минут домчаться в автомобиле до Кремля, при необходимости. Это, пожалуй, было наиболее важным для Владимира Ильича. Отдыхая в Горках в 1918 году, Владимир Ильич много гулял, набираясь сил, но много и работал, писал. Раны заживали, и нетерпеливый пациент, следуя советам врачей, упражнял больную руку, развивая ее в плече. Работоспособность раненой левой руки он измерял тем, что, поднимая её постепенно выше и выше, старался достать до собственного уха. Некоторое время Владимиру Ильичу пришлось носить прикрепленный к повязке на плече пятифунтовый мешочек с дробью: опасались укорочения левой руки от перелома (перелом кости был на 5 частей). Этот груз изрядно надоедал ему, болтаясь и мешая движениям, и Владимир Ильич при первой же возможности охотно избавился от него, отдав его мне для гимнастических упражнений. 18 октября, не дожидаясь полного заживления руки, Владимир Ильич возвратился в Москву, где немедленно приступил к работе. Мои приёмные родители ещё были больны, и я временно поселился у Владимира Ильича в квартире. Мария Ильинична приютила меня в своей комнате...»

–

8 мая 2022 в 19:49

  • Воркута
  • Пожаловаться
«..В первую годовщину революции 7 ноября 1918, делегаты съезда Советов собрались у Большого театра для участия в общей праздничной демонстрации. Владимир Ильич позвал с собой Анну Ильиничну, Марка Тимофеевича и меня. Мы шли в первом ряду колонны делегатов. В этот же день в Кремле, в Митрофаниевском зале (ныне Свердловском), курсанты Кремлёвской школы имени ВЦИК выступили с концертом. Квартира Владимира Ильича находилась как раз над этим залом. Узнав о начале концерта, Владимир Ильич и Надежда Константиновна спустились вниз, и Владимир Ильич хотел сесть максимально незаметно для всех – сзади. Появление Ленина в зале, как ни старался он это сделать незаметно, было встречено дружными приветствиями курсантов, сидевших в зале вперемежку с руководителями партии и правительства. Обстановка царила самая непринужденная. Время шло, и надо было продолжать обучение. Я был зачислен в четвертый класс; здесь оказались уже знакомые по Кремлю Николай Владимирский, Ида Авербах — племянница Я. М. Свердлова. В других классах тоже нашлись знакомые — Валя и Шура Калинины, Ясик Дзержинский, Яша Джугашвили и другие. Владимир Ильич проводил целые дни за работой в своем кабинете, засиживаясь нередко до поздней ночи. Дав народу восьмичасовой рабочий день, лично для себя он не признавал восьмичасового рабочего дня. Когда наступало время обеда или ужина, бывало, стоило немалых трудов оторвать Владимира Ильича от работы и дозваться к столу. В столовой висел телефон; Мария Ильинична обычно вызывала брата через так называемый верхний коммутатор и приглашала: —« Володя, приходи обедать, суп на столе, мы ждем тебя!» Это было маленьким преувеличением: до прихода главы семьи миска с супом стояла на плите, но надо же было поторопить его! С другого конца провода обычно доносилось: — «Сейчас приду!» Несмотря на обещание, Владимир Ильич иногда задерживался в кабинете. Тогда, случалось, я начинал звонить к нему, выдумывая что-нибудь насчёт остывшего по его вине обеда, либо просто бежал к нему в кабинет и, убедившись в том, что Владимир Ильич находится один и попросту никак не оторвётся от работы, я принимался бессовестным образом мешать ему работать, ворошил его бумаги и залазил даже на стол, и делал всё, чтобы заставить его прийти на обед. Делая вид, что уступает мне, Владимир Ильич, притворно и шутливо вздыхая, оставлял работу, и я, торжествуя, с видом победителя сопровождал его за руку к столу. Надежда Константиновна предпринимала добродушное наступление на мужа: — «Что же это ты, Володя, сам уже не можешь вовремя прийти, когда зовут, ждёшь, чтобы обязательно за тобой специально посла посылали?» На это Владимир Ильич, весело посмеиваясь, отвечал: — «Да, уж только Горку и посылать! Пришёл, безо всяких, перо из рук отобрал и тащит вон из-за стола. Я вот в другой раз скажу часовому не пускать его в кабинет, и дело с концом! Да, кстати, а где же ваш «холодный» суп, который якобы остыл по моей вине?», – спросил Ильич. А Мария Ильинична отвечала: – « А вот теперь в наказание сиди и жди. Супу надоело тебя ждать, и он ушёл обратно на плиту погреться!». Обед проходил оживлённо и весело, за столом много шутили, особенно Владимир Ильич, даже во время еды. А сестра напоминала ему, что помимо шуток надо бы и поесть. К концу обеда обязательно приносили почту, всегда обильную, которую мне было позволено сортировать тут же. Свежие газеты и чисто служебные пакеты я передавал Владимиру Ильичу, откладывал в сторону конверты с официальными сводками о положении на фронтах, вручал Надежде Константиновне адресованные лично ей письма, а Марии Ильиничне, кроме того, я передавал также корреспонденцию частного характера, поступавшую ежедневно в большом количестве в адрес Ленина. Чаще всего это были жалобы на местных руководителей и народные просьбы личного порядка, и Мария Ильинична взяла на себя труд предварительно просматривать их, передавая брату те из них, которые заслуживали его внимания или требовали его вмешательства. Многие письма содержали пустячные и порой даже нелепые просьбы, так что совершенно нецелесообразно было заставлять Владимира Ильича затрачивать время на их чтение. В свою пользу я забирал иллюстрированные журналы, с согласия старших просматривал их первым. С обычной ласковой шутливостью Владимир Ильич прозвал меня своим личным секретарем, чем я был очень доволен, и как-то искренне заявил ему: — Как жалко, Владимир Ильич, что я не родился пораньше! Мне так хотелось бы быть старше, чтобы я мог по-настоящему помогать вам! На это Владимир Ильич не то серьезно, не то шутя (трудно было угадать, потому что он улыбался при этом) сказал мне: — «Ничего, будешь и ты старше, всему свое время придёт. Ты уже и сейчас помогаешь, как можешь; старайся пока учиться лучше, чтобы после стать настоящим помощником. Ну что, пошли на отдых?» И, поблагодарив «нашу главную хозяюшку» за обед, прихватив письма и газеты, он уходил в свой домашний кабинет полежать и почитать. Мария Ильинична, кажется, осталась довольна тем, что я вскоре нашёл себе дело в редакции и почти не мешал ей работать. Дело в том, что ни на одной двери не было ни вывесок, ни надписей, и я решил, что это непорядок. Имея за спиной известный «опыт» по рисованию лозунгов-плакатов под руководством той же Марии Ильиничны в 1917 году, я с её одобрения в течение нескольких дней украсил все двери редакции соответствующими надписями и указателями, выполнив их в несколько цветов и даже с некоторым художественным вкусом. Отныне каждый посетитель мог прочитать, где ответственный секретарь и где какой отдел находится. Помню, что все остались довольны этой инициативой, а я больше всех, радуясь, что сделал полезное дело. Мои произведения красовались довольно долго, пока не были заменены настоящими вывесками, написанными масляными красками. За то время, что Владимир Ильич поправлялся в Горках после полученных ранений, на крыше здания, прямо над квартирой, в самом срочном порядке была построена крытая застеклённая веранда, устроена лестница, ведущая наверх из квартиры, а в 1922 году оборудован лифт. Всё было сделано с той целью, чтобы Владимир Ильич при желании мог в любое время и любую погоду…

–

8 мая 2022 в 19:50

  • Воркута
  • Пожаловаться
«...Придя однажды на квартиру к «нашим» (было это в 1919 году), я узнал, что Владимир Ильич отдыхает на веранде. Поднявшись туда, я застал его расхаживающим из угла в угол по диагонали, с заложенными за спину руками. Лицо его было хмурое, озабоченное, и, поздоровавшись, я даже спросил, здоров ли он. Не отозвавшись на мой вопрос, Владимир Ильич вдруг остановился, резко повернулся и, словно обращаясь в моём лице к какому-то другому собеседнику, горячо заговорил: — «Понимаешь, Гора, стоит вопрос: закрыть Большой театр. Говорят: чересчур дорого обходится его содержание, убыток большой приносит, дров нету, топить нечем! Вот как, по-твоему, быть с этим? Жалко ведь, а?» Не сознавая, может быть, всей глубины и серьёзности вопроса, я наивно протянул: —«Жа-алко, Владимир Ильич, не надо закрывать!» — «Вот и я тоже думаю, что не надо», — ответив Владимир Ильич и зашагал снова по веранде. Он мог разгуливать таким образом подолгу, прямо часами, углубившись в свои мысли. Этот маленький эпизод запомнился мне навсегда. Но разъяснение всему этому я обнаружил много лет спустя в воспоминаниях старой большевички Лепешинской. Со слов своего мужа, члена коллегии Наркомпроса, она рассказывает, как было дело на одном из заседаний Совнаркома: «Обсуждались разные вопросы, в том числе и... вопрос об отоплении государственных театров. Доклад делал представитель Малого Совнаркома Галкин. Он говорил, что на данном этапе Большой и Малый театр не нужны рабоче-крестьянской республике, так как в их репертуаре все те же старые «буржуазные» пьесы и оперы вроде «Травиаты», «Кармен», «Евгения Онегина», и что не следует бросать драгоценное топливо в прожорливые печи московских театров. Владимир Ильич поставил вопрос на голосование, бросив предварительно, как бы мимоходом, несколько слов: — «Мне кажется, — сказал Ильич, сверкнув смеющимися глазами, — что Галкин имеет несколько наивное представление о роли и назначении театра». Это был явный намёк на то, что театр лучше не закрывать. И Владимир Ильич предложил тем, кто согласен с Галкиным, поднять руки. Ни одна рука не поднялась. Театры, составляющие гордость русской национальной культуры, продолжали работать»...

–

8 мая 2022 в 19:52

  • Воркута
  • Пожаловаться
«...Марку Тимофеевичу, имевшему солидный опыт в страховом деле, вскоре после переезда в Москву было поручено Владимиром Ильичем создать и возглавить Народный комиссариат по страхованию и борьбе с огнем, именовавшийся сокращенно Наркомстрахжар. Не умеющий ничего делать наполовину, Марк Тимофеевич, как всегда, работал с полной отдачей энергии. Покладистый и добродушный Марк Тимофеевич обладал удивительной способностью ладить с людьми и завоевывать их симпатию и любовь, переходившую в искреннюю преданность. Его большую терпимость некоторые даже способны были принимать за чрезмерную доверчивость; однако я не знаю случая, чтобы он ошибся в людях. В числе рядовых работников наркомата состояла некая Елизавета Федоровна Алексеева, скромная и исполнительная женщина, в возрасте около 40 лет, страдавшая глухотой. Она рассказывала, что происходит из небогатой семьи, была «выгодно» выдана замуж за одного из отпрысков небезызвестного семейства баронов Розенов. В революцию 1917 года незадачливая баронесса осталась у разбитого корыта: муж-аристократ, прихватив все фамильные ценности, бежал за границу. Марку Тимофеевичу после переселения в Москву шёл 56 год; возрастом он не слишком тяготился и на здоровье не любил жаловаться. Анна Ильинична удручённо вздыхала, видя, что брюки мужа в поясе становятся ему всё более и более широки, а пиджаки на его некогда массивной фигуре начинают выглядеть, словно на вешалке. Да и можно ли было этому удивляться, если хлеб тогда выдавался в микроскопических дозах, а одним из наиболее привычных блюд в семейном меню была «затируха» из муки, остатки которой ухитрялась сберегать одной ей известными путями бедная Анна Ильинична! Сердце у Марка Тимофеевича давно уже пошаливало. Перенесённая осенью 1918 года испанка, во время которой он, сам едва держась на ногах, вынужден был ухаживать за больной женой, серьёзно ухудшила его здоровье. Анна Ильинична не раз с укоризной убеждала мужа: «Наркомстрахжар, умерь свой жар!». А я с нетерпением ждал с работы и Марка Тимофеевича, и Владимира Ильича. Сам Марк Тимофеевич не терял своего благодушно-шутливого тона и посмеивался над тревогами жены о его здоровье. Целыми днями пропадал в своем наркомате; вечера нередко проводил на заседаниях Большого или Малого Совнаркома. И, возвратившись домой, долго и оживленно рассказывал о происходивших на Совнаркоме спорах и дебатах, особенно о позиции и мнениях Владимира Ильича по разным вопросам, рассматривавшимся на заседании. Марк Тимофеевич частенько записывал его наиболее острые и сильные выражения на полях газеты либо на клочке бумаги, чтобы поделиться с Анной Ильиничной. В середине февраля 1919 года Марк Тимофеевич собирался в Петроград в служебную командировку, приурочив ее к торжествам 100-летнего юбилея Петроградского университета. Последние дни он чувствовал легкое недомогание, что-то пошаливало сердце. Обеспокоенная Анна Ильинична настойчиво уговаривала супруга отложить поездку, но он пошутил над её тревогами и уехал. 21 февраля Марк Тимофеевич, будучи больным, всё-таки выступил на торжественном акте в университете. После этого сразу же почувствовал себя плохо. У него оказался сыпной тиф. Анна Ильинична немедленно выехала в Петроград, предварительно отправив меня снова на попечение Владимира Ильича. Были приняты все возможные меры к поддержанию деятельности сердца, но состояние больного не улучшалось. Утром 10 марта Марка Тимофеевича не стало... Я узнал об этом уже на другой день, возвратившись из школы. Открывая дверь, домработница Саня Сысоева первая сообщила мне о смерти Марка Тимофеевича и дала прочесть открытку, только что полученную от Анны Ильиничны. Поражённый и растерянный, стоял я в передней. Из комнаты вышла Мария Ильинична; утешая меня, она мягко посоветовала, чтобы я подготовился к отъезду. В тот же вечер Владимир Ильич, Мария Ильинична и я выехали в Петроград на похороны Марка Тимофеевича. Прямо с вокзала мы проехали в клинику, где и нашли убитую горем Анну Ильиничну. Выйдя к нам навстречу, она обняла брата и зарыдала, припав головой к нему на грудь. Владимир Ильич пытался утешить её, гладя, как ребёнка, по волосам и целуя руки сестры. Я тоже подошёл обнять его, и стал он и меня успокаивать, как глава большой семьи. Я смотрел на гроб и, подавленный случившимся, не мог заставить себя подойти ближе для последнего прощания. Близко от меня безразлично-спокойный лежал человек, которого я любил больше, чем родного отца. Похоронная процессия медленно двигалась по Расстанной улице, ведущей к воротам Волкова кладбища. Следом за гробом шли, поддерживая заплаканную и обессилевшую сестру, Владимир Ильич и Мария Ильинична, двоюродные сёстры, близкие знакомые, друзья и сослуживцы покойного. Я шёл перед катафалком, неся небольшой венок. Кинооператоры снимали процессию. Все происходящее вокруг меня было словно во сне. В тот же день, вскоре после похорон, Владимиру Ильичу пришлось выступать на многолюдном митинге в Народном доме. Огромный зал был переполнен; даже железные опоры, в виде мостовых ферм, поддерживающие перекрытие, были сверху донизу усеяны людьми, стремившимися устроиться где угодно и как угодно, лишь бы быть поближе к сцене, к трибуне, чтобы получше видеть Ленина, услышать его (радио тогда ещё не было). Ленина встретили такой бурей приветствий и оваций, что он никак не мог начать речь и долго стоял и, улыбаясь, вопросительно поворачивал голову в сторону президиума, как бы упрекая: «К чему так много шума ради меня? Скоро это закончится?». Однако весь состав президиума поддерживал народ и приветствовал Ильича с не ме́ньшим воодушевлением: малейшее движение его, попытка остановить бурю вызывали новый, ещё более мощный порыв. Тогда он сам поднял руки и жестом, словно хотел обнять всех разом, призвал к тишине. Мгновенно воцарилась глубокая тишина, и Ленин начал говорить, почти не напрягая голоса вначале. Как живо и ясно представляю я себе и сегодня, спустя 50 лет, Ильича, стоящего на трибуне, все его жесты, манеру и интонации речи! Произнося речь, Ленин словно загорался, и своими словами зажигал, заряжал энергией всех слушавших его. Во все времена было и есть немало ораторов…

–

4 мая 2022 в 13:47

  • Сыктывкар
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться
Слушайте, а ведь Ленин же не любил сниматься на камеру. Как его уболтали с Бонч-Бруевичем сняться у Царь-пушки после ранения?

–

4 мая 2022 в 13:57

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Ольга, ха-ха, а он и не соглашался, всё сделали тайно. Эту аферу Бонч-Бруевич удачно (ну или почти удачно) провернул и подробно описал: «Когда Владимир Ильич начал поправляться после ранения и стал уже выходить в свой кабинет в Совнаркоме, какие-то враждебные силы стали распространять ложные слухи по Москве о том, что Владимир Ильич умер. В Управление делами Совета Народных Комиссаров, можно сказать, беспрерывно звонили с разных сторон с одним и тем же вопросом: как здоровье Владимира Ильича? Не ухудшилось ли его состояние? А некоторые прямо спрашивали: да жив ли он? И я, и мои сослуживцы терпеливо и достаточно подробно сообщали всем ту правду, которая была на самом деле. Стали приходить с теми же вопросами депутации от рабочих союзов, от фабрик и заводов, которых я всех принимал сам и подробно беседовал с ними. Но это не помогало: запросы все увеличивались. Наконец, однажды, идя по Кремлю из Управления к себе домой, я встретил на площади возле здания арсенала заведующего Грановитой палатой, с которым Владимир Ильич был знаком и к которому относился очень хорошо, как к человеку, хорошо знающему и любящему своё дело, подробно и хорошо объяснявшему всё посетителям этого древнерусского музея. Здесь много раз бывал Владимир Ильич и всегда беседовал с ним о тех драгоценных и редкостных предметах старины, которые хранились в этом музее. Встретив меня, он остановился и, волнуясь, спросил: — «Скажите мне откровенно, когда умер Владимир Ильич? Мне нужно это знать. Я очень уважаю его... Я верующий и буду молиться богу за его бессмертную душу». Я невольно улыбнулся и сказал ему: — «Если вы хотите молиться за Владимира Ильича, это ваше дело, но тогда молитесь за его здравие, а не за упокой, так как Владимир Ильич здравствует, и с каждым днем силы его укрепляются...» — «Так говорит вся Москва, — ответил он мне. — Уверяют, что уже его нет в живых, что его ночью вывезли из Кремля, тайно похоронили, а там, в Кремле, правит всем кучка людей, захватившая власть...» — «Это неправда, все это — преднамеренная злостная ложь, распускаемая врагами Советской России. Прошу вас не верить этому и опровергать все это...» — ответил я ему. — «Хорошо, хорошо, — ответил он мне. — Грех вам будет, если вы не сказали мне всю истину». И мы расстались. Я решил обдумать, как сделать, чтобы народ мог увидеть Владимира Ильича. Спросив у врачей, когда можно будет Владимиру Ильичу выступить на каком-либо митинге, я получил строгий ответ, что не раньше как через три месяца. Следовательно, надо было снять Владимира Ильича в кино. На совещание по этому поводу я вызвал к себе кинооператора Г.М. Болтянского и сказал ему, что необходимо заснять Владимира Ильича, но так, чтобы он не заметил, иначе он не пойдет сниматься. Обсудив всё, мы решили, что в хороший солнечный день Г.М. Болтянский приедет в Кремль со своими кинооператорами и расставит их за углами, в складках стен строений, около «Царь-пушки» и в других местах вдоль асфальтовой дорожки, которая проходила около здания арсенала и тянулась по Кремлю до «Царь-пушки». Именно по этой дорожке я должен увлечь Владимира Ильича пройтись, причем я постараюсь отойти от него в сторону, чтобы кинооператоры могли заснять его одного. Условились сделать это очень важное дело поскорей, чтобы потом составить и размножить ленту для кино во многих экземплярах и таким образом показать повсюду рабочим Владимира Ильича на прогулке в Кремле. Через несколько дней как раз выдался замечательный осенний день, весь облитый солнцем, тёплый по-летнему. Это была середина сентября 1918. По телефону дал знать Г.М. Болтянскому, что надо готовиться. Я напомнил Владимиру Ильичу, что около часа дня ему обязательно нужно пойти на прогулку, как этого решительно требуют врачи. Владимир Ильич сказал, что мне необходимо съездить сегодня же к комиссару иностранных дел Г. В. Чичерину и получить от него письменным ответ на поставленные ему вопросы. — «Вот и прекрасно, — ответил я. — Вы пойдете гулять, я побуду это время с вами, провожу вас домой и сейчас же к Чичерину». Владимир Ильич согласился на это. В назначенное время я вновь напомнил Владимиру Ильичу, что надо идти гулять. Он быстро встал, взял свою кепку и сказал: — «Пойду без пальто — нынче прекрасный день!» Я оделся, взял портфель и вместе с Владимиром Ильичем стал спускаться по лестнице вниз. Г.М. Болтянский был предупреждён товарищами из Управления делами, что Владимир Ильич выходит. Выйдя из нашего подъезда, мы, разговаривая о текущих делах, направились к асфальтовой дорожке. В это время нам как раз попался шедший на обеденный перерыв домой заведующий Грановитой палатой, о котором я упоминал выше. Он в изумлении посмотрел на нас и несколько раз оборачивался, смотря полными страха и волнения глазами на живого Владимира Ильича, о котором он так недавно хотел молиться богу за упокой его бессмертной души... И именно этот старик запечатлен на ленте кино, когда её показывают всю целиком. Зрители всегда спрашивают: кто это? К сожалению, показывающие всегда молчат, очевидно, не зная, как объяснить этот персонаж; впрочем, они всегда также молчали, набрав в рот воды, когда у них спрашивали обо мне, гуляющем с Владимиром Ильичем, отделываясь от настойчивых вопросов так: «Это один из товарищей», не произнося мою фамилию, ибо, как известно, у нас не любили сообщать имена тех, кто работал долгие годы с Владимиром Ильичем, кроме двух-трех фамилий, безмерно прославляя лишь одного избранного, который должен был присутствовать даже там, где никогда не был….»{поясню: тут Бонч намекает на Сталина видимо}. Дальше Бонч-Бруевич пишет: «Я думаю, что тяжелые времена эти возвеличения одной личности раз и навсегда прошли. История наша заговорит теперь полным голосом о деятелях революции, расставит всех по местам, где они на самом деле были, и расскажет грядущим поколениям всю правду-истину. В полной кинопленке заснято все с момента выхода Владимира Ильича из подъезда до ухода его домой, но всю ленту не показывали, ограничиваясь только теми кадрами, которые относятся к центральной части этой прогулки Владимира Ильича по Кремлю, по асфальтовой дорожке до «Царь-пушки».

–

4 мая 2022 в 14:06

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
...«…Мы бодро шли, и я старался занять Владимира Ильича разговорами, чтобы отвлечь его внимание от окружающей обстановки, так как я знал, что в это время со всех сторон из-за углов кинооператоры стараются уловить каждый шаг, каждое движение Владимира Ильича. Я рассказывал ему самые интересные сведения, только что полученные из последней почты, о транспорте, о передвижении хлеба и иных продуктов, о приспособлении больших хороших дач в Сокольниках, где устраивались различные диспансеры для больных детей и лесные школы для детей, предрасположенных к туберкулезу. Я знал, что забота о детях была одной из самых постоянных забот Владимира Ильича, и этим можно его отвлечь. Он всегда с большим интересом выслушивал эти мои доклады и немедленно помогал, если это требовалось. Владимир Ильич с удовольствием гулял, всё время стараясь упражнять раненую левую руку, закидывая её за спину и стараясь по методу хирурга В.Н. Розанова левой рукой достать правую лопатку (хотя с момента покушения до дня съёмки прошло две недели, и перелом руки от пули ещё не зажил). Желая, чтобы Владимира Ильича сняли одного, я в удобный момент стал понемножку отходить от него в правую сторону. Но от его зоркого взгляда не ускользнуло это мое движение, и он вдруг, перебивая себя, сказал: — «Что это вы, батенька, отходите?.. Гулять — так вместе!» Не вышло. Я сейчас же приблизился к нему, и мы продолжали разговор, который перешел на мою предстоящую беседу с народным комиссаром иностранных дел Г.В. Чичериным. Владимир Ильич как бы подтверждал те вопросы, на которые я должен был получить ответы; так мы приблизились к «Царь-пушке». Я предполагал пойти дальше, о чём сказал Владимиру Ильичу. — «Соблазнительно, а нельзя: надо успеть до четырёх ещё кое-что написать и принять двух товарищей, которые должны приехать. И он вдруг круто повернул. Я знал, что кинооператоры должны были как раз в это время перегруппироваться, чтобы следовать за нами дальше. Я был полон опасения, что Владимир Ильич увидит их, и тогда съёмка прекратится: он уйдет с прогулки. Владимир Ильич нередко протестовал, когда его снимали при выступлениях на открытых митингах и говорил, что надо запечатлевать народ, а не его. Я сейчас же стал перед ним, надеясь заслонить от взора Владимира Ильича тех кинооператоров, которые совершали по выработанному заранее плану перебежку. Что-то говоря, мы благополучно двинулись в обратный путь. Пройдя несколько десятков шагов, Владимир Ильич вдруг сказал: — «Смотрите, там кто-то бежит, и у него что-то за плечами... Да это же киношник...» Я понял, что далее скрывать правду от Владимира Ильича нельзя. — «Совершенно верно, — ответил я ему, — это кинооператор, и их здесь много. Вас снимали...» — «А кто же это вам разрешил? — спросил он у меня. – И почему вы меня не предупредили?» — «Потому что вы не пошли бы сниматься, а это совершенно необходимо...» — Это верно, я бы не пошёл... Так значит вы меня надули... Как же это так, Владимир Дмитриевич?» — сказал он мне укоризненно. — «Первый и последний раз в жизни, Владимир Ильич, — ответил я ему. — Но вас надо было во что бы то ни стало показать рабочим. Выступать вам нельзя еще не менее трех месяцев... Так сказал последний консилиум врачей, а рабочие повсюду волнуются. Мы решили показать вас на экране, и прежде всего по всем рабочим клубам, спокойно прогуливающимся. Этот показ крайне нужен и важен для рабочего класса. Нужно показать им, что вы живы». — «Ну, если это полезно для рабочего класса, тогда так и нужно и грех вами искуплен...» – сказал Ильич, и мы, посмеявшись и пошутив над тем, как всё это устроили, пошли дальше, весело, оживленно разговаривая. — «Да это у вас целый киношный заговор... Ловко, ловко вы меня провели», — говорил добродушно Владимир Ильич. Кинооператоры, видя, что «заговор» раскрыт, как и полагается им, выскочили со всех сторон и засняли всю сцену этого нашего разговора. Помню, эти кадры были особенно удачны, там был заснят Владимир Ильич весело смеющимся и другие моменты, которые были очень жизненны и интересны. Когда Владимиру Ильичу заведовавший этой съёмкой Г.М. Болтянский показал всю эту ленту в зале заседаний бывших судебных установлений, в так называемом Митрофаньевском зале, то именно эти кадры у «Царь-пушки» ему особенно понравились. Владимир Ильич сказал, обращаясь к окружавшим его товарищам: — «Вот здесь был раскрыт заговор киношников, который ловко устроил Владимир Дмитриевич». Когда мы шли назад, Владимир Ильич шёл довольно скоро. Я попросил замедлить шаг и приостановиться, а сам отошёл в сторону. Кинооператоры, действовавшие уже свободно, навеки запечатлели образ Владимира Ильича, стоящего в Кремле на асфальтовой дорожке, в кепке, опустив правую руку в карман, как он нередко делал... Когда прошёл этот очень важный момент съёмки, мы двинулись к подъезду. Я пошёл с Владимиром Ильичем, чтобы проводить его до кабинета. Он зашагал по лестнице через ступеньку. Я осторожно сказал ему, что он очень спешит, и как бы не устало у него сердце. — «Нет, я привык так подниматься по лестнице. Ни разу после болезни сердце от этого у меня не билось усиленно: я обращал на это внимание», сказал он мне. И он бодрый, довольный, освежённый вошёл в кабинет и углубился в чтение писем и бумаг...»

–

4 мая 2022 в 14:12

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Через некоторое время после просмотра ленты в Кремле и одобрения её Владимиром Ильичем была составлена изрядно сокращённая окончательная картина, которая под названием «Прогулка Владимира Ильича в Кремле» была выпущена в свет. Она появилась, прежде всего, как «журнал» на экранах кино в рабочих кварталах Москвы, а потом постепенно её показывали всюду, перевозя из кино в кино. Восторг среди зрителей был неописуемый. Все вставали и при появлении Владимира Ильича долго рукоплескали, оглашая залы криками: «Живой, любимый! Да здравствует Владимир Ильич!». Многие плакали от радости, видя живым и бодрым своего истинного любимца, действительно признанного всеми вождя трудящихся народов СССР и всего мира. Черносотенная агитация о смерти Ленина сразу была уничтожена и совершенно погашена. Рабочие, молодежь, студенчество, партийцы заканчивали просмотр этой волнующей картины пением «Интернационала» и кликами восторга в честь Владимира Ильича. В Управлении делами Совнаркома мне сказали, что меня ждёт какая-то полувоенная депутация из пяти человек. Я тотчас же пошел в приёмную. Это оказалась депутация от «Союза инвалидов Первой Мировой войны». Это они стояли группой внизу в подъезде, записываясь на приём у дежурного секретаря Управления делами, когда возвращался Владимир Ильич. Я спросил их, зачем они пришли. Один из них, без руки и, видимо, тяжелораненый, сказал: — «Так как Владимир Ильич был ранен, то правление нашего Союза решило просить Владимира Ильича записаться к нам на правах почётного члена». Я сказал им, что они, вероятно, видели, как через ступеньку шагал Владимир Ильич, быстро поднимаясь на третий этаж, что за ним трудно было угнаться даже вполне здоровому человеку, и что к инвалидам Владимира Ильича никак причислить нельзя, несмотря на то, что он был ранен двумя пулями. По установленному самим Владимиром Ильичем порядку о всякой делегации того или иного союза необходимо было сейчас же сообщать Владимиру Ильичу, и особенно о каждой военной делегации. Я, чтобы не обидеть этих людей, жертв первой империалистической войны, сказал им, что тотчас же сообщу об их приходе Владимиру Ильичу, и пошёл к нему в кабинет. В нескольких полушутливых словах рассказал я о только что прибывшей делегации. — «Вот тебе и на! — воскликнул Владимир Ильич. — Не успел я ещё окончательно выздороветь, как меня уже в инвалиды хотят записать! Благодарю покорно... Это сюжет для Демьяна Бедного! А им передайте, что я очень благодарю их за память и заботу обо мне, но я уже совершенно здоров и в их весьма полезный союз поэтому не подхожу...». Я слово в слово передал этой депутации инвалидов благодарность Владимира Ильича. — «Конечно, если Владимир Ильич совсем оправился, ему к нам неподходяще», — смущённо подтвердил один, видимо старший из инвалидов. И они, пожелав Владимиру Ильичу всяких благ, тихонько, а некоторые с трудом, пошли вниз по лестнице, придерживаясь за её перила, в сопровождении двух работников Управления, помогавших им шаг за шагом спускаться по лестнице. Через несколько минут, обогнав делегацию, я уехал в Комиссариат иностранных дел на беседу с комиссаром Г.В. Чичериным. Вернувшись с докладом к Владимиру Ильичу, я прежде всего должен был рассказать ему об уходе депутации инвалидов. Я сообщил ему, как им трудно было спускаться по лестнице и как жаль на них, явно страдающих, было смотреть. — «Пожалуйста, наведите сейчас же справки о положении этого Союза. Мы всячески должны заботиться о них. Вот вам результаты этого клича — «война до победного конца» – тысячи и тысячи инвалидов. Нам нужен мир, а не война!..», сказал мне Владимир Ильич».

–

4 мая 2022 в 15:19

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Сергей, так получается, Бонч-Бруевич занял всякие мелочи о Ленине? Не удивлюсь, если он часто гостил у него или жил.

–

4 мая 2022 в 15:22

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Ольга, да конечно был, и не раз, и заграницей тоже. Ну уровень дружеской близости вполне ясен, если учесть, что Бонч заботился и матери Ленина и хоронил её, ну или если просто прочесть его воспоминания, его заботливые порывы. Да, собственно, Бонч знал много и о семье Ленина: «Когда мне приходилось бывать у Владимира Ильича дома, меня всегда поражало и трогало то изумительно товарищеское, глубокое и задушевно теплое отношение, которое проявлял он на каждом шагу и к Надежде Константиновне, и к её матери, которая всегда жила с ними. Надежда Константиновна изо всех сил старалась ничем не обременять Владимира Ильича и дать ему возможность заниматься спокойно теми многими научными и политическими вопросами, которыми он всегда был перегружен. Но это ей удавалось нелегко. Владимир Ильич, когда был дома, — а он часто уходил на многие часы в библиотеки, — находясь в своей небольшой чистенькой, просто обставленной комнатке, чутко прислушивался к тому, что делается в соседней комнате и на кухне, где женская половина семьи в известные часы занималась хозяйством. Нередко бывало, что, несмотря на весьма тихий разговор, Владимир Ильич улавливал, что к чаю нет хлеба или надо ещё что-либо купить. Тут он вдруг появлялся в растворенной двери и решительно заявлял: – «Ну уж за хлебом это я пойду! Почему ты, Надя, мне раньше этого не сказала? .. Должен же я принимать участие в хозяйстве...» Перечить Владимиру Ильичу было нельзя: он мигом одевался и убегал в соседнюю булочную или лавочку и приносил к столу всё, что было надо. — «А это по моему личному выбору», — торжественно заявлял Владимир Ильич, вынимая то, что купил самостоятельно, быстро уходил к себе и продолжал прерванную работу. Как правило, это был кусок хлеба или колбасы, который Владимир Ильич на глазах тёщи тащил со стола и убегал. Обедали они, пили чай и ужинали в строго установленные часы. Если в это время приходил кто-либо из товарищей, Владимир Ильич самым внимательным образом ухаживал за пришедшим и угощал всем, что было на столе, всем, что было в доме. Ещё большее внимание постоянно оказывал Владимир Ильич матери Надежды Константиновны. Она нередко похварывала. Надо было видеть, как Владимир Ильич заботился о ней: ходил за доктором, покупал лекарства и ободрял больную. Чаще всего он смешил свою тёщу, либо какой-либо смешной фразой, либо какой-нибудь смешной позой или выражением лица. У него как-то это легко получалось, и Елизавета Васильевна смеялась, и ей даже становилось лучше. А когда ей становилось лучше, она становилась прежняя – любила острить с Владимиром Ильичем. — «На время болезни главное, — говорил Владимир Ильич, — не падать духом». Мы знаем, как он сам давал этому разительный пример, терпеливо вынося адскую боль при воспалении межрёберных нервов — болезнь, которой он нередко болел и которой очень сильно мучился перед II съездом. Изумительную стойкость проявлял он во время женевского съезда Заграничной лиги социал-демократов, когда сильно расшибся и, несмотря на ужасную боль, не покинул заседания, сделав в этот же вечер большой доклад о работе II съезда партии и расколе, происшедшем на нём. Известно также, какое мужество проявил он после, во время ранения 1918 г. Относясь так спокойно к собственным заболеваниям, он был особо внимателен и чуток ко всем, кто заболевал рядом. Его отношения с Надеждой Константиновной могут служить действительным образцом нашей социалистической семьи. Постоянное дружески-товарищеское внимание, стремление побыть вместе, поделиться новостями и новыми мыслями, обсудить сообща все важное в политической жизни и после напряженной работы отправиться вдвоем на отдых — таковы были отношения в семье Ленина. Владимир Ильич очень любил прогулки, и, когда удавалось ему вырвать свободный часок, он сейчас же стремился за город с Надеждой Константиновной и с сёстрами, когда они навещали его. Он очень дружил с ними, переписывался, расспрашивал о них товарищей, которые приезжали из России и которые видались с ними. Когда Надежда Константиновна заболела базедовой болезнью, Владимир Ильич самым внимательным образом заботился о ней, беря на себя многие домашние дела, и не позволял ей переутомляться и волноваться. Он перебывал с ней у лучших врачей. Когда он убедился, что операция неминуема, он попросил произвести её знаменитого бернского хирурга профессора Кохера, и сам присутствовал в клинике, где делали эту операцию. Но когда его не пустили туда, где непосредственно велась операция, Владимир Ильич с недоумением и возмущением не мог понять, как же так, почему это нельзя пройти. Он ходил по коридору клиники туда-сюда и не мог уже ждать: всё расспрашивал, как там и что. После операции он заставил врача с ним поговорить об этой болезни, буквально не отпускал врача, пока тот все детали ему не разъяснит. В течение долгой болезни Надежды Константиновны Владимир Ильич самым внимательным образом изучил литературу о базедовой болезни, способах её лечения. Мне не раз приходилось слышать от докторов, что Владимир Ильич, говоря о болезни Надежды Константиновны, рассуждал, как заправский специалист. Такое особое внимание к Надежде Константиновне он проявлял всегда. Долго живя за границей, Владимир Ильич внимательно следил за состоянием здоровья, настроением и всеми интересами своей матери, Марии Александровны, которую он нежно любил. Как бы он ни был занят, какие бы самые насущные дела ни отнимали у него все время, казалось, без малейшего остатка, он всегда находил возможность, урывая от сна и отдыха, обязательно написать ей заботливое, тёплое письмо, рассказать и о себе, и о Надежде Констаитиновне, и о сёстрах, если они были с ним, да и вообще обо всём, что происходит. Однажды мать прислала ему в подарок велосипед по наводке Надежды Константиновны. Надежда Константинов на вся сияла и радовалась за Владимира Ильича. — «Я пойду писать письмо маме с благодарностью, а вы отправьте его заказным», — сказал он мне на ходу и быстро поднялся во второй этаж пансиона. — «Смотрите – рад, как ребёнок! — шепнула мне Надежда Константиновна. — Ужасно любит мать, но не ожидал такого внимания от всех наших и сейчас прямо в восторге...»

–

4 мая 2022 в 15:33

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Да, собственно говоря, Бонч-Бруевич не только был всегда рядом, но на него можно было и положиться. Он же и стал управляющим делами Совнаркома ещё не только в Кремле, а ещё и раньше - в Смольном, и так это описал: «..С первых дней Октябрьской революции в течение двух недель Владимир Ильич жил главным образом у меня на квартире в Петрограде, на Херсонской ул., д. № 5, кв. 9. Я был озабочен устроить ему и Надежде Константиновне подходящее помещение в самом Смольном, которое должно было: 1) быть близким от его рабочего кабинета в Совнаркоме; 2) отвечать условиям конспиративности; 3) было бы подходяще в бытовом отношении и 4) имело бы на всякий случай запасный выход, которым мог бы пользоваться только один Владимир Ильич. Владимир Ильич по привычке всегда обдумывал пути отхода из любого помещения. Обследовав все помещения Смольного, я прежде всего перевел кабинет Владимира Ильича в другое место, к которому через коридор примыкал выход на лестницу во второй этаж, где раньше жили классные дамы Смольного института. В этом втором этаже было пять комнат, две из которых я предназначал Владимиру Ильичу. Здесь же были кухня, водопровод, теплая уборная и небольшое помещение, вроде кладовой. Квартира освещалась электричеством. Владимиру Ильичу понравились эти комнаты отдаленностью и тишиной. Выход из них был в небольшой светлый тамбур, а оттуда на задний двор Смольного. Здесь было достаточно уединенно. Пролет лестницы мы заделали досками. Лифт, имевшийся в этом подъезде, был совершенно изолирован толстыми досками со всех сторон, так что снаружи никто не мог догадаться, что это был лифт, причем выше третьего этажа он не поднимался и ниже второго этажа не спускался. Дверь в коридор в Смольный всегда была на ключе, а внутри лестницы, за дверью всегда сменялся караул из хорошо проверенных и находившихся в отряде особого назначения красногвардейцев. Все ключи от двери из коридора Смольного, от входной двери в квартиру были всегда у Владимира Ильича, и ни у кого больше. Я предложил Владимиру Ильичу пропуска установленного образца заполнить ему самому (имя, отчество, фамилию того, кому выдается пропуск) и подписать их. Все остальное на пропуске написано было на машинке в Управлении делами Совнаркома, лишь порядковый номер особой регистрации ставился секретарем Совнаркома Н. П. Горбуновым и им же заносился в особую регистрационную книгу. На обороте пропуска ставилась печать Управления делами, через которую должна была проходить четко написанная подпись секретаря Совнаркома Н. П. Горбунова. Таких пропусков было всего выдано Владимиром Ильичем, вместе с поселившимися в этой квартире, двадцать номеров. Такой пропуск был выдан Владимиром Ильичем и мне: «ПРОПУСК № 16 Выдан Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу на право свободного прохода по особому ходу во II-й этаж и подъёма на лифте. Подписан Горбуновым и Лениным» Мне очень часто приходилось бывать на этой квартире у Владимира Ильича и по делам, и во время его болезни и болезни Надежды Константиновны, а также со всякого рода сообщениями, не терпевшими отлагательства. Обе комнаты, где поселился Владимир Ильич, идущие вглубь одна за другой, были очень скромные, с самой обыкновенной мебелью. Тут стояли две институтские железные кровати с обыкновенными матрацами, стол, несколько стульев, небольшое зеркало, чемоданы Владимира Ильича и Надежды Константиновны, которые мы незаметно перевезли в один из вечеров с моей квартиры и квартиры Елизаровой, где находились вещи Надежды Константиновны. Готовила обед и делала все прочее для Владимира Ильича и Надежды Константиновны женщина, землячка нашей няни, крестьянка Вологодской губернии, Тотемского уезда. Она же все для них закупала и получала по карточкам. Владимиру Ильичу были удобны эти комнаты, так как они были близки от Совнаркома и он мог регулировать свою жизнь, как хотел. Обедал он всегда в четыре часа дня и старался никогда не опаздывать домой к этому часу. Утром, когда он приходил в Совнарком, ему сейчас же подавался из нашего буфета стакан чаю с куском сахара и куском чёрного хлеба, к которому иногда прибавлялся ломтик сыра и изредка чёрный хлеб смазывался тонким слоем масла. Всё это подавалось Владимиру Ильичу тогда, когда в буфете отпускались такие же бутерброды всем членам Совнаркома и, по личному распоряжению Владимира Ильича, всем работникам Управления делами Совнаркома. Иногда Владимир Ильич выпивал два стакана чаю, если он был достаточно крепок и горяч. Он пил очень крепкий чай. Настолько крепкий. Что цвет его был чернее-чёрного. Но нередко чаю недоставало, и чай приходилось пить «чахоточный», как называл его Владимир Ильич, т. е. очень жидкий, а иногда заваривали какой-то суррогат. Нередко чай пили без сахара, ибо его не было. Бывали случаи, что не было и хлеба, когда приходилось выдавать вместо хлеба по карточкам обыкновенный овёс. — «Ну, как же я пойду к Владимиру Ильич»у, — горестно, громко, чуть не плача сказала как-то наша буфетчица Лиза, неся на подносе в восемь часов утра стакан пустого чаю. — Нет ни куска хлеба, и звонили, что и не будет сегодня...» И она остановилась около закрытого прохода загородки, делившей большую залу Управления делами Совнаркома на две части: там, за загородкой, было само Управление, из которого шла дверь в кабинет Председателя Совета Народных Комиссаров, у которой стояли два вооруженных красногвардейца-рабочих, и другая, меньшая, по ту сторону загородки, где с раннего утра толпились посетители, делегации и все, кто имел дело в Совнаркоме. Лиза остановилась, не решаясь идти дальше. — «Как это? У Владимира Ильича нет хлебушка, чтобы чаю напиться?» — удивленно спросил солдат с фронта с сумкой за плечами. — «Да, что будешь делать, нет ни куска, — печалилась Лиза, — день и ночь он работает, а вот хлеба не дают ему...» — жаловалась неведомо на кого Лиза. — «Ну, нет, этого не будет, — сказал солдат, — с кем, с кем, а с нашим Владимиром Ильичем всем последним поделюсь...» И он ловким движением плеча скинул сумку; из-за голенища достал складной большой нож, обтер его о голенище сапога, потом полой шинели, вынул из сумки круглую солдатскую ковригу хлеба, прижал к груди и одним…

–

4 мая 2022 в 15:37

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Сергей, ну смотрите, сидит он в Смольном, а вокруг беспорядки и аресты. Вы хоть знаете, что матросы офицеров убивали? Причём убивали только за то, что они - офицеры. А Ленин это поощрял как "творчество масс"

-1

4 мая 2022 в 15:46

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

4 мая 2022 в 15:50

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Аноним, Дурачок вы, как есть дурачок. Ленин это не поощрял. И тому подтверждение – Бонч-Бруевич. Он-то, в отличие от вас, дорогой аноним, был там лично, участвовал в событиях. Бонч написал об этом ясно и чётко, для особо придирающихся: «Когда прошли первые дни Октябрьской революции, принесшие с собой революционный порядок в Красную столицу (Петербург), вместе с тем стала выявляться прослойка такой накипи среди солдат и матросов, которая по своим стремлениям объективно была антиреволюционна; деятельность этих элементов была антиобщественна, опасна сама по себе и могла повлечь дурные последствия и осложнения в напряжённом строительстве нового государства. Одним из ярких проявлений этой стороны жизни того времени были так называемые пьяные погромы, с которыми так ревностно боролся Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. К ним примыкает событие, о котором я постараюсь вспомнить, полем действия которого было здание гвардейского флотского экипажа, а среда, в которой пришлось действовать, были матросы. В 75-ю комнату Смольного, в эту штаб-квартиру и главный центр деятельности рабочих комиссаров, боровшихся с пьяными погромами в Петрограде и имевших главные нити охраны порядка Красной столицы, поздно вечером вошел взволнованный белокурый матрос гвардейского экипажа. Он направился прямо ко мне. Я сидел за большим столом и вёл вместе с четырьмя рабочими комиссарами дознание по делу только что обнаруженной организации, занимавшейся подделкой всевозможных печатей советских учреждений и подписей самых ответственных работников, в том числе подделкой подписи самого Владимира Ильича. Матрос подошёл прямо к столу, сел на стул, оглянулся туда-сюда, немного смутился и взволнованно сказал, тихо обращаясь ко мне: — «Мне необходимо сейчас же переговорить с вами по крайне важному делу...» — Он напряженно смотрел мне в глаза. — В чём дело, товарищ? — «Нет, так не могу, одному вам скажу». Я тотчас же прервал допрос и посмотрел на своих товарищей комиссаров. К нам часто приходили со всевозможными историями, и мы привыкли к различным неожиданностям, разоблачениям, заявлениям, истерикам, и это нас не смущало. Мы твёрдо усвоили правило спокойно относиться ко всему, всё принимать к сведению, выслушивая всех. Мы знали наперёд, что сообщают и много нелепостей, но именно таким методом мы получали огромнейший материал, и это было одной из причин успешной следовательской деятельности 75-й комнаты Смольного: раскрывалось множество политических и уголовных преступлений, среди которых были крупные и важные дела. Товарищи комиссары мигом поднялись, отвели допрашиваемого к другому столу, а один из них стал в стороне и, по заведённому порядку, зорко наблюдал за прибывшим матросом. Матрос приподнялся и, перегибаясь ко мне через стол, шепнул: — «У нас бунт! Власть решили взять в свои руки, аресты производят...» Я знал, как страшно преувеличивают события те, кто, преследуемый их тенью, спешит рассказать их другому, — поэтому нисколько не удивился всему этому волнению товарища и сейчас же спросил его: — «Что же делают ваши ребята?» — «Пьют, оружие, бомбы с корабля навезли, арестовали трех офицеров на улице, — хотят расстрелять их...» — «Кто у вас там стоит?» — «В наш гвардейский экипаж, кроме нас, поместили с «Республики» — очень шумный народ...» Всё было ясно. Эти матросы были анархистами, всё более и более разлагавшимися. С ними уже были истории крайне неприятного свойства, и от них надо было ожидать и в будущем много всевозможных осложнений. Понемногу выяснилось, что матросы-анархисты решили, никого не спросясь, арестовывать на улицах не понравившихся им граждан, производить обыски и брать выкупы, что сейчас они арестовали трёх офицеров, держат их в «курятнике», где они почти окоченели, и что ночью, без всякого суда и следствия, они хотят этих офицеров расстрелять лишь потому, что они офицеры. — «Если хотите, чтобы этого не случилось, надо сейчас же туда ехать», — добавил матрос. — «Значит, — подумал я, — что мы ожидали, то и случилось». Анархисты желают анархии, полной безалаберщины и самоуправства, а мы желаем установить революционный порядок и строгую революционную законность. Рабочие сплошь на нашей стороне, огромное число войск тоже, но отдельные части разложились, и ими надо пожертвовать во имя блага революции, и чем скорей, тем лучше. Надо ликвидировать их центры и немедленно разделить массу. С таким настроением я пошёл к Владимиру Ильичу, чтобы передать о случившемся, посоветоваться с ним и получить от него директивы. Владимир Ильич отнесся к этому делу очень серьёзно. Его до крайности возмутили самовольные аресты офицеров, произведённые матросами на улицах. — «Как! Там, где находится центральное правительство, совершаются подобные дела! Это недопустимо! Мы должны тотчас же все это ликвидировать!..», сказал Владимир Ильич. Я предупредил его, что на фоне пьянства в солдатских частях это не так уж легко будет сделать, но согласился, что сделать это необходимо во что бы то ни стало, и прежде всего проверить всё на месте, для чего, сказал я ему, поеду сейчас же туда, в помещение гвардейского флотского экипажа, и произведу тщательное следствие. — «Но не опасно ли это будет для вас?» — неожиданно задал мне вопрос Владимир Ильич. Я сказал ему, что там, где опасно, тут-то мы, сотрудники 75-й комнаты Смольного, и должны быть, да, кроме того, никакой опасности я по существу не вижу, так как многих матросов с корабля «Республика» я знаю лично и думаю, что все обойдётся благополучно, а действовать надо немедленно. — «Я напишу вам предписание о следствии от Совнаркома, а вы прочтите матросам; я думаю, это вам поможет...», сказал Владимир Ильич. — «Очень даже...» — ответил я. Владимир Ильич быстро написал предписание на моё имя, требуя произвести самое тщательное расследование всего дела и обязательно сейчас же по телефону сообщить ему о результатах. Я понял, что о телефоне он, заботясь обо мне, написал нарочно, чтобы дать мне возможность в критическую минуту иметь с ним связь, чтобы если мне будет угрожать опасность, телефонисты соединили меня с Владимиром Ильичем. — «Обо всем доложу вам завтра, — сказал я ему, —…

–

4 мая 2022 в 16:32

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Сергей, Бонч-бруевич взял тогда надёжных товарищей и что есть мочи помчался из Смольного к матросам. Он собрал всех матросов в одном зале и сказал "По предписанию Председателя Совета Народных Комиссаров Владимира Ильича Ленина объявляю начатым следствие по делу самовольного задержания на улицах группой матросов трех офицеров, причем к следствию, согласно выработанным формам, привлекаю представителей судебно-следственной части флота, трех представителей комитета вашей флотской части и двух рабочих комиссаров. Все перечисленные лица образуют из себя местную следственную комиссию под моим председательством по назначению правительства". Матросы, очевидно, ничего этого не ожидали. Сразу умолкли, ещё не зная, как на это реагировать. Бонч-Бруевич прочёл предписание Владимира Ильича, и все матросы сразу и окончательно успокоились. Всех офицеров вывели к Бончу на допрос. Один офицер оказался задержанным справедливо, за другим никаких вещественных доказательств не оказалось - в его чемоданчике нашли бельё и коробку конфет для его матери. А вот третий оказался монархистом. И следующие сутки Бонч-Бруевич пробыл среди этих матросов, был там просто хаос. Бонч взялся за телефонную трубку, чтобы вызвать к телефону Железнякова, но в это время вернулся посланный комиссар от Владимира Ильича. Он подал ему его же записку. На обороте её карандашом Владимир Ильич прислал следующее предписание: «Оповестить матросов гвардейского экипажа (с взятием от них подписки о том, что это им объявлено), что они отвечают за жизнь арестованных офицеров и что они, матросы, будут лишены продуктов, арестованы и преданы суду. Принять экстренные меры: (1) к посылке хорошо вооруженной охраны к зданию; (2) к записи возможно большего числа имен матросов гвардейского экипажа. Председатель Совета Народных Комиссаров Ленин» Бонч прочёл вслух это предписание рабочим. — "Правильно! — раздались возгласы. — Это безобразие! Мы должны это прекратить!...". В Смольный привезли невиновного офицера, чтобы допросить и всё выяснить. Оказалось, что матросы-анархисты заставили офицера участвовать в грабеже. Бонч начал готовиться к возможному столкновению с этими матросами, начал угрожать матросам пулемётами и гневом Советского правительства. Бонч короче метался, кружил, выполнял поручение. Надо было ещё сделать всё для защиты того невинного офицера. Придя в Смольный, Бонч-Бруевич уснул в буфете. Описывает это дело так: «Ночь кончилась. Нестерпимо хотелось спать. Оставив очередного дежурного и прося при первой нужде разбудить, я пошел в буфетную и, подложив полено под голову, мгновенно крепко-крепко заснул. — «Не будите его, не надо, тише!» — далеко-далеко, сквозь сон, слышу я знакомый голос и никак не могу припомнить, чей это голос, и ужасно досадно на это, и сержусь, и кричу: «Постойте, не уходите! Кто это говорит?», —и голос мой глухой, невнятный, сдавленный, никому не слышен. И так ужасно обидно, больно, досадно. Напрягаюсь изо всех сил до сердцебиения, поднимаю окаменевшие веки и вижу двух девушек-буфетчиц, наших неустанных кормилиц, так всегда заботившихся о нас, а там, в конце комнаты, знакомая фигура Владимира Ильича на цыпочках, готовая уже исчезнуть в дверях. — «Владимир Ильич!» — кричу с досады на себя, что не узнал его по голосу, находясь ещё в полусне, полный обиды невесть на кого. Владимир Ильич оглянулся. — «Проснулись? Я вас разбудил?..» Я хватаюсь за часы — десятый час!.. «Батюшки, а хотел встать в семь. Экая досада! Все дела ушли...» — пронеслось в голове. — «Вы опять не спали ночью?..», спросил Владимир Ильич. — «Это не беда, да вот проспал. Вы чего же не разбудили?» — набрасываюсь на буфетчиц. Но они весело улыбаются, хорошо зная, что окрик этот товарищеский. — «Уж больно вы крепко на полене-то спали, как на пуховой подушке, вот нам и жалко будить-то, мы и чай никого не пускали пить, потому что в буфете у нас спите вы...», ответили буфетчицы. Это меня ещё больше возмущает. — «Ну, вот вам первому», — улыбаясь и смеясь, одна из девушек дает мне стакан прекрасного, крепкого, горячего чаю с бутербродами. Владимир Ильич благодушно смеётся над этой бытовой сценкой нашего Смольного, садится здесь же, ему тоже дают чаю, входят рабочие, служащие, здороваются с Владимиром Ильичем и садятся за столы, журя меня за то, что буфетчицы так мне покровительствуют, что не пускали даже пить чан, пока я спал. — «Ну, как?..» — спрашивает Владимир Ильич. Я рассказал ему обо всем, что произошло. Он крайне возмущён. Категорически приказывает охранять жизнь этого офицера, начать расследование дела и обязательно рассеять эту матросскую часть. — «Это крайне опасный элемент, он может переметнуться под анархическим лозунгом куда угодно, потом спохватятся, да будет поздно. Сообщайте мне все подробности», сказал мне Владимир Ильич. Мы уходим с ним из буфетной в Управление делами Совнаркома, чтобы ознакомиться с новой почтой и телеграммами…»

–

4 мая 2022 в 16:48

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Антон, Бонч-Бруевич, видимо, многое повидал. А побыть рядом с Ильичом хотя бы час - уже школа жизни и богатый опыт. Бонч не оставил воспоминаний, как они там в Кремль въезжали? Представляю их лица, когда они увидели разруху после боёв... Кстати, там после боёв разграбили наверно?

–

4 мая 2022 в 16:49

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Ольга, у меня есть книга Бонча. Он там всё это описал: «В эти тяжкие дни глубоких воспоминаний о расставании навеки с тем, кого мы любили всем сердцем своим, с кем сжились и за кем готовы были идти по первому его призыву куда угодно, даже на самую смерть, — не хочется думать о нём как о мёртвом. И чем больше я думаю о нём теперь, когда его нет, тем все более и более вырисовывается тот торжественный, действительно исторический час, когда Владимир Ильич впервые въезжал в Кремль. Владимир Ильич остановился в гостинице «Националь», где для него Московским Советом были отведены две комнаты. Он был доволен, что переезд совершился вполне благополучно. Поезд значительно опоздал из-за задержки в пути, и мы приехали в Москву вечером. На вокзале нас почти никто не встретил, так как никому не было известно, когда придёт поезд. Автомобили всё-таки были высланы по нашей условной телеграмме, и мы с радостью увидели на московском Николаевском [ныне Ленинградском] вокзале нашего старого партийца товарища Фому [А. П. Смирнова]. Организовав везде, где нужно было, охрану, выставив караулы около комнат Владимира Ильича, я должен был начать налаживать наш аппарат Управления делами Совнаркома. Мне прежде всего пришлось знакомиться с устройством московских органов власти, и тут мы узнали, что собственно Москва со своей областью завела свой Совнарком, назначив всех комиссаров, до комиссара иностранных дел включительно. Владимир Ильич пришел в чрезвычайно весёлое настроение от этого открытия и от души смеялся над тем, что вот теперь москвичи войдут в сношение с Тверью, Новгородом, Псковом, Рязанью, и мы начнём с того, что шагнём лет на 600 назад, а потом... потом, крепко потузив друг друга под микитки, примемся объединяться. Но как ни шутил Владимир Ильич, всё же обратил на это серьёзное внимание и приказал мне не только всё это московское административное деление взять на заметку, но в течение ближайшего месяца ему об этом напомнить и поставить на повестку Совнаркома для обсуждения, решения и уничтожения «этой нелепости», как выразился он тогда. Такое заседание Совнаркома действительно состоялось. Самостоятельное и независимое «Московское царство», как шутили в то время, теперь влилось в структуру общегосударственной Советской власти. На другой день после нашего приезда Москва сияла солнцем. Пахло весной, все таяло. Владимиру Ильичу захотелось посмотреть Москву, и мы поехали куда-то в Таганку, где жила в одном из маленьких переулочков знакомая Марии Ильиничны, которую она хотела посетить. Владимир Ильич внимательно и с видимым удовольствием рассматривал старинный город, в котором он давно не бывал и в котором суждено было ему не только создавать рабочее государство, но и быть тяжело раненным, тяжко, неизлечимо заболеть, умереть здесь, поблизости от Москвы, и быть похороненным на ее исторической Красной площади, у стен седого Кремля. В тот же день, 12 марта 1918 г., Владимир Ильич пожелал поехать в Кремль, чтобы осмотреть помещения, где должен был разместиться Совнарком. Часов в 12 дня мы подъехали с ним вдвоём к Троицким воротам Кремля. Часовые, как полагается, остановили нас. К нам подошёл командир, дежуривший здесь, и спросил: — «Кто едет?» — «Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин», — отчеканил я, несколько удивлённый, что Владимир Ильич не был узнан (но Владимиру Ильичу наоборот нравилось, что он может ездить неузнанный). Командир, сделав два шага назад, вытянулся в струнку, глядя изумлёнными от неожиданности глазами на Владимира Ильича. Часовые подтянулись вслед за своим командиром. Владимир Ильич улыбнулся, отдал честь, приложив «под козырек» руку к круглой барашковой шапке, — «Трогай», — сказал я шоферу, и мы въехали в старинные ворота. — «Вот он и Кремль! Как давно я не видел его!» — тихо сказал Владимир Ильич. Я направил шофёра к зданию, где когда-то помещались суд и межевое присутствие и где я в юности часто бывал. Мне казалось, что это здание будет самое подходящее. Я вызвал временного коменданта, распорядился ввести в это здание охрану из рабочих комиссаров 75-й комнаты Смольного, и мы с Владимиром Ильичем и ещё с несколькими товарищами-москвичами вошли внутрь. Здание было до ужаса запущено и изуродовано. Очевидно, за время двух революций оно видало виды. Определив, что внизу расположится ВЦИК со всеми своими учреждениями, мы поднялись наверх, где я задумал разместить Совнарком и, главное, найти удобную во всех отношениях квартиру для Владимира Ильича. Такой оказалась квартира бывшего прокурора палаты, где мы прежде всего выделили для семьи Владимира Ильича три небольшие комнаты с кухней, маленькой передней, ванной и комнатой для домработницы. Этой, более чем скромной, квартирой Владимир Ильич вполне удовлетворился. Владимир Ильич с недовольством смотрел на Троцкого, который пожелал поселиться в бывших царских покоях и залах, отказавшись от более скромной обстановки в здании, например, Сената. Рядом с квартирой Владимира Ильича расположилось Управление делами Совнаркома с приёмной для посетителей. За ним шёл зал для заседаний Совнаркома, к которому непосредственно примыкал кабинет Владимира Ильича, а далее была комната для телефонисток. В кабинет Владимира Ильича вела ещё одна дверь, у которой всегда стоял часовой. Ему был прекрасно виден коридор, по которому Владимир Ильич проходил домой, где одно время был устроен телеграф, откуда Владимир Ильич говорил по прямому проводу со всеми фронтами, столичными городами республик и откуда шли все бесконечные его распоряжения по всему нашему Советскому Союзу в самые трудные времена его существования. Обо всём плане предполагаемого устройства я сообщил Владимиру Ильичу, который одобрил его. Я отдал распоряжение находившемуся при мне тов. М. Д. Цыганкову, как и что сделать, осмотреть чердаки, подвалы, всё вычистить, вывезти, назначить дежурных, охрану, смены. Назначив тов. Цыганкова комендантом здания центрального правительства, я предложил Владимиру Ильичу осмотреть Кремль, и мы пошли. Солнце заливало главы соборов и купола. Замоскворечье гудело, пленяя своей живописной красотой. Всё блестело и радостно жило, несмотря на то, что…

–

4 мая 2022 в 17:18

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
«…Я сейчас же отдал приказ, написав его на листке из моей полевой книжки, и отослал его начальнику батальона. — «Берёте ли вы на себя ответственность за Кремль?» — вдруг, в упор смотря мне в глаза, сказал Владимир Ильич. — «Беру целиком и полностью, пока не наладится весь наш аппарат», сказал я. — «Когда можно будет мне переехать сюда?» — спросил Владимир Ильич. — «Я думаю, что очень скоро, — ответил я ему. — Вам придётся временно поселиться в других комнатах, пока ваши приведут в порядок. Завтра мы это устроим». И мы пошли смотреть комнаты во втором этаже Кавалерского корпуса. Владимиру Ильичу комнаты эти понравились, и он решил переехать в них поскорей. Мы медленно продвигались мимо Потешного двора к Троицким воротам, когда вдруг на всех парах вкатил самокатчик латышского батальона и подал пакет, в котором я прочел рапорт командира батальона, что латышские стрелки по боевой тревоге немедленно выступили и маршем двигаются к Кремлю. Сделав распоряжение коменданту о принятии батальона и о расквартировании его, мы сели в автомобиль. — «Немедленно подымите над Кремлём красное знамя революции», — сказал я тов. Малькову. — «Есть!» — ответил он мне по-матросски. И мы двинулись дальше. Башни Кремля все ещё венчали громадные двуглавые орлы — эта эмблема старого, одряхлевшего и уже отжившего мира. Не прошло и часа, как над Кремлём взвилось красное знамя — знак революции и победы над буржуазным миром, знамя нашей борьбы за социализм. У Троицких ворот собралось много народу: очевидно, весть о въезде Владимира Ильича в Кремль успела разнестись. Красноармейцы со своим командиром, который вызвал усиленный наряд к воротам, подтянулись, завидев наш автомобиль, спускавшийся под горку через мост — от Троицких ворот к Кутафьей башне, — и отчётливо, по-военному отдали честь своему вождю – Владимиру Ильичу. Когда готовили кабинет Владимиру Ильичу, то комендант Кремля, комендант здания правительства, а также рабочие и уборщицы всеми силами любовно старались сделать всё как можно лучше. Комендант Кремля раздобыл у дворцовых служащих громадный ковёр во всю комнату, а против письменного стола установили принесённое из дворца широкое мягкое кресло. Когда всё было готово и когда наступило время впервые войти Владимиру Ильичу в этот служебный кабинет, он, увидя ковер, воскликнул: — «А это зачем? Нет, я по такому ковру и ходить не умею. Товарищ Мальков, товарищ Цыганков, где это вы такой великолепный ковер раздобыли?» — «Из дворца, Владимир Ильич», — ответили оба коменданта. — «А много их там?», спросил Ильич. — «Очень много... Большая комната набита наполовину», ответили коменданты. — «А кто за них отвечает?» — «Кремлёвские хранители из старых гренадёров». — «Ну, это ещё ничего, народ они крепкий, службу свою знают... А всё-таки, Владимир Дмитриевич, — обратился он ко мне, — надо все это как можно скорее взять на учёт... Это добро государственное...», сказал Ильич. — «Всё возьмем на учет, сделаем это в ближайшие дни...» — ответил я ему. — «А ковер этот, — обратился Ильич к комендантам — вы сейчас же снимите. Зачем он здесь? И отнесите назад... Взяли-то, небось, без расписки...», сказал Владимир Ильич с улыбкой. — «Без расписки...» — сконфузились оба коменданта. — «А этого никак нельзя... Всё должно быть на учете, — сказал Владимир Ильич и продвинулся дальше... — «А это зачем? Кресло какое-то поставили... Несите его сейчас же обратно, а мне прошу поставить обыкновенное деревянное, с плетеным сидением. Может, найдется в складах, поищите, но всё берите по требованию и под расписку...» Вскоре мы нашли тут же почти одинаковых два кресла, какие хотел Владимир Ильич, и поставили их, одно в его кабинете, а другое в зале заседаний Совнаркома. Перед письменным столом, перпендикулярно к нему, был поставлен небольшой длинноватый стол, покрытый зеленым сукном, а по бокам мягкие кожаные кресла. Здесь Владимир Ильич принимал посетителей, нередко выходя из-за своего стола и садясь обыкновенно в кресло, которое стояло ближе к печке. Здесь произошла знаменитая беседа Владимира Ильича с Горьким, когда он экстренно был вызван из Петрограда в Москву для организации продовольственной помощи ученым и литераторам, после чего образовалась Центральная комиссия улучшения быта ученых (ЦЕКУБУ). По стене, которая граничит с залом заседаний Совнаркома, стоял большой кожаный диван. На письменном столе Владимира Ильича стояло несколько телефонных сигналов, которые давали ему знать, что его вызывают наши телефонисты — рабочие-красногвардейцы, старшим среди которых был рабочий-металлист Половинкин, один из преданнейших охранителей Владимира Ильича. Это — первый служащий, которого я пригласил в Совнарком. В телефонную комнату вела особая дверь, находящаяся по левую сторону от письменного стола Владимира Ильича. Тогда ещё не было удобных телефонных установок, так же как и усилителей. Каждый разговор с провинцией, с фронтами стоил большого труда, а слышимость была нередко крайне плоха. Было величайшее счастье, когда появились усилители и когда наконец наши инженеры установили новые телефоны прямо на письменном столе Владимира Ильича. Ему не приходилось больше следить за световыми и звуковыми сигналами, чтобы знать, откуда его вызывают. Такое же великое облегчение получилось при всех выступлениях его на Красной площади с трибуны или в других местах, когда всюду расставлялись усилители и ему не приходилось надрываться, произнося свои пламенные речи. Через некоторое время Владимир Ильич разрешил устроить в его кабинете небольшую библиотеку, причём первый комплект книг он составил сам. Среди них он в первую очередь пожелал приобрести четырехтомный словарь русского языка Даля, который сам поставил на книжную вертушку, стоящую близко от его кресла около письменного стола. Он часто, отдыхая, брал словарь Даля и очень внимательно изучал его (для Владимира Ильича работа с книгами и было отдыхом). Прямо против стола находилась дверь, обитая клеёнкой, которая вела в зал заседаний Совнаркома. Владимир Ильич никогда не курил. На него очень плохо влиял прокуренный воздух, хотя запах самих сигар он любил. Но в дымной атмосфере у него разбаливалась голова. Все…

–

6 мая 2022 в 08:48

  • Воркута
  • Пожаловаться
Сергей, что-то я сомневаюсь, что Ленин любил свою жену. Скорее хорошенько эксплуатировал как секретаршу, пользуясь тем, что она его безмерно любила. Она же ему всё делала, постоянно была рядом. Надёжный тыл, так сказать. Да и вряд ли Ленин мог кого-то любить – это чувство не было ему свойственно. Он всегда был холоден к окружающим. Ему ничего не стоило обидеть человека, обсмеять его, оскорбить и так далее. Ну, может быть, разве что, нельзя обучаться за Арманд – там по-моему в нём что-то тёпленькое пробудилось, раз даже окружение заметило, как Ленин весь сияет при виде неё, и как у него блестят его и без того масляные глаза.

-1

6 мая 2022 в 14:42

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

6 мая 2022 в 14:47

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Сергей, да не любил он её. Ему скорее нужна была женщина-мать, которая будет о нём заботиться. Он же как ребёнок был - ничего не мог без Крупской сделать. А она его и спать укладывала, и аж 12 видов яичницы готовила разных (каждый вид отличался какими-то добавлениями - овощами разными). Пусть она и не умела ничего другого там готовить, зато для него научилась варить горчицу, которую он ел огромным количеством. Но я не думаю, что он все эти старания замечал и что хоть капельку ценил.

–

6 мая 2022 в 15:10

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться
Антоша Калявский, а разве когда человек без другого как без рук - это не знак того. что этот человек в нём нуждается? Намного лучше готовили Ленину обе его сестры и Арманд. Но он ел именно ту стряпню, которую ему жена давала. А насчёт того, что ему нужна была женщина-мать, тут я соглашусь, но не совсем. Смотрите - он нашёл не такую жену, которая была бы его лет на 20 старше, а ровесницу. Так что Ленин не из числа тех нынешних дебилов, которые ищут себе маменек возрастных. Как и многие мужики, он не мог жить холостяком. Точнее, когда ему недолго приходилось жить одному, он превращался в голодного ребёнка с трёхмесячной небритостью на лице. Ну а когда после поездки возвращалась жена, она приводила его в порядок. Это типично в принципе. И давайте не будем тут начинать скандалить, и запомните, что Ленин очень ценил свою жену, и без любви там априори быть не могло. Знаете, это нынешние мужики (часть из них) считают, что если они раз в пятилетку приходят домой исполнять супружеский долг, то это уже "любовь". Нет. Как ещё назвать то, что жизнь Ленина была скорее похожа на скитания, но в этих скитаниях он не мог обходиться не без кого-то там, а именно без своей жены? Да и умер он у неё на руках в прямом смысле этого слова, а если б не умер - то они бы и дальше вместе жили.. Как ещё назвать то, что он переживал из-за её болезни и тащил в горы постоянно? Как назвать то, что он с ружьём в руках погнал в ссылке мужика, который осмелился сделать Крупской комплимент? Так или иначе он её любил и выражал это так, как умел. Что, он должен был на людях с ней целоваться, чтобы через сотню лет какой то там комментатор на форуме сказал, мол да, значит любил?? А поскольку Крупская не состоялась как мать, она перенесла всё это на своего мужа, став ему и женой, и матерью. Да, и спать она его укладывала-уговаривала, и на пианино ему играла, и пыталась научиться что-то там готовить (а он это дерьмо простите быстренько поедал - поедал всё, что дадут), и кстати она никогда ничего не выспрашивала у него - он сам рассказывал, что у него за мысли. Он частенько как деточка засыпал, лёжа головой на её коленях. Большая бородатая усатая деточка. Он уговаривал её отдохнуть, а она уговаривала его отдохнуть. Так что, говорить, что он её не любил, не ценил и плохо к ней относился - глупо.

–

6 мая 2022 в 17:13

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

6 мая 2022 в 17:15

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

6 мая 2022 в 17:17

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

6 мая 2022 в 17:51

  • Сыктывкар
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

6 мая 2022 в 21:18

  • Курган
  • Пожаловаться
Сергей, но на этом же болезнь не закончилась. 17 апреля 1915 года Крупская пишет Марии Ильиничны из Берна в Петербург: «Завтра уже четыре недели, как мама умерла. Все никак в себя прийти не могу, а тут еще базедка разыгралась опять. Она было совсем прошла, а тут опять сердце стало колотиться и все прочее. Ходила к Салли – здешней знаменитости, - дал какую-то пакость: бром, опий и еще что-то, а затем советовал в горы ехать (выше 1000 метров с Володей поднялись вчера)». Так в лечении Крупской возникает фигура другого швейцарского специалиста профессора Германа Салли, который был в какой-то мере антиподом Кохера. По мнению Салли, пациент должен обращаться к хирургу лишь в том случае, когда лекарства уже не помогают. Видимо, именно поэтому этот врач Ленину больше понравился. Он был врачом философского склада и старался бороться с недугом как на физическом уровне, так и на душевном. Салли, как и Кохер, был мировой знаменитостью, и поэтому, скажем так, кого попало не принимал. Ленин в 1915 г. (и вторично в апреле 1917 г.) сумел каким-то образом договориться с ним о медицинских консультациях для Надежды Константиновны. Салли обычно стенографировал свои беседы с больными, результаты обследования, медицинские заключения, свои назначения и рекомендации. Выдержки стенограммы бесед с «госпожой Ульяновой Надеждой, 46 лет» приводит исследователь-архивариус Л.Хааз в своей статье в 1967 году. Из этих записей видно, что Надежда Константиновна обращалась к Салли 9 апреля 1915 г. Затем Крупская обращалась к этому врачу вторично, незадолго до окончательного возвращения в Россию, 5 апреля 1917 г. Ленин просто сказал, что в никто никуда не поедет, пока Надежда Константиновна не посетит врача ещё раз. И Ленин тут сделал абсолютно правильно, потому что, как оказалось, после возвращения в Россию в 1917 году ни Ленин, ни его жена заграницу уже никогда не поедут. Доктор ещё раз провел глубокое обследование пациентки, но его результаты мало отличались от предыдущих, полученных два года назад. В последующие годы болезнь Надежды Константиновны обострялась неоднократно, что всегда было связано с нервным перенапряжением, стрессовыми ситуациями. В 1918 г. Надежда Константиновна вновь почувствовала себя плохо после того, как увидела в пороге кремлёвской квартиры увидела раненного в шею и в руку мужа, который был белый как поганка и истекал кровью. Он искренне пытался показать, что его «слегка зацепило», но тут же упал в пороге. Ну и, естественно, для Крупской это был колоссальный стресс, и болезнь обострилась. Она писала: «После ранения Ильича, тревоги за его жизнь и здоровье осенью у меня сделался острый рецидив болезни. Доктора поили меня всякой всячиной, укладывали в постель, запрещали работать; плохо помогало. Санаториев тогда не было. Отправили меня отлёживаться в Сокольники, в лесную школу, где не полагалось говорить о политике, о работе… по вечерам приезжал почти каждый день Ильич, в большинстве случаев с Марией Ильиничной. Пролежала я там конец декабря 1918 г., январь 1919 г.».. Но Ильич вот её как-то уломал поехать в Сокольники, да ещё и каждый вечер к ней мотался!! В начале 1919 г. болезнь Надежды Константиновны вновь вступила в острую стадию, ей стоило больших трудов подняться по лестнице, мучили боли в сердце, одышка. К лету наступило относительное улучшение и Крупская решила отправиться в плавание на агитпароходе «Красная звезда». Ленин всячески пытался отговорить её от поездки, но это ему не удалось, его жена его была с характером. Весь период, пока продолжалось плавание, Владимир Ильич неустанно интересовался состоянием здоровья жены, напоминал о режиме и писал ей вот что: «Слушайся доктора: ешь и спи больше, тогда к зиме будешь вполне работоспособна. Я проверю. Избежать отдыха тебе никак не удастся». А в следующем письме от 15 мая 1919 г. Ленин даёт понять жене, что ему всё сливают, и пишет: «От Молотова я узнал, что приступ болезни сердца у тебя всё же был. Значит, ты работаешь не в меру. Надо строже соблюдать правила и слушаться врача хорошенько …». То есть Молотов Ленину доложил насчёт Крупской, и он всё равно всё узнал. Но для Крупской о работе в меру не могло быть и речи. Во время путешествия на пароходе по Волге Крупская выступила на митингах и в разных коллективах и учреждениях аж 34 раза! Когда здоровье Ленина начало вызывать серьёзные опасения и врачи рекомендовали ему поехать на Кавказ, Владимир Ильич согласился поехать лишь на такой курорт, который подходил бы Надежде Константиновне. В своих телеграммах Г.К.Орджоникидзе он интересовался высотой гор, местоположением дома, старался заранее предусмотреть всё до мелочей, чтобы жене было удобно и безопасно, и писал: «Абастуман совсем-де не годится, ибо похож на «гроб», узкая котловина; нервным не годно; прогулок нет, иначе как лазить, а лазить Надежде Константиновне никак нельзя, значит и мне это не подходит. Боржом очень годится, ибо есть прогулки по ровному месту, а это необходимо для Надежды Константиновны, значит и для меня подходит». Но по итогу Крупская ехать категорически отказалась, и Ленин не поехал. Собственно, все его «отпуска» как председателя Совнаркома выливались всегда в работу на удалёнке, так что это отпусками не назвать. Даже находясь между жизнью и смертью за полгода до смерти, Ленин ежеминутно беспокоился о здоровье жены, и тому есть подтверждение:: Врач Ильича В.Н.Розанов вспоминал, что на уговоры поберечь себя Владимир Ильич говорил, что: «… меня больше беспокоит не моё здоровье, а здоровье Надежды Константиновны, которая, кажется, стала мало слушаться Фёдора Александровича (доктора Гетье), и вообще скажите Гетье, чтобы он с ней был понастойчивее, а то она всегда говорит, что «ей хорошо», но я то знаю, что не всё хорошо!». То есть Ленин, умирая, успевал ещё и за женой бдить!! Осенью 1923 г., то есть за несколько месяцев до смерти, Ленина застали в комнате Надежды в её отсутствие, и он внимательно следил за плотниками! Выяснилось, что Ленин попросил, чтобы в комнате Надежды Константиновны были вставлены новые оконные рамы, и сам стал проверять, хорошо ли сделана эта работа! То есть он еле ходил (в чём только душа…

–

6 мая 2022 в 21:31

  • Курган
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

6 мая 2022 в 22:03

  • Воркута
  • Пожаловаться

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

6 мая 2022 в 22:07

  • Воркута
  • Пожаловаться
Женя, У него был ребёнок – Советский Союз. Он его отец и создатель. Оплодотворил революцию, и получился ребёнок – новая Россия, восставшая из пепла. Да Ленин и сам неоднократно говорил: «Революция, как женщина – минута промедления, минута сомнения, и уйдёт. С революцией надо обращаться также нежно, как с женщиной». Это вот Ильич говорил.

–

3 мая 2022 в 22:20

  • Воркута
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться
Неееет, почему же? Бонч-Бруевича действительно не было с Лениным во время ограбления, но он потом всё же узнал о происшествии с бандитами по дороге Ленина в Сокольники. Вот то, что вы привели – это сокращённый вариант. А есть полный вариант. Эта история по сути началась с того, что у Крупской случился рецидив болезни и она слегла. И вот всё началось с того, что Ленин сидит в своём кабинете, к нему приходит Бонч-Бруевич. Вот этот более полный рассказ (повествование от имени Бонч-Бруевича): «— «Надя плоха, всё хуже и хуже...» — грустно и тихо сказал Владимир Ильич в ответ на мой вопрос, почему он такой мрачный. И он, точно застыдившись этой своей человеческой слабости, тотчас же углубился в просмотр мной ему принесённых, уже расшифрованных и простых телеграмм, полученных с разных концов России, с фронтов и от революционных комитетов. — «Надежде Константиновне необходим длительный отдых и обязательно вне Москвы», — сказал я Владимиру Ильичу. — ««Длительный отдых!»... Ага, пойдите уговорите её. Она и слышать не хочет», сказал мне Владимир Ильич. — «Уговорить её можете только вы один... И это надо сделать», ответил я. Владимир Ильич серьёзно, искоса посмотрел на меня. Я понял, что эта моя настойчивость пришлась ему как раз по душе, и так как я знал всю опасность болезни Надежды Константиновны, то с радостью стал советовать Владимиру Ильичу перевезти Надежду Константиновну в одну из лесных школ в Сокольники. Я сказал ему: — «Это недалеко от Москвы, так что и вам легко будет видеться с ней, и она всегда может быстро приехать, если потребуется. Телефон есть... Школа хорошая. Детишки и подростки... Администрация вполне надежная...». Владимиру Ильичу понравилось это моё предложение. Он встал и, заложив большие пальцы обеих рук за прорези жилета, по конспиративной привычке на цыпочках подошёл ко мне и тихо, почти на ухо, чтоб никто не слышал, сказал: — «Поезжайте туда на разведку, всё хорошенько посмотрите и никому ничего не говорите, зачем приехали. Запомните получше дорогу. Как вернётесь, мне скажете... А я попробую предварительно поговорить с Надей и уговорить её...». Освободившись от текущих дел по Управлению делами Совнаркома, я вызвал автомобиль с шофёром Рябовым, бывшим матросом, с которым я не разлучался со времени Октябрьской революции, и выехал в Сокольники. Это было в ноябре. Зима была очень снежная. Порядка в городе ещё было мало, и снег с улиц не свозился. Всюду образовались ухабы, так что на многих улицах приходилось ехать так, как будто вы катаетесь с «русских гор», часто устраиваемых на народных празднествах и увеселениях. Шоферы стремились попасть на рельсы трамваев. Рельсы расчищались, и по ним легко было ехать, но выскочить из колеи довольно трудно, так как по сторонам тянулись утрамбованные сугробы снега. Свернуть с пути удавалось лишь на перекрестках улиц, и то с большим трудом. Трамваев ходило мало, и пешеходы шествовали не только по тротуарам, но и посреди улиц. Тротуары, очищаемые мобилизованными гражданами, по преимуществу из бывшей буржуазии, имели вид разъезженных проселочных дорог — изрытых, исковерканных и обледенелых в разных направлениях; ходить по ним было не только неудобно, но местами и опасно. Барышни в туфельках, люди свободных профессий, бывшие богатеи и прочие представители старого, только что разрушенного мира оказались совершенно неприспособленными к этим простейшим работам городского благоустройства. Мы ныряли из ухаба в ухаб, всё ближе подвигаясь к месту назначения. Осмотрев со всех сторон школу, которую я хорошо знал и ранее, и выяснив, что Надежде Константиновне может быть предоставлена небольшая комнатка во втором этаже, где она будет жить спокойно, совершенно не мешая внутреннему распорядку школьной жизни, я двинулся в обратный путь и здесь исследовал все дороги, которыми можно подъехать или подойти к школе. Я знал, что если Надежда Константиновна здесь будет жить, то и Владимир Ильич, конечно, частенько сюда будет приезжать, а стало быть, нужно было все предвидеть с точки зрения его охраны. С этой стороны, казалось, всё было хорошо. — «Ну что?» — спросил Владимир Ильич, подняв на меня свой пристальный взор, когда я вошёл но возвращении в его кабинет. Я рассказал ему всё подробно. Владимир Ильич в ответ сказал: — «Я зашёл издалека, ходил кругами вокруг да около, и завёл разговор и поездке. Надя склоняется поехать... Кажется, там будет удобно... Завтра утром я скажу вам окончательно...» — И он опять углубился в работу, постоянно прерываемую телефонными сигналами: вспыхивали лампочки, жужжали «пчёлы» – телефонисты станции, находившиеся в соседней от Ленина комнате, сигнализировали вызовы из Петрограда, Нижнего, Курска и других мест. Ровно, не повышая голоса, давал Владимир Ильич распоряжения; получал донесения, записывал важнейшее; составлял телеграммы, радиограммы, телефонограммы; посылал записочки и письма с курьерами, мотоциклистами, и все так просто и внешне спокойно... И всё это одновременно. Время от времени быстро подходил он к картам с обозначением линий фронтов и делал отметки согласно последним донесениям. Наутро, лишь только я вошёл к нему с очередным докладом, он сразу сказал мне: — «Надя согласна... укладывается... Берёт с собой кучу работы, а сама еле говорит, еле дышит... Поправится ли?..» — И глубокая скорбь промелькнула чёрной тенью в его всегда ясных и светлых глазах... Я видел, что ему было тяжело. Он сказал: — «Сегодня к вечеру мы поедем, только не надо никому говорить, совершенно никому... Заведующая Фанни Лазаревна, кажется, вполне хороший человек?». Я убеждённо рекомендовал заведующую с самой лучшей стороны, так как за время работы в Коллегии Отдела охраны здоровья детей при Наркомздраве вполне мог убедиться в её прекрасных душевных качествах и в полной преданности новому порядку. В этот же день Надежда Константиновна уехала в лесную школу в Сокольниках, и мы вскоре убедились, что пребывание её там на отдыхе, в полном спокойствии, на свежем воздухе соснового леса, пошло ей на пользу; и Владимир Ильич повеселел. — «Может быть, отдышится... Поправится... Отдохнёт...Я б её, конечно, как раньше – в горы бы лучше потащил, на…

–

3 мая 2022 в 22:23

  • Воркута
  • Пожаловаться
А, ну я понял. Я привёл просто выдержку из книги Бонч-Бруевича для детей «Наш Ильич», а вы взяли полную книгу воспоминаний Бонч-Бруевича, жирненькую книженцу такую.

–

3 мая 2022 в 22:26

  • Воркута
  • Пожаловаться
Сергей, ну так это даже не весь рассказ. Дальше вот был случай, когда Ленин пригласил Бонч-Бруевича на ёлку и дал партзадание купить пряники и сладости, не буду описывать уже, так как вы уже ниже описали. Дальше Бонч-Бруевич пишет: «Решили поехать туда около четырех-пяти часов дня, в разное время, чтобы не очень обращать внимание автомобилями. Владимир Ильич вместе с Марией Ильиничной должен был поехать позднее меня. Я выехал часа в три с половиной. Улицы были очень оживлены. Нам нужно было ехать к Красным воротам, оттуда к вокзалам и далее мимо них — к Сокольникам. Когда мы проезжали возле моста около Рязанского вокзала, мне не понравилось, что кто-то пронзительно свистнул, и на этот свист сейчас же раздался, как бы откликнулся, другой такой же свист где-то там, дальше. Проехали вокзалы, слышу опять такой же свист. Мне показалось это подозрительным, точно передавали автомобиль от поста к посту. Приехав в Сокольники, я позвонил в гараж и справился, выехала ли машина Гиля, бессменного шофёра Владимира Ильича. Получив ответ, что машина ушла не менее получаса тому назад, я понял, что предупредить на всякий случай об изменении пути не удастся. Я позвонил на квартиру Владимира Ильича и оттуда получил ответ, что Владимир Ильич уже выехал. По расчету времени Владимир Ильич вот-вот должен был приехать. Однако прошло ещё полчаса, а Владимира Ильича всё не было. Надежда Константиновна, находившаяся внизу среди детей, сказала мне: — «Что-то Владимир Ильич запаздывает, детишки не хотят начинать петь песни без него: «Подождем дядю», — говорят они». Нас усиленно угощали чаем с вареньем. Однако тревога закрадывалась в душу. Владимир Ильич всегда был крайне точен, и только особые обстоятельства могли бы его задержать. Я позвонил на всякий случай в Совнарком; там его не оказалось. — «Может лопнула шина? Может испортился мотор?» — думал я. — Но Гиль ведь очень аккуратный шофёр, вряд ли это могло случиться. Кроме того, с ним всегда был помощник, и если бы понадобилась техническая помощь, он немедленно позвонил бы в гараж». Уличные свистки стояли в ушах, сознание как-то невольно всё время возвращалось к ним. Я не вытерпел и позвонил в гараж Кремля, спросил, в исправности ли был автомобиль Гиля. Мне ответили, что в полной исправности, и я понял, что в гараж Гиль не звонил и не возвращался. Не показывая никому и тени волнения, я решил незаметно выйти и поехать навстречу по пути следования Владимира Ильича. Я стал отыскивать шофёра, как вдруг увидел входящих Владимира Ильича и Марию Ильиничну. Он поздоровался и спросил: — «Где Надя?» — «Пошла к себе наверх», ответил я. — «Ты – иди к ней», — обратился он к Марии Ильиничне и, немного задержавшись, тихо сказал мне: — «На нас напали какие-то хулиганы с револьвером и отняли машину, я приехал на чужой... Ничего не говорите Наде... Жаль машины...» Я буквально похолодел. — «Где?»— спросил я. Владимир Ильич, не знавший названий улиц, описал мне место встречи с хулиганами, и оно приблизительно было там, где я слышал свист. — «И мы-то хороши! Все мы были вооружены, а машину отдали...» — полусмеясь, сказал Владимир Ильич. Выяснилось, что «хулиганы» были вооружены с ног до головы и что Владимир Ильич стоял под угрозой двух револьверов, направленных в виски... Я почувствовал, что меня одолевают мурашки, нервная дрожь распространяется по всему телу. Надо было справиться с собой и действовать... Я очень испугался того, каких последствий удалось избежать. — «Вас ждёт Надежда Константиновна, она волновалась по поводу вашего запоздания... — сказал я Владимиру Ильичу. — «Да, да, я пойду, только молчок... Наде ни слова»... — сказал он полушепотом, делая пальцем знак молчания... — «Само собой понятно... Сейчас будем веселиться с детворой...» — сказал я ему. — «А жаль машины...» — повторил он ещё раз. — «Машина будет найдена немедленно...» — сказал я твёрдо, ясно представив себе, что надо делать. — «Ну, ну, не хвали́тесь... Они небось за десятки вёрст уже уехали». — «Они в Москве, и уехать им некуда...С рельсов им не съехать, они в кольце трамвая, как в мышеловке. Мы сейчас же вышлем автомобильные отряды навстречу им, и мы их поймаем...» — «Поймаете?..» — с удивлением посмотрел на меня Владимир Ильич, отходя немного назад, словно для того, чтобы лучше было видно. — «Да, поймаем...» — ответил я ему. — «Ну, ну...», сказал Ильич. — Или расстреляем... — бросил я ему вдогонку. Владимир Ильич молча, исподлобья взглянул на меня и быстро стал подниматься по лестнице в комнату Надежды Константиновны. У меня загорелось сердце... Я ощущал всей душой, какой ужасной опасности подвергался наш Владимир Ильич... И так хотелось немедленно, сейчас же раздобыть, арестовать тех, кто осмелился поднять безумную руку на вождя нашей революции. Телефон находился в столовой. Дети кончали пить чай. Я попросил воспитателей поскорее увести детишек, говоря, что получил важные сообщения, по которым должен послать телефонограммы. Долго тянулись эти несколько минут. Наконец столовая пуста. Я затворил двери и прежде всего вызвал по проводу коменданта Кремля. — «Немедленно на автомобиле пришлите сюда отряд в десять человек коммунистов-курсантов для личной охраны Владимира Ильича», сказал я. — «Что случилось?» — «Ничего особенного... На Владимира Ильича напали хулиганы, на всякий случай надо охранять дачу, где он сейчас находится, и осветить местность. Для разведки вокруг бросьте на другом автомобиле пяток курсантов со старшим...» — «Есть...» — ответил мне по-матросски тов. Мальков. Дальше я продолжал звонить по прямому проводу: — «ВЧК — кабинет Дзержинского...» Я подробно рассказал ему, что знал о нападении, и попросил дать распоряжение о тщательной проверке по пропускам всех автомобилей, циркулирующих по городу, и, самое главное, бросить чекистов по кольцу трамвая на автомобилях навстречу отнятой машине Владимира Ильича и на всякий случай вдогонку, так как при трудных обстоятельствах бандиты могли двинуться по рельсам задним ходом, тем более, что один из них, по словам Гиля, должен был быть очень опытным шофёром: так ловко сел он за руль и двинул машину на полный ход. Как всегда спокойно тов. Дзержинский…

–

3 мая 2022 в 22:39

  • Воркута
  • Пожаловаться
Павел, Впоследствии Мария Ильинична описывала, как Владимир Ильич был холоден и спокоен во время инцидента, и готов был идти напролом в случае, если бы бандиты захотели чего-то большего, чем просто ограбить, но решил, что раз они максимально вооружены, то лучше отпор не давать, так как там была ещё Мария Ильинична и могла пострадать. Вообще, как только все они вышли из машины, Мария Ильинична начала возмущаться, мол как так, что они себе позволяют и тд. Ленин на неё как-то грозно посмотрел (мол заткнись видимо), и она замолчала. Но бандиты её заметили из-за её возмущений и подошли с револьверами ближе. Ленин решил отвлечь их внимание на себя и как-то обозвал главаря банды (в соответствии со своим талантом к оскорблениям, естественно), а охранник Чубаров что-то сказал вдобавок, и этого охранника ударили прикладом по виску. Но тем не менее, Ленину удалось отвлечь внимание на себя, а Мария Ильинична спряталась за ним. Сам Ленин говорил об этой ситуации так: – «Мы отдали и документы, и машину, хоть и были все вооружённые. Эти идиоты всего лишь были жадными до наживы. Им повезло, что бо́льшего они не потребовали, иначе, боюсь, ей-богу мне не хватило бы терпения, и получился бы из сего трагикомичный казус с чьим-нибудь сломанным бандитским носом о дверь автомобиля или застрявшим коммунистическим револьвером в непристойном месте (не для барышень сказано). В любом случае, ещё минута, и мне пришлось бы пожертвовать красотой автомобиля и попортить его об рожи наглецов. Я уже покручивал эту сцену в мыслях, пока главарь банды там что-то пытался с умным видом и скользкой физиономией мне разъяснить и угрожать...Когда мне приставили два револьвера к голове, я подумал, как бы обставить так, чтоб банка с молоком не разбилась, да чтоб сестра не пострадала, и решил пойти путём меньшего сопротивления».

–

3 мая 2022 в 23:41

  • Воркута
  • Пожаловаться
Егор, Бонч-Бруевичу кстати потом подробно рассказал о случившемся шофёр Гиль: «В сочельник, 24 декабря, — рассказывал мне шофер тов. Гиль, — Владимир Ильич позвонил мне по телефону около четырех часов, чтобы через полчаса подать его машину. В начале пятого часа я подал к подъезду машину, взяв с собой помощником тов. Чубарова. Ровно в назначенное время выходит Владимир Ильич вместе с Марией Ильиничной. — «Поедемте, товарищ Гиль, к Надежде Константиновне», — тихо сказал мне Владимир Ильич. И он вместе с Марией Ильиничной сел в автомобиль. Вскоре на улице стало совсем темно, так как город совершенно не освещался. Нам это было не страшно, потому что фары у автомобиля были превосходные. Мы ехали со скоростью сорок—сорок пять верст в час и быстро проехали Лубянскую площадь, Мясницкую улицу, пересекли Садовую и стали подъезжать к ночлежному дому. Мне был виден каждый человек — даже все, идущие по тротуару. Я заметил трех, шедших по одному направлению с нами. Наша машина почти поравнялась с ними. Вдруг один из них быстро подбежал к машине сбоку и закричал: «Стойте!». В руке у него был револьвер. Я сразу сообразил, что это не патруль. Вижу, он в шинели, а винтовки у него нет. Это бросилось мне в глаза — патруль всегда с винтовкой и револьвера не вынимает. Я быстро переключил скорость и сразу прибавил ходу, не обращая внимания, что здесь крутой поворот; я знал, что с машиной справлюсь. Сзади что-то кричат. Я был уверен, что это — бандиты и стрелять они зря не будут. Так и вышло. Ни одного выстрела по нас не сделали. Миновали мы Николаевский вокзал. Едем по улице, которая ведёт к Сокольникам. Тьма — хоть глаза выколи. Но нам далеко и хорошо всё видно. Ввиду сочельника народу на тротуарах очень много. Я ехал по рельсам трамвая довольно быстро. Вдруг, немного не доезжая пивного завода б. Калинкина, впереди машины за несколько саженей выбегают трое вооруженных маузерами и кричат: «Стой!». Я немного замедлил ход и говорю Чубарову: — «Ну, Ванька, попались мы к бандитам». — «Да, — говорит он, — это не патруль». Вот я уже совсем близко от них. Посмотрел по сторонам — народу порядочно. Многие стали останавливаться, заинтересованные нашей встречей. Я решил проскочить, что есть духу, между ними. В этот момент, когда оставалось до бандитов несколько шагов, я мгновенно увеличил скорость и прямо бросил машину на них. Они, к сожалению, успели отскочить и стали кричать нам вслед: — «Стой! Стой! Стрелять будем!» — «Ну, вот видите, — говорит Владимир Ильич, — надо остановиться». Я нехотя стал тормозить машину. Смотрю вперёд — вижу, за железнодорожным мостом горит яркий фонарь, и там стоит часовой. Это — районный Совет. Меня опять взяло сомнение – патруль или бандиты? — «Как это я подумал, что это бандиты? Наверное, это кричит патруль; ведь совсем рядом с Советом», — сказал я товарищу Чубарову. Он оглянулся и говорит мне: — «К нам бегут четверо, и они совсем близко. В это время подбегают к машине несколько человек, резко открывают дверцу автомобиля и кричат: — «Выходи!» И один из них, громадный, выше всех ростом, схватил Владимира Ильича за рукав, сильно потянул его из автомобиля, грубо говоря: — «Живей выходи!» Как оказалось после, это был главарь но прозвищу Кошелек. Владимир Ильич с собой взял банку молока для жены, и передал молоко Чубарову. Владимир Ильич бросил оскорбление, и будто забыв про свой револьвер, ударил главаря банды в глаз, хоть тот и был выше ростом, и бандит упал на землю. После этого к Владимиру Ильичу подбежали ещё двое и приставили револьверы уже с двух сторон. Из рук у него забрали пропуск, но даже к счастью в него не взглянули. И тогда Владимир Ильич как-то легкомысленно сам назвался. Как сказал это Владимир Ильич, так у меня сердце и замерло. «Ну, — думаю, — погиб Владимир Ильич». Но видимо у бандитов было что-то со слухом, или просто в суматохе не поняли фамилию. После того, как Владимир Ильич ударил главаря банды, всё внимание было только на него и на охранника Чубарова. Кошельков полез в боковой карман. Вынимает оттуда браунинг и бумажник и всё это также кладёт себе в карман. Чубаров тоже стоит под дулом. Я всё это вижу. Про меня как будто бы забыли. Сижу за рулём, мотор работает. Держу наган и из-под левой руки целю в ближайшего, то есть как раз в главаря, — он от меня в двух шагах. Дверца переднего сидения открыта. Промаху быть не может... но Владимир Ильич стоит под двумя дулами револьверов, и мне делается страшно. Как молния, озаряет мысль: «Нельзя... Стрелять нельзя... Сейчас после моего выстрела Владимира Ильича уложат первого на месте, ведь их четверо бандитов. Убью хоть одного – убьют Ленина». И я решил выйти из автомобиля, но не успел пошевелиться, как получил удар в висок дулом револьвера, раздался сильный окрик: — «Выходи! Чего сидишь?..» Я быстро сунул наган за спинку, за подушку: «Авось, не найдут», и не успел встать я на подножку, как на моё место ловко сел шофёр-бандит. Двое навели на нас револьверы и кричат: — «Стоять! Не шевелиться!..». Главарь банды навёл револьвер на Владимира Ильича в упор. Владимир Ильич что-то сказал ему и усмехнулся прямо в лицо. Кошельков не выстрелил. А в это время четверо быстро сели в автомобиль, один вскочил рядом с шофёром. Целясь в нас из револьвера, они тронули машину и понеслись с большой скоростью к Сокольникам. Прошла длительная минута молчания, которую прервал сам Владимир Ильич. — «Да, ловко, вооружённые люди, и отдали машину! Стыдно!», сказал он. — «Об этом, Владимир Ильич, поговорим после, — сказал я в ответ, — а сейчас нам нужно поскорей идти в местный Совет». В это время видим огни автомобиля, идущего к нам навстречу. — «Оружие у вас обоих отобрали?» — спросил Владимир Ильич. — «Нет, — отвечаю. — Чубаров как-то ухитрился спрятать, а у меня не нашли браунинга». Направились в Совет. Опять беда. Часовой не пускает Владимира Ильича. Пропуска у него уже не было, и доказать, что он Ленин, Владимир Ильич не мог. Но он потолковал с часовым, и тот пустил нас. Входим. В Совете по случаю праздника ни души. Кое-как разыскали дежурного телефониста. Объясняю я ему, в чём дело. Он не верит в такую нелепицу: как с вождём могло такое…

–

3 мая 2022 в 23:43

  • Воркута
  • Пожаловаться
В это время вошёл какой-то товарищ. Оказалось — председатель Совета. Владимира Ильича он, видимо, не знал в лицо и смотрел на него удивлённо. И тут Владимир Ильич называет себя. Председатель Совета, поняв, кто перед ним, начал заикаться, что-то отвечать Владимиру Ильичу и потом сразу буквально убегает из комнаты. Сейчас же поднимается суматоха. Председатель быстро входит к нам и, обращаясь к Владимиру Ильичу, говорит, что все меры для погони будут немедленно приняты. А Владимир Ильич улыбнулся и сказал: «Поздновато. Я никогда не думал и даже предположить не мог, что почти у самого Совета, на глазах постовых совершаются такие дела, открытые грабежи, и никаких мер Совет не принимает по охране граждан от насилий. Наверное, такие случаи у вас нередки. Грабят ли у вас, в вашем районе, на улицах граждан?». Владимир Ильич, задав этот вопрос, пристально с укоризной смотрит на председателя. — «Да, случается нередко!» — смущенно отвечает председатель. — «А что же вы предпринимаете для охраны граждан?», спросил Ильич. — «Боремся, как можем», — говорит председатель. — «Но, очевидно, не так энергично, как нужно, — отвечает Владимир Ильич. — Надо, товарищ, надо взяться за это серьёзно». Председатель начал оправдываться и уходить из помещения задом. В это время пришли машины из автобазы Совнаркома (это автобоевой отряд, который стоял в Кремле и был в непосредственном распоряжении Председателя ВЦИК. Его могли также вызывать Председатель Совнаркома или Бонч-Бруевич). Я провожаю Владимира Ильича до автомобиля. — «А вы, товарищ Гиль, отправляйтесь на розыски машины, — говорит, улыбаясь, Владимир Ильич. — Без машины не являйтесь домой». Я с Владимиром Ильичем отправил Чубарова, и он повёз Владимира Ильича к Надежде Константиновне. Сам же я с товарищами из автобазы отправился по следам моей машины. На Сокольничьем кругу мы след потеряли. Слышим сигнал машины. Остановились. К нам подъезжает наш автобоевой отряд на двух машинах. Посоветовались, как быть. Решили разделиться. Они поехали в Сокольники в парк, а мы, доехав до Бахрушинской больницы, встретили автомобиль, ехавший нам навстречу, с вооруженными красноармейцами, которые сказали, что дальше ехать не стоит, так как они были везде там и никакой машины не встретили, и что лучше всего нам ехать в центр. Там мы скорее нападем на след. Мы разделились и по разным дорогам поехали в центр города. Поехали по бульварному кольцу. Нас часто стали останавливать патрули. По городу уже была поднята тревога. Были всюду посланы конные и автомобильные разъезды, выставлены пешие заставы. Подъехали к Крымскому мосту, слышим вправо, на Москве-реке, стрельбу. Бросились туда. Покамест пробирались, стрельба стихла. Подъезжаем, видим — толпа красноармейцев. Тут же стоит моя машина, накренившись на левый бок. Колёса совершенно зарылись в снег. Сзади, у бензинного бака, лежит убитый милиционер. Фонари горят и освещают спереди, у самой машины, убитого курсанта-артиллериста. Шинель расстегнута. Ремни амуниции разорваны, и револьвера нет. Ясно, что это дело тех бандитов. Вот уже две жертвы этих безумных людей, грабящих народ. «Бандитам не должно быть пощады», — подумал я. Мне говорили, что были ещё раненые. Очевидно, бандиты, отстреливаясь, скрылись. Место здесь очень глухое, и за прикрытием машины удобно было стрелять по отряду красноармейцев, а потом скрыться. Мы стали выручать машину. Наши ребята из боевого отряда дружно принялись её откапывать и с помощью товарищей-красноармейцев выкатили ее на твердую дорогу. Машина оказалась в порядке. Мы её тщательно осмотрели. Нашли корзинку. В ней оказались дорожные вещи. После выяснилось, что прежде, чем успели задержать бандитов, они после нападения на Владимира Ильича совершили ещё несколько ограблений на довольно крупную сумму. Вещи мы передали подоспевшим представителям ВЧК. Я сел в машину и поехал в гараж. Из гаража позвонил Владимиру Ильичу и сообщил ему, что машина дома».

–

3 мая 2022 в 23:45

  • Воркута
  • Пожаловаться
В это время вошёл какой-то товарищ. Оказалось — председатель Совета. Владимира Ильича он, видимо, не знал в лицо и смотрел на него удивлённо. И тут Владимир Ильич называет себя. Председатель Совета, поняв, кто перед ним, начал заикаться, что-то отвечать Владимиру Ильичу и потом сразу буквально убегает из комнаты. Сейчас же поднимается суматоха. Председатель быстро входит к нам и, обращаясь к Владимиру Ильичу, говорит, что все меры для погони будут немедленно приняты. А Владимир Ильич улыбнулся и сказал: «Поздновато. Я никогда не думал и даже предположить не мог, что почти у самого Совета, на глазах постовых совершаются такие дела, открытые грабежи, и никаких мер Совет не принимает по охране граждан от насилий. Наверное, такие случаи у вас нередки. Грабят ли у вас, в вашем районе, на улицах граждан?». Владимир Ильич, задав этот вопрос, пристально с укоризной смотрит на председателя. — «Да, случается нередко!» — смущенно отвечает председатель. — «А что же вы предпринимаете для охраны граждан?», спросил Ильич. — «Боремся, как можем», — говорит председатель. — «Но, очевидно, не так энергично, как нужно, — отвечает Владимир Ильич. — Надо, товарищ, надо взяться за это серьёзно». Председатель начал оправдываться и уходить из помещения задом. В это время пришли машины из автобазы Совнаркома (это автобоевой отряд, который стоял в Кремле и был в непосредственном распоряжении Председателя ВЦИК. Его могли также вызывать Председатель Совнаркома или Бонч-Бруевич). Я провожаю Владимира Ильича до автомобиля. — «А вы, товарищ Гиль, отправляйтесь на розыски машины, — говорит, улыбаясь, Владимир Ильич. — Без машины не являйтесь домой». Я с Владимиром Ильичем отправил Чубарова, и он повёз Владимира Ильича к Надежде Константиновне. Сам же я с товарищами из автобазы отправился по следам моей машины. На Сокольничьем кругу мы след потеряли. Слышим сигнал машины. Остановились. К нам подъезжает наш автобоевой отряд на двух машинах. Посоветовались, как быть. Решили разделиться. Они поехали в Сокольники в парк, а мы, доехав до Бахрушинской больницы, встретили автомобиль, ехавший нам навстречу, с вооруженными красноармейцами, которые сказали, что дальше ехать не стоит, так как они были везде там и никакой машины не встретили, и что лучше всего нам ехать в центр. Там мы скорее нападем на след. Мы разделились и по разным дорогам поехали в центр города. Поехали по бульварному кольцу. Нас часто стали останавливать патрули. По городу уже была поднята тревога. Были всюду посланы конные и автомобильные разъезды, выставлены пешие заставы. Подъехали к Крымскому мосту, слышим вправо, на Москве-реке, стрельбу. Бросились туда. Покамест пробирались, стрельба стихла. Подъезжаем, видим — толпа красноармейцев. Тут же стоит моя машина, накренившись на левый бок. Колёса совершенно зарылись в снег. Сзади, у бензинного бака, лежит убитый милиционер. Фонари горят и освещают спереди, у самой машины, убитого курсанта-артиллериста. Шинель расстегнута. Ремни амуниции разорваны, и револьвера нет. Ясно, что это дело тех бандитов. Вот уже две жертвы этих безумных людей, грабящих народ. «Бандитам не должно быть пощады», — подумал я. Мне говорили, что были ещё раненые. Очевидно, бандиты, отстреливаясь, скрылись. Место здесь очень глухое, и за прикрытием машины удобно было стрелять по отряду красноармейцев, а потом скрыться. Мы стали выручать машину. Наши ребята из боевого отряда дружно принялись её откапывать и с помощью товарищей-красноармейцев выкатили ее на твердую дорогу. Машина оказалась в порядке. Мы её тщательно осмотрели. Нашли корзинку. В ней оказались дорожные вещи. После выяснилось, что прежде, чем успели задержать бандитов, они после нападения на Владимира Ильича совершили ещё несколько ограблений на довольно крупную сумму. Вещи мы передали подоспевшим представителям ВЧК. Я сел в машину и поехал в гараж. Из гаража позвонил Владимиру Ильичу и сообщил ему, что машина дома». Ну после рассказа Гиля продолжил рассказывать Бонч-Бруевич: «Розыски продолжались. Бандиты отстрелялись у Крымского моста и скрылись на задворках домов. Их преследовали по пятам. Однако это были очень опытные бандиты. Главаря шайки долго не удавалось накрыть. Наконец и он был задержан, как и все его товарищи. Главарь, по прозвищу Кошелёк, рассказал, что они очень жалели, что не увезли вместе с собой Владимира Ильича. — «Взяли бы мы его в плен, — вот бы нам деньжищ отвалили за него», — мечтал Кошелёк. Некоторые члены Московского уголовного розыска, разыскивавшие бандитов, пытались придать этому делу политическую окраску, а один из них, владелец знаменитой собаки Треф, установившей местопребывание Кошелька, явившись ко мне с подробным докладом о ходе розысков, читал записанный им разговор этой бандитской шайки, в которую он проник. В нём было столько нелепостей, явно выдуманного вздора, что, конечно, никто не обратил внимания на эту тенденцию ловкого сыщика, желавшего подыграться под настроение времени. [В общем, это был бандитский налёт без политической подоплёки, а следователь хотел сделать из этого громкое дело]. Владимир Ильич, как и всегда во всём, касавшемся его личной безопасности, совершенно не интересовался дальнейшей судьбой этого дела и только один раз, когда я имел уже в руках все данные розыска и сообщил ему, что здесь в приёмной, сидит у меня следователь Уголовного розыска, владелец знаменитого пса Трефа, оживился и сказал: -- «Давайте-ка его сюда!..» Слелователь, войдя, попытался начать разговор о «деле», переводя его на политическую почву. Владимир Ильич добродушно посмеивался над глубокомысленными соображениями неожиданно севшего не в свои сани русского Шерлока Холмса. Наконец, потеряв терпение, Владимир Ильич сказал: — «Все это чушь и глупость! Дело не политическое. Это элементарное ограбление, грабительский налёт, вот и всё..» — и сразу перевел разговор на собаку Трефа. Несколькими вопросами о породе собаки, о способах её дрессировки и умении обращаться с Трефом Ленин так воодушевил своего неожиданного собеседника, что следователь вскочил и стал, захлебываясь, рассказывать о своей любимой собаке, о её уме, догадливости и ловкости в ходе…

–

3 мая 2022 в 12:27

  • Мюнхен
  • 5 оценка
  • Рекомендую
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

3 мая 2022 в 12:31

  • Мюнхен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Сорогов Даниил, интересно, если Мария Александровна умерла в 1916, а Ленин был заграницей, то кто хоронил?

–

3 мая 2022 в 12:34

  • Мюнхен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Елена, хороший вопрос. Этого никто не знает, кроме Бонч-Бруевича. Бонч-Бруевич написал об этом рассказ. Точнее, он написал, как был знаком с Марией Александровной и как общался с ней. Он кстати и хоронил её. А рассказ так и называется «Мария Александровна». Приведу его полностью, так как он небольшой. Повествование идёт от лица Бонча. «Владимир Ильич очень любил свою мать. Мария Александровна прекрасно воспитала своих детей. Она безмерно их любила и гордилась тем, что её дети участвуют в борьбе за свободу. Она знала, что им трудно, что их окружают опасности, и была в постоянной тревоге за их судьбу. Её детей арестовывали, сажали в тюрьмы, высылали в далёкие ссылки. Ей, старой женщине, приходилось часами просиживать в тюремных приёмных, ожидая свидания с сыном или дочерью. Мария Александровна стойко переносила все невзгоды, постоянно боролась с трудностями жизни. В дни революции 1905 года Владимир Ильич нелегально приехал из Женевы в Россию. Но обстановка тех дней была такова, что даже в подполье оставаться было чрезвычайно опасно, и Владимир Ильич вскоре вынужден был снова уехать из Петербурга. Мария Александровна, видевшая Владимира Ильича всего в течение нескольких дней, снова должна была расстаться с сыном. В России началось ужасное время — царское правительство жестоко расправлялось с революционерами. Многих из них казнили, ссылали в ссылку, на каторжные работы. Тюрьмы были переполнены. В это время было очень трудно не только вести революционную работу, но даже встречаться друг с другом. Но я всё-таки бывал у сестры Ленина Анны Ильиничны, у которой жила в то время Мария Александровна.Мария Александровна всегда была приветлива, расспрашивала, нет ли каких сведений о Володе, не приехал ли кто, не было ли писем. Все бывавшие у неё старались рассказать всё, что знали о Владимире Ильиче. …Шли годы. Наступил 1914-й. Началась первая мировая война. Война коснулась и семьи Марии Александровны: Мария Ильинична, сестра Владимира Ильича, была на фронте. Как-то утром, часов в шесть, раздался телефонный звонок. Подхожу. — Вы можете ко мне прийти? — слышу я слабый, старческий голос. «Кто это? — думаю. — Батюшки, да ведь это Мария Александровна!» — Конечно, сейчас же, сию минуту! — А сам не решаюсь спросить, что случилось. — Приходите поскорей! Пожалуйста, поскорей… Маня пропала… — Да что вы? — И спешу сказать: — Нет, она жива-живёхонька. Я только вчера получил письмо от моей жены, она её встретила на фронте. Она в лазарете сестрой милосердия. — Не может быть! — слышу повеселевший тихий голос. — Верно. Уверяю вас… — А вы меня не обманываете? — Да нет же, Мария Александровна! И письмо привезу. — Буду ждать… Поскорей, поскорей… — Ну-ну, бегу… И я побежал к Марии Александровне. Звоню. Она сама открывает мне дверь, похудевшая, взволнованная. Пятна яркого румянца на её осунувшемся лице выдают душевное волнение. Я читаю ей письмо моей жены Веры Михайловны. Мария Александровна успокаивается и задаёт мне ряд испытующих вопросов. Я показываю ей почтовый штемпель на конверте, и она вдруг добро-добро улыбается и ласково благодарит меня за принесённую ей весточку. — А то я всю ночь не спала, всё о Мане думала. Не случилось ли с ней несчастья… И она повела меня пить чай с тёплыми баранками. Я рассказал ей всё, что знал о её дочери: о том, где она встретилась с моей женой, которая в то время работала врачом на фронте, в скольких верстах от фронта состоялась эта встреча, грозит ли Марии Ильиничне опасность, не может ли она попасть в плен. Уходя, я твёрдо обещал Марии Александровне сообщать ей решительно все сведения, какие буду получать с фронта. Обещал также тотчас же написать моей жене, чтобы она сообщала всё, что будет знать о Марии Ильиничне. И мы расстались.И вот наступил день, когда не стало Марии Александровны. Она умерла от воспаления лёгких на руках своей другой дочери, Анны Ильиничны. Кротко и тихо болела она. — Я знаю, что более не встану… Силы покидают меня, — говорила она мне, когда я поил её с ложечки кофе. — Я всё думаю о моём Володе… Не пришлось мне его увидеть… Передайте ему мой привет, всю мою любовь!.. — И слёзы навернулись у неё на глазах. — Мамочка, не расстраивайтесь! — говорила ей Анна Ильинична, еле сдерживая рыдания. — Мы все с вами, и Володя с вами, и все любим вас… Мария Александровна тихо угасала. Через два дня её не стало. Мы дали телеграмму Владимиру Ильичу и Марии Ильиничне на фронт, но к похоронам приехать они не смогли. Владимир Ильич был в эмиграции, Мария Ильинична — далеко, с лазаретом раненых. Телеграмма её отыскала только через неделю. Хоронили мы Марию Александровну на Волковом кладбище, в Петрограде. Война разметала в разные стороны многих из товарищей и друзей Ленина. Пришли на похороны Марии Александровны только те, кто был в это время в Петрограде. Гроб мы несли на руках вдвоём с мужем Анны Ильиничны Марком Тимофеевичем Елизаровым. Могильный холм украсили живыми цветами, которые она так любила. …Только после Февральской революции Владимир Ильич смог приехать из Швейцарии в Петроград. Его торжественно встречали в Петрограде рабочие, матросы, солдаты. На следующий день Владимир Ильич поехал на могилу матери. Всегда сдержанный, всегда владевший собой, Владимир Ильич не проявлял никогда, особенно при посторонних, своих чувств. Но мы все знали, как нежно и чутко относился он к своей матери, и понимали, что тропинка на Волковом кладбище к маленькому могильному холмику была одной из тяжёлых дорог для Владимира Ильича. Окружённый сёстрами и друзьями, Владимир Ильич остановился у могилы, снял шапку и наклонил голову. Бледный, взволнованный стоял он, полный скорби. — Мама моя, мама!.. — тихо, чуть слышно произнёс он. Безмолвно, низко-низко поклонился он дорогой могиле». Вот такой рассказ. Конечно, Крупская описала ещё подробнее. Бонч-Бруевичу видимо не разрешили в издательствах написать какие-то ещё более душевные подробности, а Крупская видимо выбила себе разрешение рассказать в своей книге хотя бы об этом. Вообще, когда Ленин в Швейцарии узнал о смерти матери, он в тот день сжёг свою ещё не законченную философскую работу, которая была написана им от руки на 68 листов. Он…

–

3 мая 2022 в 13:06

  • Мюнхен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Ник, Ой, Бонч-Бруевич такой классный))) Он старый большевик, так называемая ленинская гвардия, большевик первого поколения. Раз 5 по-моему сидел в тюрьме за революционную деятельность. Кстати, Бонч привёл к Ленину своего брата – царского офицера. Несмотря на службу в царской армии, Ленин принял второго Бонч-Бруевича, и оба брата пережили и Ленина, и даже Сталина. А рассказы у него замечательные, добрые. Он описал доступно и понятно то, что знал сам. А упоминание Марии Александровны есть и в других его рассказах, например, « МАМИН ПОДАРОК». Вот этот небольшой рассказик: «Одно время, находясь в эмиграции, Владимир Ильич жил в Лозанне, на Женевском озере. Мне часто приходилось бывать у него по делам нашей партии. И вот однажды, когда Владимир Ильич собрался отправиться в двухнедельное путешествие по Швейцарии, я приехал к нему, чтобы переговорить о наших изданиях, а также условиться, куда пересылать ему самую экстренную почту и газеты. Владимир Ильич был чем-то очень доволен. — «Пойдёмте-ка, — сказал он мне, — я покажу вам, какой замечательный подарок прислала нам с Надей мама». Мы спустились вниз, во дворик дома. Здесь стояли только что распакованные новенькие, прекрасные два велосипеда: один мужской, другой женский. — «Смотрите, какое великолепие! Это всё Надя наделала. Написала как-то моей маме, что я люблю ездить на велосипеде. Мама приняла это к сердцу и вместе со всеми нашими сколотила нужную сумму, а Марк Тимофеевич (это был Елизаров, муж Анны Ильиничны) заказал нам в Берлине два велосипеда. И вот вдруг — уведомление из Транспортного общества: куда прикажете доставить посылку? Я подумал, что вернулась какая-нибудь нелегальщина, литература, а может быть, кто-нибудь послал нам книги. Привозят — и вот вам нелегальщина!.. Смотрите, пожалуйста, какие чудесные велосипеды!» — говорил Владимир Ильич, осматривая их, подкачивая шины и подтягивая гайки. — «Ай да мамочка! Мы теперь с Надей сами себе господа. Поедем путешествовать не по железной дороге, а прямо на велосипедах. Дорожные мешки мы привяжем сзади, теперь незачем их таскать за плечами». Надо было видеть, как радовался Владимир Ильич этому неожиданному подарку. И для всех нас было ясно, что больше всего радовался Владимир Ильич вниманию к нему и к Надежде Константиновне его матери и домашних. Это особенно было ему приятно..». Вот, Бонч-Бруевич всё это видел, всему этому Владимир Дмитриевич был свидетелем, и всё это старался держать в памяти и написал об этом рассказы. Он один из тех людей, кто бы лично предан Ленину, кто его ни разу не предал, кого можно назвать реальным другом. Вообще, Владимир Дмитриевич был как раз тем человеком, кому Владимир Ильич мог спокойно доверять (а таких людей, как понимаете, в такое время было мало).

–

3 мая 2022 в 13:38

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Сергей, Бонч был врачом, но при этом очень хорошим конспиратором, очень переживал всегда за Ильича.Подобный случай упоминается в рассказе Бонч-Бруевича «Ленину грозит опасность»: «Однажды в 1905 году было назначено большое собрание нашей партийной Петербургской организации в одном из домов, находившихся в переулке между реками Фонтанкой и Мойкой. В условленный час мы отправились небольшой группой на собрание. У Александрийского театра мы заметили подозрительных прохожих; они разгуливали с беззаботным видом. Нетрудно было догадаться, что это шпики. И мы поспешили разойтись в разные стороны. Свернув в один из переулков, я лицом к лицу столкнулся с Марией Александровной Дубининой, нашим партийным товарищем. Мария Александровна пристально посмотрела на меня и сделала чуть заметный предупреждающий знак. Я понял, что там, где должно быть собрание, неблагополучно. «Где Владимир Ильич? — подумал я. — Может быть, он там, на месте явки? Может быть, он уже арестован?» Ленин недавно приехал из эмиграции в Петербург. Жил он на нелегальном положении, часто меняя паспорта и квартиры. Он был в самом центре партийной работы. В это время революционное движение охватило всю страну. Ленин виделся со множеством людей, постоянно бывал на партийных собраниях и ежедневно рисковал быть узнанным. Не раз Ильич был на волосок от ареста. Мария Александровна прошла мимо меня. Я пересёк улицу и вошёл в первую попавшуюся лавочку купить какую-то мелочь. Выйдя из неё, я направился вслед за Марией Александровной. Она оглянулась и, увидев меня, тотчас же вошла во фруктовый магазин. Я последовал за ней. — «Что произошло?» — «Засада…» — «Он там?» — спросил я Марию Александровну, когда продавец пошёл в дальний угол за яблоками, которые я попросил его взвесить. — «Нет«. — А Надежда Константиновна? — «Нет». Мы расплатились и вышли из лавки. Что делать? Как предупредить Владимира Ильича? Надо было во что бы то ни стало перехватить его на пути к конспиративной квартире. Вскоре мы встретили Надежду Константиновну. Она тоже не знала, где Владимир Ильич. Мы продолжали ходить по переулкам вокруг места явки, встречали многих товарищей, предупреждали об опасности и рассылали их во все концы, надеясь, что кто-нибудь успеет встретить и предупредить Владимира Ильича. На сердце было тревожно: «Неужели Владимир Ильич уже прошёл туда? Неужели он арестован?» Исколесив все переулки, в сотый раз встретившись с Марией Александровной, мы пришли в отчаяние. Но, круто свернув в глухой переулок, мы вдруг увидели Владимира Ильича. Он не спеша шёл по переулку и посматривал по сторонам. Заметив нас, он на мгновение остановился. Я оглянулся — за ним никого не было. Тогда я сделал Владимиру Ильичу знак рукой и, проходя мимо него, буркнул: — «Поворачивайте назад! Засада! Следят!» Он и глазом не моргнул, прошёл немного дальше и скрылся во дворе. Я ещё раз оглянулся: всё было спокойно. Вслед за Марией Александровной я вошёл в маленький писчебумажный магазинчик. Мария Александровна что-то покупала, медленно выбирая то одно, то другое, а я стоял у окна, наблюдая за улицей, и время от времени поторапливал её, чтобы моё присутствие в магазинчике не вызывало подозрения у продавщицы. Через несколько минут я увидел, что Владимир Ильич вышел из ворот, оглянулся и быстро направился в ту сторону, откуда пришёл. Я заторопил Марию Александровну. Она тотчас же расплатилась, и мы пошли за Владимиром Ильичём, издали наблюдая за ним. Когда мы увидели, что Владимир Ильич нанял извозчика и уехал, у нас отлегло от сердца. Мы повернули обратно, чтобы известить Надежду Константиновну и других товарищей, которые ещё ожидали Владимира Ильича. По нашим весёлым лицам товарищи без слов поняли, что Владимир Ильич предупреждён и что он вне опасности. Теперь можно было уходить и всем остальным. Вокруг сновали шпики, они нахально заглядывали нам в лица. Надо было серьёзно заняться уничтожением «хвоста», чтобы не привести шпиков домой. Покрутив по переулкам, я, наконец, очутился на Невском проспекте и быстро замешался в толпе. Зайдя в книжный магазин О. Н. Поповой, я отсиделся в одной из отдалённых комнат, немного погодя вышел чёрным ходом во двор и оттуда благополучно пробрался в книжный магазин «Вперёд», одно из наших явочных мест. Здесь уже знали об опасности. Нам стало ясно, что в нашу организацию прокрались провокаторы, что наша конспирация нарушена и — что самое главное — Владимир Ильич в опасности. — «Это за ним приходили. Хотели его арестовать!» — говорили мы между собой. — «Ему надо уехать из Питера!» — твердили товарищи. Мы стали настаивать, чтобы Владимир Ильич уехал на время из Петербурга. И он вскоре перебрался в Финляндию, в местечко Куоккала, где для него была приготовлена квартира на вилле «Ваза». Здесь он писал статьи и брошюры. Отсюда, пренебрегая опасностью, неоднократно приезжал в Петербург, выступал на рабочих собраниях. Бонч был врачом, но при этом очень хорошим конспиратором, очень переживал всегда за Ильича.Подобный случай упоминается в рассказе Бонч-Бруевича «Ленину грозит опасность»: «Однажды в 1905 году было назначено большое собрание нашей партийной Петербургской организации в одном из домов, находившихся в переулке между реками Фонтанкой и Мойкой. В условленный час мы отправились небольшой группой на собрание. У Александрийского театра мы заметили подозрительных прохожих; они разгуливали с беззаботным видом. Нетрудно было догадаться, что это шпики. И мы поспешили разойтись в разные стороны. Свернув в один из переулков, я лицом к лицу столкнулся с Марией Александровной Дубининой, нашим партийным товарищем. Мария Александровна пристально посмотрела на меня и сделала чуть заметный предупреждающий знак. Я понял, что там, где должно быть собрание, неблагополучно. «Где Владимир Ильич? — подумал я. — Может быть, он там, на месте явки? Может быть, он уже арестован?» Ленин недавно приехал из эмиграции в Петербург. Жил он на нелегальном положении, часто меняя паспорта и квартиры. Он был в самом центре партийной работы. В это время революционное движение охватило всю страну. Ленин виделся со множеством людей, постоянно бывал на партийных собраниях и ежедневно…

–

3 мая 2022 в 13:50

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Ник, по-моему Ленину даже предлагали перезахоронить мать в Москве в 1918 году, но он отказался: «Мама страшно любила Питер. Могилу тревожить мы не будем».

–

3 мая 2022 в 15:24

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Бонч кстати же был управляющим делами Совнаркома (пресс-секретарь, или начальник Секретариата на наш язык). Он также кратко написал рассказ «в Кремле»: «Быстрые, чёткие шаги гулко отдаются по ещё пустому коридору. Это Владимир Ильич рано утром спешит из своей квартиры в Совнарком. Часовой, дежурящий у дверей его кабинета, завидев Владимира Ильича, подтягивается и с гордой радостью отдаёт ему честь. — «Здравствуйте, товарищ!» — приветливо здоровается Владимир Ильич. — «Здравствуйте, Владимир Ильич!» — звучно отвечает бравый красноармеец из кремлёвской школы командиров. Как только закрывалась дверь кабинета Владимира Ильича, этой простой светлой комнаты, там начиналась работа, требующая огромного напряжения. Владимир Ильич любил во всём строгий порядок. Взглянув на стол, где лежала уже утренняя почта и отдельно — телеграммы с фронтов, Владимир Ильич брал именно эту пачку и быстро прочитывал телеграммы, так быстро, что, казалось, не было никакой возможности понять, что там написано. А он всё уже знал наизусть и после цитировал на память, слово в слово. Причём всегда с поразительной точностью в цифрах, как будто он долго изучал их перед этим. Если время отправки и прибытия телеграммы, то обязательно часы и минуты и, конечно, все цифры вёрст, маршей, продвижений поездов, число красноармейцев, количество пушек, ружей, вагонов и паровозов. Если бы не видеть десятки и сотни раз это чтение документов, то, право, и поверить невозможно было бы. Надо было обладать удивительной памятью, мгновенностью восприятия, чтобы вмещать всё то, что вмещал в свой всеобъемлющий мозг этот воистину гениальный человек. Просмотрел телеграммы — и сейчас же к карте: к одной, к другой, к третьей… Всюду развешаны карты, и всюду его собственной рукой отмечены фронты. Враг наступал на нашу молодую социалистическую республику. Врагов было много: и белогвардейцы, и интервенты. Владимир Ильич отмечает, что произошло за день, как, судя по полученным последним донесениям, изменилось положение на фронтах. Всё изучил, разметил, прошёл к столу и быстро-быстро стал писать телеграмму за телеграммой. Затрещали телефонные звонки, полились телефонные разговоры, вызовы по прямому проводу во все стороны — и на север, и на юг, и на восток, и на запад. И загудело всё, и заработало!.. И так каждый день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Всё новые и новые дела, одно сложнее другого. И тут же работает над новыми книгами, пишет брошюры, статьи и листовки. И всегда спокоен, выдержан, краток, подвижен и бодр. В нём был поистине неиссякаемый источник сил, вдохновения, творчества, энергии и воли...». Конечно, Бонч-Бруевич тут не пишет о другой стороне обыденности в Совнаркоме: о баньках, о звонком смехе, который доносился по коридорам, о чаепитии с секретариатом, о жёсткой брани по отношению к провинившимся, о кошачьих нападках на Троцкого, о том, как Ленин работал до того, что спал прямо за столом или на диване Совнаркоме, или например о том, как у Ленина летали его секретари туда-сюда... Ну или помните историю с ограблением машины Ильича? Бонч-Бруевич тогда не был с ним рядом, об инциденте не знал, но зато он описал в своём другом рассказе тот самый день. Вот этот рассказ: «... "Хотите, Владимир Дмитриевич, участвовать в детском празднике?" — спросил меня Владимир Ильич. — "Хочу", — говорю. — "Ну так вот, доставайте где хотите пряников, конфет, хлеба, хлопушек, игрушек, и поедем завтра к вечеру в школу Надю навестить. Устроим детишкам праздник, а на расходы вот вам деньги". Девятнадцатый год был трудным, голодным и холодным. Шла гражданская война, всё, что могло, правительство отправляло на фронт. В городах продуктов было мало. Кое-как купили мы в складчину всё, что нашли для детишек, и отправили в школу, чтобы детвора вместе с учительницами приготовила ёлку. На следующий день, как и было условлено, Владимир Ильич приехал в школу [P.S.: Бонч же не знал, КАКИМ образом Ленин добрался до школу]. В этой школе, в Сокольниках, тогда отдыхала Надежда Константиновна. Владимира Ильича уже ждали, и, когда он вместе с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной сошёл вниз, в комнату, где была устроена ёлка, детишки сразу окружили его. — «Во что мы будем играть? — спросила Владимира Ильича маленькая девочка. — Давайте скорее!.. Ну, во что же?». — «Сейчас давайте водить хоровод вокруг ёлки, — предложил Владимир Ильич. — Петь будем, а потом в кошки-мышки…» — «Согласны, согласны!» — хлопая в ладоши, закричала девочка, и все другие хором за ней. — С«огласны? Ну так что же, за чем дело стало?.. Давай руку!.. Ну, живей, присоединяйтесь!» [P.S.: Бонча кстати тоже дети потащили хороводы водить – представляете да? Бонч такой как дед мороз, и Ильич дед мороз №2)))))]. Так вот, Бонч-Бруевич дальше пишет: «...И мигом образовался большой круг детей и взрослых. Владимир Ильич пошёл вокруг ёлки, и все за ним. — «Ну, запевай! Что ж ты?..» — обратился Владимир Ильич к той девочке, которая предложила играть, и та запела. Все подхватили песню про ёлку и закружились вокруг неё. Владимир Ильич пел во весь голос. В это время ёлка вдруг вспыхнула разноцветными огнями. Это монтёр школы устроил. Он раздобыл маленькие электрические лампочки и накануне, поздно вечером, когда все спали, провёл искусно шнур и вплёл лампочки в ветви ёлки. Ликованию и радости детей не было конца. Владимир Ильич от всей души веселился вместе с ними. Дети забрасывали его вопросами, и он каждому успевал ответить. Он и сам задавал им вопросы, загадывал загадки, и только приходилось удивляться, откуда это он всё знает, всё помнит. Дружный смех и шутки звучали вокруг ёлки. [Владимир Ильич, конечно, смеялся звонче всех]. — «Ну, а теперь в кошки-мышки! Что же вы? Забыли?» — подзадоривал детишек Владимир Ильич. И снова образовался круг, и снова Владимир Ильич среди детей… Играет он с увлечением, не пропуская кота, защищая мышь. Ребята в восторге. После игры завязалась беседа. Дети говорили с ним просто, и не чувствовалось никакого стеснения. Он уже был для них своим человеком. Дети отбили Ильича от взрослых, утащили его с собой пить чай и наперебой угощали, накладывали ему варенья и решительно всё…

–

3 мая 2022 в 15:49

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Мне ещё нравится рассказ Бонч-Бруевича «Советский герб»: «Всё создавалось заново в нашей стране. И государственный герб тоже нужен был новый, какого ещё никогда не существовало в истории народов, — герб первого в мире государства рабочих и крестьян. В начале 1918 года мне принесли рисунок герба, и я тотчас же понёс его Владимиру Ильичу. Владимир Ильич в это время был у себя в кабинете и беседовал с Яковом Михайловичем Свердловым, Феликсом Эдмундовичем Дзержинским и ещё целой группой товарищей. Я положил рисунок на стол перед Лениным. — «Что это — герб?.. Интересно посмотреть!» — И он, наклонясь над столом, принялся разглядывать рисунок. Все окружили Владимира Ильича и вместе с ним разглядывали проект герба. На красном фоне сияли лучи восходящего солнца, обрамлённые снопами пшеницы; внутри перекрещивались серп и молот, а из перевязи снопов вверх, к солнечным лучам, был направлен меч. — «Интересно!» — сказал Владимир Ильич. — «Идея есть, но зачем же меч?» — И он посмотрел на всех нас. — «Мы бьёмся, мы воюем и будем воевать, пока не закрепим диктатуру пролетариата и пока не выгоним из нашей страны и белогвардейцев, и интервентов. Но насилие не может главенствовать у нас. Завоевательная политика нам чужда. Мы не нападаем, а отбиваемся от врагов, война наша оборонительная, и меч — не наша эмблема. Мы должны крепко держать его в руках, чтобы защищать наше пролетарское государство до тех пор, пока у нас есть враги, пока на нас нападают, пока нам угрожают, но это не значит, что так будет всегда. Когда будет провозглашено братство народов во всём мире, меч нам не будет нужен. Из герба нашего социалистического государства мы должны удалить меч…» — И Владимир Ильич тонко очинённым карандашом перечеркнул меч на рисунке и сказал: — «А в остальном герб хорош. Давайте утвердим проект, а потом посмотрим и ещё раз обсудим в Совнаркоме. Надо это сделать поскорей…». И он поставил на рисунке свою подпись. Художник, который внимательно выслушал всё, что говорил Ленин, обещал скоро принести новый эскиз герба. Через некоторое время, когда художник пришёл в другой раз, у Владимира Ильича в кабинете сидел скульптор Андреев. Ленин работал, принимал посетителей, а скульптор тихонько сидел на диване и делал в альбоме зарисовки [Скульптор уломал-таки Ильича, но позировать он отказался, и просил не мешать ему работать, но в кабинете разрешил остаться]. Он готовился лепить портрет Ильича. Стали смотреть новый рисунок. Меча на рисунке уже не было, и герб был увенчан звездой. Андреев смотрел вместе со всеми. — «Ну, как по-вашему?» — обратился к нему Владимир Ильич. — «Очень хорошо, только ещё кое-что…» Взяв карандаш, Андреев, с разрешения художника, тут же на столе перерисовал герб. Он сгустил снопы, усилил сверкающие лучи солнца, сделал как-то всё выразительнее. Звезда приняла строгую пятиконечную форму, и лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» стал читаться более чётко. Этот проект герба Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, исполненный по замечаниям Владимира Ильича, и был утверждён в 1918 году. Он был понятен всем трудящимся, которые защищали от врагов свою родную Советскую власть. Пятиконечная звезда, которая сияет на вершине герба, стала эмблемой нашей армии — красноармейской звёздочкой. Теперь наше государство стало могучим Союзом Советских Социалистических Республик. В гербе Советского Союза тоже есть серп и молот и золотые снопы в лучах восходящего солнца. И в каждой республике есть свой герб. Солнце на гербах республик восходит из-за снежных горных вершин и из-за безбрежного моря. На каждом гербе лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и эмблема первого в мире государства трудящихся — серп и молот...».

–

3 мая 2022 в 16:12

  • Гунценхаузен
  • Пожаловаться

Подозрительный отзыв

Отзыв может содержать неприемлемый контент. Нажимая на отзыв вы подтверждаете, что вы старше 18 лет. Показать

–

   

Похожее

Отель Пять Колец 2* (Беларусь, Брест)

Беларусь, Брестская область

Серьги Michael Michaud Cranberry

Michael Michaud

Ювелирный магазин "Изумруд"

Россия, Татарстан

Фильм "Право на любовь" (2013)

Фильмы

Сериал "Рыцарь дорог" (2008)

Сериалы

Сериал "Высшая школа видеоигр" (2012-...)

Сериалы

Сериал "Отчаянные Домохозяйки" (2004-2012)

Сериалы

Сериал "Новый Амстердам" (2008)

Сериалы

Мультсериал "Байки Мэтра" (2008-2011)

Мультфильмы

Сериал "Последний день" (2008)

Сериалы

Сериал "Форс-мажоры" (2011-2012)

Сериалы

Сериал "Широка река" (2008)

Сериалы

Аниме-сериал "Вторжение Кальмарки" (2010-2012)

Аниме

Сериал "Дэцкая больница" (2008 – 2016)

Сериалы

Сериал "Свет твоей любви" (2012)

Сериалы